II
Ему шел уже пятый год. Он был тонок и слаб, но ходил и даже
бегал свободно по всему дому. Кто смотрел на него, как он уверенно выступал в
комнатах, поворачивая именно там, где надо, и свободно разыскивая нужные ему
предметы, тот мог бы подумать, если это был незнакомый человек, что перед ним
не слепой, а только странно сосредоточенный ребенок с задумчивыми и глядевшими
в неопределенную даль глазами. Но уже по двору он ходил с большим трудом,
постукивая перед собой палкой. Если же в руках у него не было палки, то он
предпочитал ползать по земле, быстро исследуя руками попадавшиеся на пути
предметы.
III
Был тихий летний вечер. Дядя Максим сидел в саду. Отец, по
обыкновению, захлопотался где-то в дальнем поле. На дворе и кругом было тихо;
селение засыпало, в людской тоже смолк говор работников и прислуги. Мальчика
уже с полчаса уложили в постель.
Он лежал в полудремоте. С некоторых пор у него с этим тихим
часом стало связываться странное воспоминание. Он, конечно, не видел, как
темнело синее небо, как черные верхушки деревьев качались, рисуясь на звездной
лазури, как хмурились лохматые «стрехи» [27] стоявших
кругом двора строений, как синяя мгла разливалась по земле вместе с тонким
золотом лунного и звездного света. Но вот уже несколько дней он засыпал под
каким-то особенным, чарующим впечатлением, в котором на другой день не мог дать
себе отчета.
Когда дремота все гуще застилала его сознание, когда смутный
шелест буков совсем стихал и он переставал уже различать и дальний лай
деревенских собак, и щелканье соловья за рекой, и меланхолическое [28] позвякивание бубенчиков,
подвязанных к пасущемуся на лугу жеребенку, — когда все отдельные звуки
стушевывались и терялись, ему начинало казаться, что все они, слившись в одну
стройную гармонию [29],
тихо влетают в окно и долго кружатся над его постелью, навевая неопределенные,
но удивительно приятные грезы. Наутро он просыпался разнеженный и обращался к
матери с живым вопросом:
— Что это было… вчера? Что это такое?..
Мать не знала, в чем дело, и думала, что ребенка волнуют
сны. Она сама укладывала его в постель, заботливо крестила и уходила, когда он
начинал дремать, не замечая при этом ничего особенного. Но на другой день
мальчик опять говорил ей о чем-то приятно тревожившем его с вечера.
— Так хорошо, мама, так хорошо! Что же это такое?
В этот вечер она решилась остаться у постели ребенка
подольше, чтобы разъяснить себе странную загадку. Она сидела на стуле, рядом с
его кроваткой, машинально перебирая петли вязанья и прислушиваясь к ровному
дыханию своего Петруся. Казалось, он совсем уже заснул, как вдруг в темноте
послышался его тихий голос:
— Мама, ты здесь?
— Да, да, мой мальчик…
— Уйди, пожалуйста, оно боится тебя, и до сих пор его
нет. Я уже совсем было заснул, а этого все нет…
Удивленная мать с каким-то странным чувством слушала этот
полусонный, жалобный шепот… Ребенок говорил о своих сонных грезах с такою
уверенностью, как будто это что-то реальное. Тем не менее мать встала,
наклонилась к мальчику, чтобы поцеловать его, и тихо вышла, решившись незаметно
подойти к открытому окну со стороны сада.
Не успела она сделать своего обхода, как загадка
разъяснилась. Она услышала вдруг тихие, переливчатые тоны свирели, которые
неслись из конюшни, смешиваясь с шорохом южного вечера. Она сразу поняла, что
именно эти нехитрые переливы простой мелодии, совпадавшие с фантастическим
часом дремоты, так приятно настраивали воспоминания мальчика.
Она сама остановилась, постояла с минуту, прислушиваясь к
задушевным напевам малорусской [30] песни,
и, совершенно успокоенная, ушла в темную аллею сада к дяде Максиму.
"Хорошо играет Иохим, — подумала она. —
Странно, сколько тонкого чувства в этом грубоватом на вид «хлопе» [31].
|
