III
Незадолго до описываемого времени в небольшом соседнем
имении переменился «посессор» [63].
На место прежнего, беспокойного соседа, у которого даже с молчаливым паном
Попельским вышла тяжба из-за какой-то потравы [64],
теперь в ближней усадьбе поселился старик Яскульский с женою. Несмотря на то
что обоим супругам в общей сложности было не менее ста лет, они поженились
сравнительно недавно, так как пан Якуб долго не мог сколотить нужной для аренды
[65] суммы и потому мыкался в
качестве «эконома» [66] по
чужим людям, а пани Агнешка, в ожидании счастливой минуты, жила в качестве
почетной «покоювки» [67] у
графини Потоцкой. Когда, наконец, счастливая минута настала и жених с невестой
стали рука об руку в костеле [68],
то в усах и в чубе молодцеватого жениха половина волос были совершенно седые, а
покрытое стыдливым румянцем лицо невесты было также обрамлено серебристыми
локонами.
Это обстоятельство не помешало, однако, супружескому
счастью, и плодом этой поздней любви явилась единственная дочь, которая была
почти ровесницей слепому мальчику. Устроив под старость свой угол, в котором
они, хотя и условно, могли считать себя полными хозяевами, старики зажили в нем
тихо и скромно, как бы вознаграждая себя этою тишиной и уединением за суетливые
годы тяжелой жизни «в чужих людях». Первая их аренда оказалась не совсем
удачной, и теперь они несколько сузили дело. Но и на новом месте они тотчас же
устроились по-своему. В углу, занятом иконами, перевитыми плющом, у Яскульской
вместе с вербой и «громницей» [69] хранились
какие-то мешочки с травами и корнями, которыми она лечила мужа и приходивших к
ней деревенских баб и мужиков. Эти травы наполняли всю избу особенным
специфическим благоуханием, которое неразрывно связывалось в памяти всякого
посетителя с воспоминанием об этом чистом маленьком домике, об его тишине и
порядке и о двух стариках, живших в нем какою-то необычною в наши дни тихою
жизнью.
В обществе этих стариков росла их единственная дочь,
небольшая девочка с длинною русой косой и голубыми глазами, поражавшая всех при
первом же знакомстве какою-то странною солидностью, разлитою во всей ее фигуре.
Казалось, спокойствие поздней любви родителей отразилось в характере дочери
этою недетскою рассудительностью, плавным спокойствием движений, задумчивостью
и глубиной голубых глаз. Она никогда не дичилась посторонних, не уклонялась от
знакомства с детьми и принимала участие в их играх. Но все это делалось с такою
искреннею снисходительностью, как будто для нее лично это было вовсе не нужно.
Действительно, она отлично довольствовалась своим собственным обществом, гуляя,
собирая цветы, беседуя со своею куклой, и все это с видом такой солидности, что
по временам казалось, будто перед вами не ребенок, а крохотная взрослая
женщина.
IV
Однажды Петрик был один на холмике над рекой. Солнце
садилось, в воздухе стояла тишина, только мычание возвращавшегося в деревню
стада долетало сюда, смягченное расстоянием. Мальчик только что перестал играть
и откинулся на траву, отдаваясь полудремотной истоме летнего вечера. Он забылся
на минуту, как вдруг чьи-то легкие шаги вывели его из дремоты. Он с
неудовольствием приподнялся на локоть и прислушался. Шаги остановились у
подножия холмика. Походка была ему незнакома.
— Мальчик! — услышал он вдруг возглас детского
голоса. — Не знаешь ли, кто это тут сейчас играл?
Слепой не любил, когда нарушали его одиночество. Поэтому он
ответил на вопрос не особенно любезным тоном:
— Это я…
Легкий удивленный возглас был ответом на это заявление, и
тотчас же голос девочки прибавил тоном простодушного одобрения:
— Как хорошо!
Слепой промолчал.
— Что же вы не уходите? — спросил он затем, слыша,
что непрошеная собеседница продолжает стоять на месте.
— Зачем же ты меня гонишь? — спросила девочка
своим чистым и простодушно-удивленным голосом.
Звуки этого спокойного детского голоса приятно действовали
на слух слепого; тем не менее он ответил в прежнем тоне:
— Я не люблю, когда ко мне приходят…
Девочка засмеялась.
— Вот еще!.. Смотрите-ка! Разве вся земля твоя и ты
можешь кому-нибудь запретить ходить по земле?
— Мама приказала всем, чтобы сюда ко мне не ходили.
— Мама? — переспросила задумчиво девочка. — А
моя мама позволила мне ходить над рекой…
Мальчик, несколько избалованный всеобщею уступчивостью, не
привык к таким настойчивым возражениям. Вспышка гнева прошла по его лицу
нервною волной; он приподнялся и заговорил быстро и возбужденно:
— Уйдите, уйдите, уйдите!..
Неизвестно, чем кончилась бы эта сцена, но в это время от
усадьбы послышался голос Иохима, звавшего мальчика к чаю. Он быстро сбежал с
холмика.
— Ах, какой гадкий мальчик! — услышал он за собою
искренне негодующее замечание.
|
