Глава пятая
I
Так прошло еще несколько лет.
Ничто не изменилось в тихой усадьбе. По-прежнему шумели буки
в саду, только их листва будто потемнела, сделалась еще гуще; по-прежнему
белели приветливые стены, только они чуть-чуть покривились и осели; по-прежнему
хмурились соломенные стрехи, и даже свирель Иохима слышалась в те же часы из
конюшни; только теперь уже и сам Иохим, остававшийся холостым конюхом в
усадьбе, предпочитал слушать игру слепого панича на дудке или на фортепиано —
безразлично.
Максим поседел еще больше. У Попельских не было других
детей, и потому слепой первенец по-прежнему оставался центром, около которого
группировалась вся жизнь усадьбы. Для него усадьба замкнулась в своем тесном
кругу, довольствуясь своею собственною тихою жизнью, к которой примыкала не
менее тихая жизнь посессорской «хатки». Таким образом, Петр, ставший уже
юношей, вырос как тепличный цветок, огражденный от резких сторонних влияний
далекой жизни.
Он, как и прежде, стоял в центре громадного темного мира.
Над ним, вокруг него, всюду протянулась тьма, без конца и пределов: чуткая,
тонкая организация подымалась, как упруго натянутая струна, навстречу всякому
впечатлению, готовая задрожать ответными звуками. В настроении слепого заметно
сказывалось это чуткое ожидание; ему казалось, что вот-вот эта тьма протянется
к нему своими невидимыми руками и тронет в нем что-то такое, что так томительно
дремлет в душе и ждет пробуждения.
Но знакомая добрая и скучная тьма усадьбы шумела только
ласковым шепотом старого сада, навевая смутную, баюкающую, успокоительную думу.
О далеком мире слепой знал только из песен, из истории, из книг. Под задумчивый
шепот сада, среди тихих будней усадьбы, он узнавал лишь по рассказам о бурях и
волнениях далекой жизни. И все это рисовалось ему сквозь какую-то волшебную
дымку, как песня, как былина, как сказка.
Казалось, так было хорошо. Мать видела, что огражденная
будто стеной душа ее сына дремлет в каком-то заколдованном полусне,
искусственном, но спокойном. И она не хотела нарушать этого равновесия, боялась
его нарушить.
Эвелина, выросшая и сложившаяся как-то совершенно незаметно,
глядела на эту заколдованную тишь своими ясными глазами, в которых можно было
по временам подметить что-то вроде недоумения, вопроса о будущем, но никогда не
было и тени нетерпения. Попельский-отец привел имение в образцовый порядок, но
до вопросов о будущем его сына доброму человеку, конечно, не было ни малейшего
дела. Он привык, что все делается само собой. Один только Максим, по своей
натуре, с трудом выносил эту тишь, и то как нечто временное, входившее поневоле
в его планы. Он считал необходимым дать душе юноши устояться, окрепнуть, чтобы
быть в состоянии встретить резкое прикосновение жизни.
Между тем там, за чертой этого заколдованного круга, жизнь
кипела, волновалась, бурлила. И вот наконец наступило время, когда старый
наставник решился разорвать этот круг, отворить дверь теплицы, чтобы в нее
могла ворваться свежая струя наружного воздуха.
|
