IX
Гости и хозяева собрались в маленькой гостиной; недоставало
только Петра и Эвелины. Максим разговаривал со своим старым товарищем, молодые
люди сидели молча у открытых окон; в небольшом обществе господствовало то
особенное тихое настроение, в глубине которого ощущается какая-то не для всех
ясная, но всеми сознаваемая драма. Отсутствие Эвелины и Петра было как-то
особенно заметно. Максим среди разговора кидал короткие выжидающие взгляды по
направлению к дверям. Анна Михайловна с грустным и как будто виноватым лицом явно
старалась быть внимательною и любезною хозяйкой, и только один пан Попельский,
значительно округлевший и, как всегда, благодушный, дремал на своем стуле в
ожидании ужина.
Когда на террасе, которая вела из сада в гостиную, раздались
шаги, все глаза повернулись туда. В темном четырехугольнике широких дверей
показалась фигура Эвелины, а за нею тихо подымался по ступенькам слепой.
Молодая девушка почувствовала на себе эти сосредоточенные,
внимательные взгляды, однако это ее не смутило. Она прошла через комнату своею
обычною ровною поступью, и только на одно мгновение, встретив короткий из-под
бровей взгляд Максима, она чуть-чуть улыбнулась, и ее глаза сверкнули вызовом и
усмешкой. Пани Попельская вглядывалась в своего сына.
Молодой человек, казалось, — шел вслед за девушкой, не
сознавая хорошо, куда она ведет его. Когда в дверях показалось его бледное лицо
и тонкая фигура, он вдруг приостановился на пороге этой освещенной комнаты. Но
затем он перешагнул через порог и быстро, хотя с тем же полурассеянным, полусосредоточенным
видом, подошел к фортепиано.
Хотя музыка была обычным элементом в жизни тихой усадьбы, но
вместе с тем это был элемент интимный, так сказать, чисто домашний. В те дни,
когда усадьба наполнялась говором и пением приезжей молодежи, Петр ни разу не
подходил к фортепиано, на котором играл лишь старший из сыновей Ставрученка,
музыкант по профессии. Это воздержание делало слепого еще более незаметным в
оживленном обществе, и мать с сердечной болью следила за темной фигурой сына,
терявшегося среди общего блеска и оживления. Теперь, в первый еще раз, Петр
смело и как будто даже не вполне сознательно подходил к своему обычному месту…
Казалось, он забыл о присутствии чужих. Впрочем, при входе молодых людей в
гостиной стояла такая тишина, что слепой мог считать комнату пустою…
Открыв крышку, он слегка тронул клавиши и пробежал по ним
несколькими быстрыми легкими аккордами. Казалось, он о чем-то спрашивал не то у
инструмента, не то у собственного настроения.
Потом, вытянув на клавишах руки, он глубоко задумался, и
тишина в маленькой гостиной стала еще глубже.
Ночь глядела в черные отверстия окон; кое-где из сада
заглядывали с любопытством зеленые группы листьев, освещенных светом лампы.
Гости, подготовленные только что смолкшим смутным рокотом пианино, отчасти
охваченные веянием странного вдохновения, витавшего над бледным лицом слепого,
сидели в молчаливом ожидании.
А Петр все молчал, приподняв кверху слепые глаза, и все
будто прислушивался к чему-то. В его душе подымались, как расколыхавшиеся
волны, самые разнообразные ощущения. Прилив неведомой жизни подхватывал его,
как подхватывает волна на морском берегу долго и мирно стоявшую на песке лодку…
На лице виднелось удивление, вопрос, и еще какое-то особенное возбуждение
проходило по нем быстрыми тенями. Слепые глаза казались глубокими и темными.
Одну минуту можно было подумать, что он не находит в своей
душе того, к чему прислушивается с таким жадным вниманием. Но потом, хотя все с
тем же удивленным видом и все как будто не дождавшись чего-то, он дрогнул, тронул
клавиши и, подхваченный новой волной нахлынувшего чувства, отдался весь
плавным, звонким и певучим аккордам…
|