VI
Несколько минут прошло в молчании.
Девочка перестала плакать и только по временам еще
всхлипывала, перемогаясь. Полными слез глазами она смотрела, как солнце, будто
вращаясь в раскаленной атмосфере заката, погружалось за темную черту горизонта.
Мелькнул еще раз золотой обрез огненного шара, потом брызнули две-три горячие
искры, и темные очертания дальнего леса всплыли вдруг непрерывной синеватою
чертой.
С реки потянуло прохладой, и тихий мир наступающего вечера
отразился на лице слепого; он сидел с опущенною головой, видимо, удивленный
этим выражением горячего сочувствия.
— Мне жалко… — все еще всхлипывая, вымолвила наконец девочка
в объяснение своей слабости.
Потом, несколько овладев собой, она сделала попытку
перевести разговор на посторонний предмет, к которому они оба могли отнестись
равнодушно.
— Солнышко село, — произнесла она задумчиво.
— Я не знаю, какое оно, — был печальный
ответ. — Я его только… чувствую…
— Не знаешь солнышка?
— Да.
— А… а свою маму… тоже не знаешь?
— Мать знаю. Я всегда издалека узнаю ее походку.
— Да, да, это правда. И я с закрытыми глазами узнаю
свою мать.
Разговор принял более спокойный характер.
— Знаешь, — заговорил слепой с некоторым
оживлением, — я ведь чувствую солнце и знаю, когда оно закатилось.
— Почему ты знаешь?
— Потому что… видишь ли… Я сам не знаю почему…
— А-а! — протянула девочка, по-видимому,
совершенно удовлетворенная этим ответом, и они оба помолчали.
— Я могу читать, — первый заговорил опять
Петрусь, — и скоро выучусь писать пером.
— А как же ты?.. — начала было она и вдруг
застенчиво смолкла, не желая продолжать щекотливого допроса. Но он ее понял.
— Я читаю в своей книжке, — пояснил он, —
пальцами.
— Пальцами? Я бы никогда не выучилась читать пальцами…
Я и глазами плохо читаю. Отец говорит, что женщины плохо понимают науку.
— А я могу читать даже по-французски.
— По-французски!.. И пальцами… какой ты умный! —
искренне восхитилась она. — Однако я боюсь, как бы ты не простудился. Вон
над рекой какой туман.
— А ты сама?
— Я не боюсь; что мне сделается.
— Ну, и я не боюсь. Разве может быть, чтобы мужчина
простудился скорее женщины? Дядя Максим говорит, что мужчина не должен ничего
бояться: ни холода, ни голода, ни грома, ни тучи.
— Максим?.. Это который на костылях?.. Я его видела. Он
страшный!
— Нет, он нисколько не страшный. Он добрый.
— Нет, страшный! — убежденно повторила она. —
Ты не знаешь, потому что не видал его.
— Как же я его не знаю, когда он меня всему учит.
— Бьет?
— Никогда не бьет и не кричит на меня… Никогда…
— Это хорошо. Разве можно бить слепого мальчика? Это
было бы грешно.
— Да ведь он и никого не бьет, — сказал Петрусь
несколько рассеянно, так как его чуткое ухо заслышало шаги Иохима.
Действительно, рослая фигура хохла зарисовалась через минуту
на холмистом гребне, отделявшем усадьбу от берега, и его голос далеко
раскатился в тишине вечера:
— Па-ны-чу-у-у!
— Тебя зовут, — сказала девочка, поднимаясь.
— Да. Но мне не хотелось бы идти.
— Иди, иди! Я к тебе завтра приду. Теперь тебя ждут и
меня тоже.
|
