VIII
Дядя Максим был очень встревожен этим случаем. С некоторых
пор он стал выписывать книги по физиологии [21],
психологии [22] и педагогике [23] и с обычною своей энергией
занялся изучением всего, что дает наука по отношению к таинственному росту и
развитию детской души.
Эта работа завлекала его все больше и больше, и поэтому
мрачные мысли о непригодности к житейской борьбе, о «червяке, пресмыкающемся в
пыли», и о «фурштате» давно уже незаметно улетучились из квадратной головы
ветерана [24]. На их месте воцарилось в
этой голове вдумчивое внимание, по временам даже розовые мечты согревали
стареющее сердце. Дядя Максим убеждался все более и более, что природа,
отказавшая мальчику в зрении, не обидела его в других отношениях; это было
существо, которое отзывалось на доступные ему внешние впечатления с
замечательною полнотой и силой. И дяде Максиму казалось, что он призван к тому,
чтобы развить присущие мальчику задатки, чтоб усилием своей мысли и своего
влияния уравновесить несправедливость слепой судьбы, чтоб вместо себя поставить
в ряды бойцов за дело жизни нового рекрута [25],
на которого, без его влияния, никто не мог рассчитывать.
"Кто знает, — думал старый гарибальдиец, —
ведь бороться можно не только копьем и саблей. Быть может, несправедливо
обиженный судьбою подымет со временем доступное ему оружие в защиту других,
обездоленных жизнью, и тогда я недаром проживу на свете, изувеченный старый
солдат… "
Даже свободным мыслителям сороковых и пятидесятых годов не
было чуждо суеверное представление о «таинственных предначертаниях» природы. Не
мудрено поэтому, что по мере развития ребенка, выказывавшего недюжинные
способности, дядя Максим утвердился окончательно в убеждении, что самая слепота
есть лишь одно из проявлений этих «таинственных предначертаний». «Обездоленный
за обиженных» — вот девиз, который он выставил заранее на боевом знамени своего
питомца.
IX
После первой весенней прогулки мальчик пролежал несколько
дней в бреду. Он то лежал неподвижно и безмолвно в своей постели, то бормотал
что-то и к чему-то прислушивался. И во все это время с его лица не сходило
характерное выражение недоумения.
— Право, он глядит так, как будто старается понять
что-то и не может, — говорила молодая мать.
Максим задумывался и кивал головой. Он понял, что странная
тревога мальчика и внезапный обморок объяснялись обилием впечатлений, с
которыми не могло справиться сознание, и решился допускать к выздоравливавшему
мальчику эти впечатления постепенно, так сказать, расчлененными на составные
части. В комнате, где лежал больной, окна были плотно закрыты. Потом, по мере
выздоровления, их открывали на время, затем его водили по комнатам, выводили на
крыльцо, на двор, в сад. И каждый раз, как на лице слепого являлось тревожное
выражение, мать объясняла ему поражавшие его звуки.
— Рожок пастуха слышен за лесом, — говорила
она. — А это из-за щебетания воробьиной стаи слышен голос малиновки. Аист
клекочет на своем колесе [26].
Он прилетел на днях из далеких краев и строит гнездо на старом месте.
И мальчик поворачивал к ней свое лицо, светившееся
благодарностью, брал ее руку и кивал головой, продолжая прислушиваться с
вдумчивым и осмысленным вниманием.
|
