 Увеличить |
§44
То, чем для низших ступеней объектности воли служат
оба упомянутые искусства, тем для высшей ступени растительной природы является
в известной мере парковое искусство. Ландшафтная красота местности по большей
части основывается на разнообразии сочетающихся в ней предметов природы и на
том, что последние ясно разграничены между собою, отчетливо выступают каждый в
отдельности и все-таки представляют собой стройную связь и чередование. Этим
двум условиям и приходит на помощь парковое искусство; однако оно далеко не в
такой степени господствует над своим материалом, как зодчество – над своим, и
действие его поэтому ограничено. Красота, которую оно показывает, почти целиком
принадлежит природе, само же оно мало что прибавляет к этому; с другой стороны,
оно почти бессильно, если природные условия для него неблагоприятны, и там, где
природа не способствует, а противодействует ему, его результаты незначительны.
Следовательно, в той мере, в какой растительный мир,
который повсюду сам, без помощи искусства предлагает себя для эстетического
наслаждения, в той мере, в какой он есть объект искусства, он относится главным
образом к ландшафтной живописи. В области последней лежит вместе с ним и вся
остальная бессознательная природа. В натюрмортах и просто в картинах
архитектуры, руин, интерьеров храма и т.п. преобладает субъективная сторона
эстетического наслаждения: радость, которую они возбуждают в нас, состоит не
столько в непосредственном восприятии изображенных идей, сколько в субъективном
корреляте этого восприятия – в чистом, безвольном познании; ибо в то время как
художник заставляет нас смотреть на вещи его глазами, мы вместе с тем сами
проникаемся отраженным ощущением и чувством того глубокого душевного покоя и
полного безмолвия воли, которые необходимы были для того, чтобы всецело
погрузиться познанием в эти безжизненные предметы и воспринять их с такой
любовью, т.е. в данном случае с такой объективностью.
Впечатление, какое производит настоящая ландшафтная
живопись, в общем тоже относится еще к этому роду; но так как выражаемые в ней
идеи как более высокие ступени объектности воли уже значительнее по смыслу, то объективная
сторона эстетического удовольствия выступает здесь сильнее и уравновешивает
субъективную. Чистое познание как таковое больше не составляет главного
момента: с одинаковой силой действует и познанная идея, мир как представление
на высокой ступени объективации воли.
Еще более высокую ступень раскрывает живописное и
скульптурное изображение животных; от последнего сохранились у нас значительные
античные остатки, например, бронзовые и мраморные кони в Венеции, на Монте
Кавалло, на рельефах, выведенных Эльджином, а также во Флоренции; там же –
античный вепрь, воющие волки, далее – львы у венецианского арсенала, а в
Ватикане – целая зала, наполненная преимущественно античными зверями и т.п. В
этих изображениях объективная сторона эстетического наслаждения получает
решительный перевес над субъективной. Правда, и здесь, как и при всяком
эстетическом созерцании, присутствует спокойствие познающего эти идеи субъекта,
обуздавшего собственную волю, но оно не ощущается, потому что нас занимают
метания и порывы изображенной воли. Здесь выступает перед нашими глазами та
самая воля, которая составляет и нашу собственную сущность, и выступает в таких
образах, где ее проявление не сдерживается и не смягчается, как у нас,
рассудительностью, а выражается более резкими чертами и столь наглядно, что это
граничит с гротеском, но зато и без притворства, наивно и открыто, при полном
свете (на чем, собственно, и основывается наш интерес к животным).
Характерные признаки родов заметны уже и в изображении
растительного мира, но они обнаруживаются только в формах; здесь же они
становятся гораздо значительнее и выражаются не только во внешнем облике, но и
в действиях, позе и жестах, хотя все еще как характер вида, а не индивида.
Это познание идей высших ступеней мы получаем в живописи
через чужое посредство, но мы можем стать причастными ему и непосредственно –
путем чистого созерцания растений и наблюдения животных, причем последних – в
их свободном, естественном и спокойном состоянии. Объективное рассмотрение их
разнообразных, удивительных форм, их поведения и нравов раскрывает поучительную
страницу из великой книги природы, дает разгадку истинной signature rerum
[означенности вещей]:* мы видим в ней многообразные степени и способы
обнаружения воли, которая, будучи во всех существах одна и та же, всюду хочет
одного и того же, что и объективируется как жизнь, как бытие в столь
бесконечных переменах и различных форма,* служащих приспособлением к различным
внешним условиям и подобных множеству вариаций на одну и ту же тему. Если бы,
однако, нам нужно было дать разгадку их внутренней сущности для наблюдателя, а
также для рефлексии и притом одним словом, то для этого лучше всего было бы
воспользоваться той санскритской формулой, которая так часто встречается в
священных книгах индуистов и носит имя махавакья, т.е. великое слово:
"Tat twam asi", что значит: "Это живущее есть ты".
* Якоб Беме в своей книге De signature renim, гл. 1,
§15, 16, 17, говорит: "И нет вещи в природе, которая бы не открывала
своего внутреннего, образа также и внешне: ибо внутреннее постоянно стремится к
откровению... У каждой вещи есть свои уста для откровения... И это – язык
природы, которым всякая вещь говорит из своего качества и всегда открывает и
выражает самое себя... Ибо каждая вещь открывает свою мать, которая таким
образом дает эссенцию и
волю к созиданию формы".
|
