 Увеличить |
§19
Если в первой книге мы, с внутренним сопротивлением,
признали собственное тело, подобно всем остальным объектам этого наглядного
мира, только представлением познающего субъекта, то теперь для нас стало ясно,
что именно в сознании каждого отличает представление собственного тела от всех
других представлений, с ним в остальном вполне сходных: это то, что тело
появляется в сознании еще в совершенно ином, toto genere отличном виде, который
обозначают словом воля;
что именно это двоякое знание о собственном теле дает нам разгадку самого этого
тела, его деятельности и движения по мотивам, а также его страдания от внешних
воздействий, словом разгадку того, чем оно является не как представление, но
кроме этого, что оно есть в
себе, такой разгадки относительно существа, деятельности и страдания
всех других реальных объектов непосредственно у нас нет.
Познающий субъект есть индивид именно в силу этого
особого отношения к одному телу, которое, помимо этого отношения, является для
него одним из представлений, подобно всем остальным, является индивидом. Но
отношение, в силу которого познающий субъект является индивидом, существует
поэтому только между ним и единственным из всех его представлений; вот почему
лишь это единственное он сознает не только как представление, но в то же время
и совершенно иначе – как волю. Но если отвлечься от этого особого отношения, от
этого двоякого и совершенно разнородного познания одного и того же, то это
одно, тело, является, конечно, представлением, подобно всем другим; поэтому,
чтобы ориентироваться здесь, познающий индивид должен принять одно из двух:
либо отличительная черта этого одного представления заключается лишь в том, что
его, индивида, познание находится в таком двойном отношении только к этому
представлению, имеет одновременно двойной доступ только в этот один наглядный
объект, – но это объясняется не отличием данного объекта от всех других, а
только отличием отношения его, индивида, познания к этому одному объекту
сравнительно с отношением его к другим объектам; либо этот один объект по
существу отличается от всех других объектов, единственно между всеми есть
одновременно и воля, и представление, тогда как все остальные – только
представления, т.е. простые фантомы, и тело человека, следовательно, есть
единственный реальный индивид в мире, т.е. единственное проявление воли и
единственный непосредственный объект субъекта.
То, что другие объекты, рассматриваемые просто как представления,
подобны телу субъекта, т.е. как и оно наполняют пространство (существующее,
может быть, тоже лишь в качестве представления) и как оно действуют в
пространстве, – это хотя и доказывается бесспорно из a priori несомненного для
представлений закона причинности, не допускающего никакого действия без
причины, но (не говоря уже о том, что от действий можно заключать только к
причине вообще, а не к одинаковой причине) это не выводит нас еще из области
чистого представления, для которой только и имеет силу закон причинности и
дальше которой он никогда не может нас повести. Но будут ли объекты, известные
индивиду лишь в качестве представлений, будут ли они все-таки, подобно его
собственному телу, явлениями воли, – вот в чем, как уже сказано в предыдущей
книге, заключается истинный смысл вопроса о реальности внешнего мира.
Отрицательный ответ на этот вопрос составляет сущность теоретического эгоизма,
который именно потому и считает все явления, кроме собственного индивида, за
фантомы, – подобно тому как практический эгоизм поступает точно так же в
практическом отношении: только собственную личность он рассматривает как
действительную, а во всех остальных видит лишь призраки и соответственно
обращается с ними. Теоретический эгоизм, правда, никогда не может быть
опровергнут никакими доказательствами; однако в философии им всегда
пользовались исключительно в качестве скептического софизма, т.е. для вида. А
как серьезное убеждение его можно найти только в сумасшедшем доме, и тогда оно
требует не столько аргументов, сколько лечения. Поэтому мы не станем больше
останавливаться на нем, и в наших глазах оно будет только последней цитаделью
скептицизма, который всегда имеет полемический характер. Если, таким образом,
наше всегда привязанное к индивидуальности и именно этим ограниченное познание
необходимо влечет за собою то, что каждый может быть лишь чем-то одним, все же остальное он
может познавать
(это ограничение и порождает, собственно, потребность в философии), то мы,
стремясь именно поэтому расширить философией границы нашего познания, будем
рассматривать этот выступающий против нас скептический аргумент теоретического
эгоизма как маленькую пограничную крепость, которую, правда, никогда нельзя
взять, но и гарнизон ее тоже никогда не может выйти наружу, поэтому ее можно
смело обойти, не боясь оставить в тылу.
Итак, выясненное теперь двоякое, в двух совершенно
различных видах данное нам познание о сущности и деятельности нашего
собственного тела мы будем употреблять в качестве ключа к сущности всякого
явления в природе. Все объекты, которые не есть наше собственное тело и потому
даны нашему сознанию не двояко, а лишь как представления, мы будем рассматривать
по аналогии с телом и признаем поэтому, что как они, с одной стороны, подобно
телу, суть представления и в этом совершенно однородны с ним, так и, с другой
стороны, если устранить их бытие в качестве представлений субъекта, то
полученный остаток по своему внутреннему существу должен быть тем самым, что мы
в себе называем волей.
Ибо какой же иной род бытия или реальности можно приписать остальному
физическому миру? Откуда взять элементы, чтобы составить такую реальность?
Кроме представления и воли, мы не знаем и не можем помыслить более ничего. Если
мы хотим приписать физическому миру, непосредственно находящемуся лишь в нашем
представлении, наибольшую известную нам реальность, то мы должны придать ему ту
реальность, какой для каждого является его тело: ибо последнее для каждого есть
самое реальное. Но если мы подвергнем анализу реальность этого тела и его
действий, то, помимо того, что оно есть наше представление, мы не найдем в нем
ничего другого, кроме воли: этим исчерпывается вся его реальность. Таким образом,
мы нигде не можем найти другой реальности для физического мира. Если,
следовательно, физический мир должен быть чем-то большим, нежели просто наше
представление, то мы должны сказать, что он кроме представлений, т.е. в себе и
по своему внутреннему существу, является тем, что мы в самих себе находим
непосредственно как волю. Я говорю – по своему внутреннему существу, но это
существо воли мы должны сперва познать конкретнее, чтобы уметь отличать то, что
относится уже не к нему самому, а к его проявлению, имеющему много степеней;
так, например, сопровождение воли познанием и обусловленная этим определенность
ее мотивами относятся, как мы увидим дальше, не к ее существу, а лишь к ее
очевиднейшему проявлению в животном и человеке. Поэтому если я скажу: сила,
влекущая камень к земле, по своему существу, в себе и помимо всякого
представления есть воля, то этому суждению не будут приписывать нелепого
смысла, будто камень движется по сознательному мотиву, ибо воля проявляется в
человеке именно так.*
Изложенное до сих пор предварительно и в общих чертах
докажем теперь подробнее и яснее, дав ему полное развитие и обоснование.**
* Таким образом, мы совершенно не согласны с Бэконом,
утверждающим (De augm. scient. L. 4 in fine), что все механические и
физиологические движения тел происходят лишь за последовавшей в этих телах
перцепцией, хотя и это неверное суждение вызвано к жизни предчувствием истины.
Так же обстоит дело и с утверждением Кеплера (в его трактате De planeta
Martis), что планеты должны обладать познанием для того, чтобы столь правильно
держаться своих эллиптических орбит и так соизмерять скорость своего движения,
чтобы треугольники площади их пути всегда были пропорциональны тому времени, в
которое они пробегают основание.
** Сюда относится 19 гл. II тома.
|
