 Увеличить |
КАЛЕ
Я заметил, что, кроме меня, еще что‑то затемняет коридор, по
которому я шел; действительно, то был мосье Дессен, хозяин гостиницы, только
что вернувшийся от вечерни и чрезвычайно учтиво следовавший за мной, со шляпой
под мышкой, чтобы напомнить мне о необходимых покупках. Я дописался в дезоближане
до того, что он мне порядком опротивел; когда же мосье Дессен заговорил о нем,
пожав плечами, как о предмете совершенно для меня неподходящем, то у меня
тотчас мелькнула мысль, что он, видно, принадлежит какому‑нибудь невинному
путешественнику , который по возвращении домой оставил его на попечение
мосье Дессена, чтобы тот повыгоднее его сбыл. Четыре месяца прошло с тех пор,
как он кончил свои скитанья по Европе в углу каретного двора мосье Дессена; с
самого начала он выехал оттуда, лишь наспех поправленный, и хотя дважды
разваливался на Мон‑Сени, мало выиграл от своих приключений, – а всего
меньше от многомесячного стоянья без призора в углу каретного двора мосье
Дессена. Действительно, нельзя было много сказать в его пользу – но кое‑что все‑таки
можно было; когда же довольно нескольких слов, чтобы выручить несчастного из
беды, я ненавижу человека, который на них поскупится.
– Будь я хозяином этой гостиницы, – сказал я,
прикоснувшись концом указательного пальца к груди мосье Дессена, – я
непременно поставил бы себе делом чести избавиться от этого несчастного дезоближана
– он стоит перед вами колыхающимся, упреком каждый раз, когда вы проходите мимо
–
– Mon Dieu! [8] –
отвечал мосье Дессен, – для меня это не представляет никакого
интереса. – Кроме интереса, – сказал я, – который люди
известного душевного склада, мосье Дессен, проявляют к собственным чувствам. Я
убежден, что если вы принимаете невзгоды других так же близко к сердцу, как
собственные, каждая дождливая ночь, – скрывайте, как вам угодно, –
должна действовать угнетающе на ваше расположение духа. – Вы страдаете,
мосье Дессен, не меньше, чем эта машина –
Я постоянно замечал, что когда в комплименте кислоты
столько же, сколько сладости , то англичанин всегда затрудняется,
принять его или пропустить мимо ушей; француз же – никогда; мосье Дессен
поклонился мне.
– C'est bien vrai [9], –
сказал он. – Но в таком случае я только променял бы одно беспокойство на
другое, и притом с убытком. Представьте, себе, милостивый государь, что я дал
бы вам экипаж, который рассыплется на куски, прежде чем вы сделаете половину
пути до Парижа, представьте себе, как бы я мучился, оставив о себе дурное
впечатление у почтенного человека и отдавшись на милость, как мне пришлось бы,
d'un homme d'esprit [10].
Доза была отпущена в точности по моему рецепту, так что мне
ничего не оставалось, как принять ее, – я вернул мосье Дессену поклон, и,
оставив казуистику, мы вместе направились к его сараю осмотреть стоявшие там
экипажи.
НА УЛИЦЕ
КАЛЕ
Как сильно мир должен быть проникнут духом вражды, если
покупатель (хотя бы жалкой почтовой кареты), стоит ему только выйти с продавцом
на улицу для окончательного сговора с ним, мгновенно приходит в такое состояние
и смотрит на своего контрагента такими глазами, как если бы он направлялся с
ним в укромный уголок Гайд‑парка драться на дуэли. Что касается меня, то, плохо
владея шпагой и никоим образом не будучи в силах состязаться с мосье Дессеном,
я почувствовал, что все в голове моей завертелось, как это всегда случается в
таких положениях. – Я пронизывал мосье Дессена взглядом, снова и снова –
смотрел на него, идя с ним рядом, то в профиль, то en face – решил, что он
похож на еврея, потом – на турка, возненавидел его парик – проклинал его на чем
свет стоит – посылал его к черту –
– И все это загорелось в моем сердце из‑за жалких трех
или четырех луидоров, на которые он самое большее мог меня обсчитать? –
Низкое чувство! – сказал я, отворачиваясь, как это невольно делает человек
при внезапной смене душевных движений, – низкое, грубое чувство! Рука твоя
занесена на каждого, и рука каждого занесена на тебя. – Избави
боже! – сказала она, поднимая руку ко лбу, потому что, повернувшись, я
оказался лицом к лицу с дамой, которую видел занятой разговором с
монахом, – она незаметно шла за нами следом. – Конечно, избави
боже! – сказал я, предложив ей руку, – дама была в черных шелковых
перчатках, открывавших только большой, указательный и средний пальцы, так что
она без колебания приняла мою руку, – и повел ее к дверям сарая.
Мосье Дессен больше пятидесяти раз чертыхнулся, возясь с
ключом, прежде чем заметил, что ключ не тот; мы с не меньшим нетерпением ждали,
когда он откроет, и так внимательно наблюдали за его движениями, что я почти
бессознательно продолжал держать руку своей спутницы; таким образом, когда
мосье Дессен оставил нас, сказав, что вернется через пять минут, рука ее
покоилась в моей, а лица наши обращены были к дверям сарая.
Пятиминутный разговор в подобном положении стоит
пятивекового разговора, при котором лица собеседников обращены к улице: ведь в
последнем случае он питается внешними предметами и происшествиями – когда же
глаза ваши устремлены на пустое место, вы черпаете единственно из самого себя.
Один миг молчания по уходе мосье Дессена был бы роковым в подобном положении:
моя дама непременно повернулась бы – поэтому я начал разговор немедленно –
– Но каковы были мои искушения (ведь я пишу не для
оправдания слабостей моего сердца во время этой поездки, а для того, чтобы дать
в них отчет), – это следует описать с такой же простотой, с какой я их
почувствовал.
|
