 Увеличить |
ШПАГА
РЕНН
Если государства и империи знают периоды упадка, если и для
них наступает черед почувствовать, что такое нужда и бедность, – так
почему же мне не рассказать о причинах, которые постепенно привели к падению
дом д'Е*** в Бретани. Маркиз д'Е*** с большим упорством боролся за свое
положение; ему очень хотелось сохранить, а также показать свету кое‑какие
скудные остатки того, чем были его предки, – их безрассудства сделали для
него это непосильным. Оставалось достаточно для поддержания скромного
существования в тени , – но у него было два мальчика, которые
тянулись к свету , ожидая от него помощи – и он полагал, что они ее
заслуживают. Он попытал свою шпагу – она не могла открыть ему дорогу – восхождение
было слишком дорого – простая бережливость его не окупала – оставалось
последнее средство – торговля.
Во всякой другой провинции французского королевства, за
исключением Бретани, это значило подрубить под самый корень деревцо, которое
его гордость и любовь желали бы видеть зацветшим вновь. – Но в бретонских
законах существует оговорка на этот счет, и он ею воспользовался; подождав
созыва штатов в Ренне, маркиз явился на заседание в сопровождении обоих сыновей
и, сославшись на один древний закон герцогства, который, хотя к нему и редко
обращаются, сказал он, все‑таки остается в силе, снял с себя шпагу. – Вот
она, – сказал он, – возьмите ее и бережно храните, пока лучшие
времена не позволят мне потребовать ее обратно.
Председатель принял шпагу маркиза – тот остался еще
несколько минут, чтобы присмотреть, как ее положат в архив его рода, и
удалился.
На другой день маркиз отплыл со всей семьей на Мартинику, и
после двадцатилетней удачной торговли, получив вдобавок несколько неожиданных
наследств от далеких своих родственников, вернулся на родину, чтобы потребовать
обратно дворянское звание и с достоинством нести его.
По счастливой случайности, выпадающей единственно только
чувствительному путешественнику, я прибыл в Ренн как раз во время этого
торжественного требования; я называю его торжественным – таким оно было, по
крайней мере, для меня.
Маркиз явился в залу суда со всей своей семьей: он вел под
руку жену, старший его сын вел под руку сестру, а младший находился по другую
сторону, возле своей матери – два раза поднес он к лицу платок –
– Стояла мертвая тишина. Приблизившись к трибуналу на
расстояние шести шагов, он поручил жену младшему сыну, выступил на три шага
перед своей семьей – и потребовал обратно свою шпагу. Шпага была ему
возвращена, и, приняв ее, маркиз почти целиком ее обнажил – перед ним было
сияющее лицо друга, от которого он некогда отступился – он внимательно ее
осмотрел, начиная от эфеса, словно желая удостовериться, что она та
самая, – как вдруг, заметив небольшую ржавчину, появившуюся на ней у
самого острия, поднес ее к глазам и склонил над ней голову – мне сдается, я
увидел, как на эту ржавчину упала слеза. Я не мог ошибиться, судя по тому, что
последовало.
"Я найду другой способ ее
уничтожить", – сказал он. Сказав это, маркиз вложил шпагу в ножны,
поклонился ее хранителям – и вышел с женой и дочерью, а оба сына последовали за
ним.
О, как я позавидовал его чувствам!
ПАСПОРТ
ВЕРСАЛЬ
Я был беспрепятственно допущен к господину графу де Б***.
Собрание сочинений Шекспира лежало перед ним на столе, и он перелистывал
томики. Подойдя к самому столу и взглянув на книги с видом человека, которому
они хорошо известны, – я сказал графу, что явился к нему, не будучи никем
представлен, так как рассчитывал встретиться у него с другом, который сделает
мне это одолжение. – То мой соотечественник, великий Шекспир, –
сказал я, показывая на его сочинения, – et ayez la bonte, mon cher
ami, – прибавил я, обращаясь к духу писателя, – de me faire cet
honneur – la [78] –
Этот необычный способ рекомендоваться вызвал у графа улыбку;
обратив внимание на мою бледность и нездоровый вид, он очень настойчиво
попросил меня сесть в кресло; я сел и, чтобы не затруднять хозяина догадками о
цели этого визита, сделанного вне всяких правил, рассказал ему про случай в
книжной лавке и почему случай этот побудил меня обратиться с просьбой помочь в
одном постигшем меня маленьком затруднении именно к нему, а не к кому‑нибудь
другому во Франции. – В чем же ваше затруднение? Я вас слушаю, –
сказал граф. – Тогда я рассказал ему всю историю совершенно так, как я
рассказал ее читателю. –
– Хозяин моей гостиницы, – сказал я в
заключение, – уверяет, господин граф, что меня непременно отправят в
Бастилию, но я совершенно спокоен, – продолжал я, – потому что, попав
в руки самого цивилизованного народа на свете и не зная за собой никакой
вины, – я ведь не пришел высматривать наготу земли этой, – я почти не
думал о том, что нахожусь в его полной власти. – Французам не пристало,
господин граф, – сказал я, – проявлять свою храбрость на инвалидах.
Яркий румянец выступил на щеках графа де Б***, когда я это
сказал. – Ne craignez rien – не бойтесь, – сказал он. – Право
же, я не боюсь, – повторил я. – Кроме того, – продолжал я
шутливо, – я проделал весь путь от Лондона до Парижа смеясь, и думаю, что
господин герцог де Шуазель не такой враг веселья, чтобы отослать меня назад
плачущим от причиненных мне огорчений.
– Моя покорнейшая просьба к вам, господин граф де Б***
(при этом я низко ему поклонился), похлопотать перед ним, чтобы он этого не
делал.
Граф слушал меня с большим добродушием, иначе я не сказал бы
и половины мною сказанного – и раз или два произнес – C'est bien dit [79]. – На этом я покончил
со своим делом – и решил больше к нему не возвращаться.
Граф направлял разговор; мы толковали о безразличных вещах –
о книгах и политике, о людях – а потом о женщинах. – Бог да благословит их
всех! – произнес я, после того как мы долго о них говорили, – нет
человека на земле, который бы так любил их, как я: несмотря на все их слабости,
мною подмеченные, и множество прочитанных мною сатир на них, я все‑таки их
люблю, будучи твердо убежден, что мужчина, не чувствующий расположения ко всему
их полу, никогда не способен как следует полюбить одну из них.
– Eh bien! Monsieur l'Anglais, – весело сказал
граф. – Вы не пришли высматривать наготу земли нашей – я вам верю – ni
encore [80], смею сказать, наготу
наших женщин. – Но разрешите мне высказать предположение – если, par
hazard [81], она попадется вам на
пути, разве вид ее не тронет ваших чувств?
Во мне есть что‑то, в силу чего я не выношу ни малейшего
намека на непристойность: увлеченный веселой болтовней, я не раз пробовал
побороть себя и путем крайнего напряжения сил отваживался в обществе десяти
женщин на тысячу вещей – самой ничтожной части которых я бы не посмел сделать с
каждой из них в отдельности даже за райское блаженство.
– Извините меня, господин граф, – сказал я, –
что касается наготы земли вашей, то если бы мне довелось ее увидеть, я взглянул
бы на нее со слезами на глазах, – а в отношении наготы ваших женщин (я
покраснел от самой мысли о ней, вызванной во мне графом) я держусь евангельских
взглядов и полон такого сочувствия ко всему слабому у них, что охотно
прикрыл бы ее одеждой, если бы только умел ее накинуть. – Но я бы очень
желал, – продолжал я, – высмотреть наготу их сердец и сквозь
разнообразные личины обычаев, климата и религии разглядеть, что в них есть
хорошего, и в соответствии с этим образовать собственное сердце – ради чего я и
приехал.
– По этой причине, господин граф, – продолжал
я, – я не видел ни Пале‑Рояля – ни Люксембурга – ни фасада Лувра – и не
пытался удлинить списков картин, статуй и церквей, которыми мы располагаем. –
Я смотрю на каждую красавицу, как на храм, и я вошел бы в него и стал бы
любоваться развешанными в нем оригинальными рисунками и беглыми набросками
охотнее, чем даже «Преображением» Рафаэля.
– Жажда этих откровений, – продолжал я, –
столь же жгучая, как та, что горит в груди знатока живописи, привела меня из
моей родной страны во Францию, а из Франции поведет меня по Италии. – Это
скромное путешествие сердца в поисках Природы и тех приязненных чувств,
что ею порождаются и побуждают нас любить друг друга – а также мир – больше,
чем мы любим теперь.
Граф сказал мне в ответ на это очень много любезностей и
весьма учтиво прибавил, как много он обязан Шекспиру за то, что он познакомил
меня с ним. – A propos, – сказал он, – Шекспир полон великих
вещей, но он позабыл об одной маленькой формальности – не назвал вашего имени –
так что вам придется сделать это самому.
|
