ИСКУШЕНИЕ
ПАРИЖ
Когда я сошел с кареты у подъезда гостиницы, швейцар
доложил, что сию минуту меня спрашивала молодая женщина с картонкой. Не
знаю, – сказал швейцар, – ушла она уже или нет. – Я взял у него
ключ от своей комнаты и поднялся наверх; не доходя десяти ступенек до площадки
перед моей дверью, я встретился с посетительницей, которая неторопливо
спускалась по лестнице.
То была хорошенькая fille de chambre, с которой я прошелся
по набережной Конти: мадам де Р*** послала ее с какимито поручениями к
marchande des modes [93] в
двух‑трех шагах от гостиницы Модена; так как я не явился к ней с визитом, то
она велела девушке узнать, не уехал ли я из Парижа, и если уехал, то не оставил
ли адресованного ей письма.
Хорошенькая fille de chambre находилась совсем близко от
моей двери, а потому вернулась назад и зашла со мной в мою комнату подождать
две‑три минуты, пока я напишу несколько слов.
Был прекрасный тихий вечер в самом конце мая – малиновые
занавески на окне (того же самого цвета, что и полог у кровати) были плотно
задернуты – солнце садилось и бросало сквозь них отблеск такого теплого тона на
лицо хорошенькой fille de chambre – мне показалось, будто она краснеет – мысль
об этом бросила меня самого в краску – мы были совершенно одни, и это
обстоятельство навело на мои щеки второй румянец прежде, чем с них успел сойти
первый.
Бывает такой приятный полу преступный румянец, в котором
повинна больше кровь, чем помыслы, – она бурно приливает из сердца, а
добродетель спешит за ней вдогонку – не с тем, чтобы ее отогнать, а чтобы
придать ощущению большую сладость для нервов – она с ней сочетается. –
Но я не буду на этом останавливаться. – Сначала я
почувствовал в себе нечто не вполне созвучное с уроком добродетели, который я
ей преподал накануне, – пять минут искал я листка бумаги – я знал, что у
меня нет ни одного. – Я взял перо – и снова положил его – рука моя дрожала
– бес сидел во мне.
Я знаю не хуже других, что, если этому противнику дать
отпор, он от нас убежит – однако я редко даю ему отпор из страха, что, одолев
его, я все‑таки могу в схватке пострадать – поэтому ради безопасности я
отказываюсь от торжества над ним, и вместо того чтобы думать об обращении его в
бегство, обыкновенно убегаю сам.
Хорошенькая fille de chambre подошла к самому столу, на
котором я искал бумагу, – сначала подняла брошенное мной перо, а потом
предложила подержать мне чернильницу: она это сделала так мило, что я уже
собирался принять перо – но не посмел. – Мне не на чем писать,
душенька, – сказал я. – Напишите, – сказала она
простодушно, – на чем‑нибудь –
Я чуть было не воскликнул: так я напишу, красотка, на твоих
губах! –
Если я это сделаю, – сказал я, – я погиб. –
Вот почему я взял ее за руку и повел к дверям, попросив не забывать
преподанного ей урока. – Она сказала, что, конечно, не забудет – и,
произнеся эти слова с некоторым возбуждением, обернулась и протянула мне обе
свои руки, сложенные вместе, – в таком положении невозможно было не пожать
их – я хотел их выпустить: все время, пока я их держал, я мысленно упрекал себя
за это – и все‑таки продолжал держать. – Через две минуты я обнаружил, что
должен повторить всю борьбу сначала – при этой мысли я почувствовал дрожь в
ногах и во всем теле.
Кровать находилась в полутора ярдах от того места, где мы
стояли, – я все еще держал ее за руки – как это вышло, не могу понять,
только я не просил ее – и не тащил – и не думал о кровати – но вышло так, что
мы оба сели на кровать.
– Сейчас я вам покажу, – сказала хорошенькая fille
de chambre, – кошелек, который я сшила сегодня, чтобы хранить в нем вашу
крону. – С этими словами она засунула руку в свой правый карман, ближайший
ко мне, и несколько мгновений шарила в нем – потом в левый. – «Она его
потеряла». – Никогда ожидание не казалось мне столь мало тягостным –
наконец кошелек нашелся в ее правом кармане – она его вынула; он был из зеленой
тафты, подбитой кусочком белого стеганого атласа, и в нем могла поместиться
только эта крона – она дала его мне подержать – такой хорошенький кошелек; я
держал его десять минут, положив руку ей на колени – поглядывая то на кошелек,
то немного вбок от него.
На складках моего жабо распустилось несколько стежков –
хорошенькая fille de chambre, ни слова не говоря, достала свою рабочую шкатулочку,
продела нитку в тоненькую иголку и привела жабо в порядок. – Я предвидел,
что ее усердие помрачит блеск этого дня; когда она во время шитья несколько раз
молча провела рукой у самой моей шеи, я почувствовал, что лавры, которыми я
мысленно увил главу мою, готовы с нее свалиться.
Во время ходьбы у нее распустился ремешок, так что пряжка от
башмака едва держалась. – Глядите, – сказала fille de chambre,
поднимая ногу. – Мне, конечно, ничего не оставалось, как в знак
признательности прикрепить ей пряжку и вдеть ремешок – после этого я поднял ее
другую ногу, чтобы посмотреть, все ли там в порядке, – но сделал это
слишком внезапно – хорошенькая fille de chambre не могла удержать равновесие –
и тогда – –
|
