УЗНИК
ПАРИЖ
Образ птицы в клетке преследовал меня до самой моей комнаты;
я подсел к столу и, подперев голову рукой, начал представлять себе невзгоды
заключения. Мое душевное состояние очень подходило для этого, так что я дал
полную волю своему воображению.
Я собирался начать с миллионов моих ближних, получивших в
наследство одно лишь рабство; но, обнаружив, что, несмотря на всю трагичность
этой картины, я не в состоянии наглядно ее представить и что множество
печальных групп на ней только мешают мне –
– Я выделил одного узника и, заточив его в темницу,
заглянул через решетчатую дверь в сумрачную камеру, чтобы запечатлеть его
образ.
Увидев его тело, наполовину разрушенное долгим ожиданием и
заключением, я познал, в какое глубокое уныние повергает несбывшаяся надежда.
Всмотревшись пристальнее, я обнаружил его бледность и лихорадочное состояние:
за тридцать лет прохладный западный ветерок ни разу не освежил его крови – ни
солнца, ни месяца не видел он за все это время – и голос друга или родственника
не доносился до него из‑за решетки, – его дети –
– Но тут сердце мое начало обливаться кровью, и я
принужден был перейти к другой части моей картины.
Он сидел на полу, в самом дальнем углу своей темницы, на
жиденькой подстилке из соломы, служившей ему попеременно скамьей и постелью; у
изголовья лежал незатейливый календарь из тоненьких палочек, сверху донизу
испещренных зарубками гнетущих дней и ночей, проведенных им здесь; – одну
из этих палочек он держал в руке и ржавым гвоздем нацарапывал еще день горя в
добавление к длинному ряду прежних. Когда я заслонил отпущенный ему скудный
свет, он посмотрел безнадежно на дверь, потом опустил глаза в землю, –
покачал головой и продолжал свое грустное занятие. Я услышал звяканье цепей на
его ногах, когда он повернулся, чтобы присоединить свою палочку к
связке. – Он испустил глубокий вздох – я увидел, как железо вонзается ему
в душу – я залился слезами – я не мог вынести картины заточения, нарисованной
моей фантазией – я вскочил со стула и, кликнув Ла Флера, велел ему заказать для
меня извозчичью карету с тем, чтобы в девять утра она была подана к дверям
гостиницы.
– Поеду прямо, – сказал я, – к господину
герцогу де Шуазелю.
Ла Флер с удовольствием уложил бы меня в постель; но, не
желая, чтобы он увидел на щеке моей нечто, способное причинить этому честному
слуге огорчение, я сказал, что лягу без его помощи – и велел ему последовать
моему примеру.
СКВОРЕЦ
ДОРОГА В ВЕРСАЛЬ
В назначенный час я сел в заказанную карету. Ла Флер вскочил
на запятки, и я приказал кучеру как можно скорее везти нас в Версаль.
– Так как на этой дороге не было ничего примечательного
или, вернее, ничего, что меня интересует в путешествии, то лучше всего
заполнить пустое место коротенькой историей той самой птицы, о которой шла речь
в последней главе.
Когда достопочтенный мистер *** ждал в Дувре попутного
ветра, птичку эту, которая еще не умела хорошо летать, поймал на утесах юноша‑англичанин,
его грум; не пожелав губить скворца, он принес его за пазухой на
пакетбот, – занявшись его кормлением и взяв под свое покровительство,
привязался к нему и в целости привез в Париж.
В Париже грум купил за ливр для скворца маленькую клетку, и
так как в пять месяцев его пребывания здесь вместе с хозяином ему почти нечего
было делать, то он выучил скворца трем простым словам на своем родном языке
(чем и ограничился) – за которые я считаю себя в большом долгу перед этой
птицей.
При отъезде своего хозяина в Италию – мальчик подарил
скворца хозяину гостиницы. – Но так как его песенка о свободе раздавалась
на непонятном в Париже языке, то скворец не был в большом почете у содержателя
гостиницы, и Ла Флер купил его для меня вместе с клеткой за бутылку бургундского.
По возвращении из Италии я привез скворца в ту страну, на
языке которой он выучил свою мольбу, и когда я рассказал его историю лорду
А. – лорд А. выпросил у меня птицу – через неделю лорд А. подарил ее лорду
Б. – лорд Б. преподнес ее лорду В. – а камердинер лорда В. продал его
камердинеру лорда Г. за шиллинг – лорд Г. подарил его лорду Д. – и так
далее – до половины алфавита. – От этих высокопоставленных лиц скворец
перешел в нижнюю палату и прошел через руки стольких же ее членов. – Но так
как последние все желали войти – а моя птица желала выйти
, – то скворец был в Лондоне почти в таком же малом почете, как и в
Париже.
Не может быть, чтобы среди моих читателей нашлось много
таких, которые о нем бы не слышали; и если иным случилось его видать – позволю
себе сообщить им, что птица эта была моя – или же дрянная копия, сделанная в
подражание ей. Мне больше нечего сказать о ней, кроме того, что с той поры я
поместил бедного скворца на своем гербе в качестве нашлемника. И пусть
гербоведы свернут ему шею, если посмеют.
|
