 Увеличить |
ПОБЕДА
Да – и тогда – Вы, чьи мертвенно холодные головы и
тепловатые сердца способны побеждать логическими доводами или маскировать ваши
страсти, скажите мне, какой грех в том, что они обуревают человека? Или как дух
его может отвечать перед Отцом духов только за то, что действовал под их
влиянием? Если Природа так соткала свой покров благости, что местами в нем
попадаются нити любви и желания, – следует ли разрывать всю ткань для
того, чтобы их выдернуть? – Бичуй таких стоиков, великий Правитель
природы! – сказал я про себя. – Куда бы ни закинуло меня твое провидение
для испытания моей добродетели – какой бы я ни подвергся опасности – каково бы
ни было мое положение – дай мне изведать во всей их полноте чувства, которые из
него возникают и которые мне присущи, поскольку я человек, – если я буду
владеть ими должным образом, я спокойно доверю решение твоему правосудию; ибо
ты создал нас, а не сами мы себя создали. Окончив это обращение, я поднял
хорошенькую fille de chambre за руку и вывел ее из комнаты – она остановилась
возле меня, когда я запирал дверь и прятал ключ в карман – и тогда – так как
победа была решительная – только тогда я прижался губами к ее щеке и, снова
взяв ее за руку, благополучно проводил до ворот гостиницы.
ТАЙНА
ПАРИЖ
Кому ведомо человеческое сердце, тот поймет, что мне
невозможно было сразу вернуться в свою комнату – это было все равно что по
окончании музыкальной пьесы, взволновавшей все наши чувства, перейти вдруг от
мажорного созвучия в минорную терцию. – Вот почему, выпустив руку fille de
chambre, я некоторое время стоял у ворот гостиницы, разглядывая каждого
прохожего и строя о нем догадки, пока внимание мое не было привлечено одиноким
субъектом, спутавшим все мои предположения о нем.
То был высокий мужчина с философским, серьезным и жгучим
взглядом, который неторопливо расхаживал взад и вперед по улице, делая шагов по
шестидесяти в ту и в другую сторону от ворот гостиницы – ему на вид было года
пятьдесят два – он держал под мышкой тоненькую тросточку – одет был в темный,
тускло‑коричневый кафтан, жилет и штаны, видно послужившие ему не мало лет –
хотя они были еще чистые, и на всей его внешности лежала печать бережливой
proprete. По тому, как он снимал шляпу – по той позе, в какую он становился,
обращаясь ко многим прохожим на улице, я понял, что он просит милостыню;
поэтому я достал из кармана и держал наготове несколько су, чтобы подать ему,
если бы он обратился ко мне. Но он прошел мимо, ничего у меня не
попросив, – а между тем, не сделав и пяти шагов дальше, обратился за
подаянием к одной скромного вида женщине – хотя скорее мог рассчитывать
получить у меня. – Не успел он отойти от этой женщины, как уже снял шляпу
перед другой, направлявшейся в ту же сторону. – Навстречу ему медленно
прошел почтенного вида пожилой господин – за ним молодой щеголь – он пропустил
их обоих, ничего у них не попросив. Я простоял, наблюдая за ним, с полчаса, и
за это время он раз двенадцать прошел взад и вперед, неизменно придерживаясь
одного н того же плана.
В поведении его были две большие странности, заставившие
меня поломать голову, хотя и без всякого успеха, – первая: почему этот
человек рассказывал свою историю только прекрасному полу, – и
вторая: что это была за история и что за красноречие пускал он при этом в ход,
которое смягчало сердца женщин и которое, он знал, бесполезно пробовать на
мужчинах?
Были еще два обстоятельства, запутавшие эту тайну, –
первое: каждой женщине он говорил свои таинственные слова на ухо и с таким
видом, точно он сообщал секрет, а не просил подаяния, – и второе: он не
знал неудачи – каждая женщина, которую он останавливал, непременно доставала
кошелек и без колебаний подавала ему что‑нибудь.
Я никак не мог придумать удовлетворительное объяснение этому
явлению.
Мне задана была загадка, над разрешением которой можно было
скоротать остаток вечера, и с расчетом на это я поднялся наверх в свою комнату.
ДЕЛО СОВЕСТИ
ПАРИЖ
Почти по пятам за мной поднялся хозяин гостиницы, вошедший
ко мне в комнату сказать, чтобы я искал себе другое помещение. – Как так,
мой друг? – спросил я. – Он отвечал, что я сегодня вечером провел два
часа, запершись в своей спальне с молодой женщиной, а это против правил его
дома. – Прекрасно, – сказал я, – тогда зачем же нам ссориться –
ведь девушке от этого не стало хуже – и мне не стало хуже – и вы останетесь
точно таким, как я вас нашел. – Этого достаточно, сказал он, чтобы
погубить репутацию его гостиницы. – Voyezvous, Monsieur [94], – сказал он, показывая на конец
кровати, где мы сидели. – Признаться, это было нечто похожее на улику; но
так как гордость не позволила мне входить в подробности случившегося, то я
посоветовал хозяину спокойно лечь спать, как я сам решил это сделать, а завтра
утром я заплачу ему все, что следует.
– Я бы ничего не имел против, Monsieur, – сказал
он, – даже если бы у вас побывало двадцать девушек. – Это на два
десятка больше, – возразил я, прервав его, – чем я когда‑нибудь
рассчитывал. – При условии, – продолжал он, – чтобы вы их
принимали только утром. – Разве в Париже различное время дня делает и грех
различным? – Оно делает различным скандал, – сказал он. – Мне
очень нравятся четкие разграничения, и не могу сказать, чтобы я был так уж
выведен из себя этим человеком. – Я согласен, – снова взял слово
хозяин гостиницы, – что в Париже иностранцу должна быть предоставлена
возможность купить себе кружево, шелковые чулки, рукавчики et tout cela [95] – и ничего нет худого,
если к нему зайдет женщина с картонкой. – Да, это верно, – сказал
я, – у нее была картонка, но я в нее даже не заглянул. – Значит,
Monsieur, – сказал он, – ничего не купил. – Решительно ничего, –
отвечал я. – Так я, – сказал он, – мог бы вам порекомендовать
одну, которая обошлась бы с вами en conscience [96]. – Я должен увидеть ее сегодня
же, – сказал я. – Хозяин отвесил мне низкий поклон и спустился вниз.
Вот когда я буду торжествовать над этим maitre
d'hotelem! – воскликнул я. – А потом что? – Потом покажу, что
мне известно, какая у него грязная душа. – А что йотом? Что потом! –
Я чуть было не сказал, что делаю это ради других. – У меня не осталось ни
одного подходящего ответа – в замысле моем было больше желчи, чем убеждения, и
он мне опротивел прежде, чем я приступил к его осуществлению.
Через несколько минут ко мне вошла гризетка с картонкой
кружев. – Все равно ничего не куплю, – сказал я про себя.
Гризетка хотела мне показать все – угодить мне было трудно:
девушка делала вид, будто этого не замечает; она открыла свой маленький склад и
выложила передо мной одно за другим все свои кружева – разворачивала каждую
штуку и снова ее сворачивала с ангельским терпением – я мог купить – мог не
купить – она готова была отдать мне все по цене, какую я сам назначу –
бедняжке, видно, очень хотелось заработать несколько грошей; она изо всех сил
старалась меня задобрить, не столько прибегая к притворству, сколько действуя,
я это чувствовал, простотой и лаской.
Если в человеке нет некоторой дозы неподдельного легковерия,
тем хуже для него – сердце мое смягчилось, и я отказался от второго решения так
же спокойно, как и от первого. – С какой стати буду я карать одного за
преступление другого? Если ты платишь дань этому тирану‑хозяину, – подумал
я, посмотрев ей в лицо, – тем тяжелей достается тебе твой хлеб.
Если бы даже в кошельке у меня было не больше четырех
луидоров, все‑таки я бы не мог решиться встать и указать ей на дверь, не
истратив сначала трех из них на пару рукавчиков.
– Ей придется разделить свой доход с хозяином гостиницы
– что за беда – в таком случае, я только заплатил, как многие бедняки платили
до меня, за поступок, которого не мог совершить, о котором не мог даже
помыслить.
|
