ПИСЬМО
АМЬЕН
Счастье не улыбалось Ла Флеру; с рыцарскими подвигами ему не
повезло – и со времени поступления на службу ко мне, то есть в течение почти
целых суток, ему не представилось ни одного случая проявить свое усердие.
Бедняга сгорал от нетерпения, и потому с жадностью ухватился за явившегося с
письмом слугу графа де Л***, который давал ему такой случай; чтобы оказать честь
своему хозяину, он отвел слугу в заднюю комнату гостиницы и угостил стаканом‑двумя
лучшего пикардийского вина; в свою очередь, слуга графа де Л***, чтобы не
остаться перед Ла Флером в долгу по части учтивости, привел его в дом графа. Обходительность
Ла Флера (один его взгляд служил ему рекомендательным письмом) вскоре
расположила к нему всю прислугу на кухне; а так как француз никогда не
отказывается блеснуть своими талантами, в чем бы они ни заключались, то не
прошло и пяти минут, как Ла Флер вытащил свою флейту и, с первой же ноты
пустившись в пляс, увлек за собой fille de chambre, maitre d'hotel [41], повара, судомойку и всех
домочадцев, собак и кошек, со старой обезьяной в придачу: я думаю, что со
времени всемирного потопа не бывало на свете такой веселой кухни.
Мадам де Л***, проходя из комнат брата к себе, услышала это
шумное веселье и позвонила своей fille de chambre спросить, в чем дело; узнав,
что это слуга английского джентльмена так распотешил своей флейтой весь дом,
она велела позвать его к себе.
Бедняга никак не мог явиться с пустыми руками, и потому,
поднимаясь по лестнице, он запасся тысячей комплиментов мадам де Л*** от своего
господина – присоединил к ним длинный список апокрифических расспросов о
здоровье мадам де Л*** – сказал ей, что мосье, господин его, au desespoir [42], не зная, отдохнула ли она
после утомительного путешествия, – и, в довершение всего, что мосье
получил письмо, которое мадам соблаговолила. – И он соблаговолил, –
сказала мадам де Л***, перебивая Ла Флера, – прислать мне ответ.
Мадам де Л*** сказала это таким не допускающим сомнений
тоном, что у Ла Флера не хватило духу обмануть ее ожидание – он трепетал за мою
честь – а возможно, был не совсем спокоен и за свою, поскольку служил у
человека, способного сплоховать en egards vis‑a‑vis d'une femme [43]. Поэтому, когда мадам де
Л*** спросила Ла Флера, принес ли он письмо, – О qu'oui, – отвечал Ла
Флер, после чего, положив шляпу на пол, ухватил левой рукой за клапан своего
правого кармана и правой стал шарить в нем, отыскивая письмо, потом наоборот –
Diable! – потом обшарил все карманы один за другим, не забыв и карманчика
для часов в штанах – Peste! – потом Ла Флер опорожнил все карманы на пол –
вытащил грязный галстук – носовой платок – гребенку – плетку – ночной колпак –
потом заглянул внутрь своей шляпы – Quelle etourderie [44]. Он оставил письмо на столе в гостинице – он
сбегает за ним и через три минуты его доставит.
Я только что поужинал, когда вошел Ла Флер и представил
отчет о своем приключении; он безыскусственно рассказал мне все, как было, и
только прибавил, что если мосье (par hazard) [45] забыл
ответить мадам на ее письмо, то счастливое стечение обстоятельств дает ему
возможность исправить этот faux pas [46], –
если же нет, то пусть все остается, как было.
Признаться, я был не вполне уверен насчет требований этикета
: следовало мне писать даме или не следовало; но если бы я написал – сам дьявол
не мог бы рассердиться: ведь это было только горячее усердие исполненного
благих намерений существа, которое пеклось о моей чести; и если бы даже Ла Флер
совершил оплошность или своим поступком привел меня в замешательство – сердце
его было безупречно – меня же ничто не обязывало писать – а самое главное – он
совсем непохож был на человека, совершившего оплошность.
– Все это превосходно, Ла Флер, – сказал я. –
Этого было достаточно. Ла Флер, как молния, вылетел из комнаты и вернулся с
пером, чернилами и бумагой в руке; подойдя к столу, он разложил все это передо
мной с таким сияющим видом, что я не мог не взять в руку перо.
Я начинал и снова начинал; хотя мне нечего было сказать и
выразить это можно было в шести строчках, я перепробовал шесть различных начал
и всеми ими остался недоволен.
Словом, я был не расположен писать.
Ла Флер снова вышел и принес немного воды в стакане, чтобы
разбавить мои чернила, потом отправился за песком и сургучом. – Ничто не
помогало: я писал, перечеркивал, рвал, жег и писал снова. – Le Diable
l'emporte! [47] – проворчал я, – я не
в состоянии написать это письмо, – и, сказав это, в отчаянии бросил перо.
Как только я это сделал, Ла Флер с почтительнейшим видом
подошел к столу и, принеся тысячу извинений за смелость, которую он берет на
себя, сказал, что у него в кармане есть письмо, написанное барабанщиком его
полка жене капрала, которое, по его мнению, подойдет к данному случаю.
Меня заинтересовала затея бедняги. – Пожалуйста, –
сказал я, – покажи.
Ла Флер мигом вытащил засаленную записную книжечку, всю
набитую записочками и billets‑doux [48],
в печальном состоянии, положил ее на стол, распустил шнурок, которым все это
было перевязано, и быстро переглядел бумажки, пока не нашел нужного
письма. – La voila! [49] –
радостно проговорил он, хлопая в ладоши, после чего развернул письмо и положил
передо мной, а сам отступил на три шага от стола, пока я его читал.
|
