 Увеличить |
ПАРИК
ПАРИЖ
Вошедший цирюльник наотрез отказался что‑нибудь сделать с
моим париком: это было или выше, или ниже его искусства. Мне ничего не
оставалось, как взять готовый парик по его рекомендации.
– Но я боюсь, мой друг, – сказал я, – этот
локон не будет держаться. – Можете погрузить его в океан, – возразил
он, – Все равно он будет держаться –
Какие крупные масштабы прилагаются к каждому предмету в этом
городе! – подумал я. – При самом крайнем напряжении мыслей английский
парикмахер не мог бы придумать ничего больше, чем «окунуть его в ведро с
водой». – Какая разница! Точно время рядом с вечностью.
Признаться, я терпеть не могу трезвых представлений, как не
терплю и порождающих их убогих мыслей, и меня обыкновенно так поражают великие
произведения природы, что если бы на то пошло, я никогда бы не брал для
сравнения предметов меньших, чем, скажем, горы. Все, что можно возразить в
данном случае против французской выспренности, сводится к тому, что величия тут
больше в словах , чем на деле . Несомненно, океан наполняет ум
возвышенными мыслями; однако Париж настолько удален от моря, что трудно было
предположить, будто я отправлюсь за сто миль на почтовых проверять слова
парижского цирюльника на опыте, – произнося их, он ничего не думал –
Ведро воды, поставленное рядом с океанскими пучинами,
конечно, образует в речи довольно жалкую фигуру – но, надо сказать, оно
обладает одним преимуществом – оно находится в соседней комнате, и прочность
буклей можно в одну минуту проверить в нем без больших хлопот.
По честной правде и более беспристрастном исследовании дела,
французское выражение обещает больше , чем исполняет .
Мне кажется, я способен усмотреть четкие отличительные
признаки национальных характеров скорее в подобных нелепых minutiae [50], чем в самых важных
государственных делах, когда великие люди всех национальностей говорят и ведут
себя до такой степени одинаково, что я не дал бы девятипенсовика за выбор между
ними.
Я так долго находился в руках цирюльника, что было слишком
поздно думать о визите с письмом к мадам Р*** в этот же вечер; но когда человек
с головы до ног принарядился для выхода, от его размышлений мало проку; вот
почему, записав название Hotel de Modene, где я остановился, я вышел на улицу
без определенной цели. – Пораздумаю об этом, – сказал я, –
дорогой.
ПУЛЬС
ПАРИЖ
Хвала вам, милые маленькие обыденные услуги, ибо вы
облегчаете дорогу жизни! Подобно грации и красоте, с первого же взгляда
зарождающих расположение к любви, вы открываете двери в ее царство и впускаете
туда чужеземца.
– Пожалуйста, мадам, – сказал я, – будьте
добры указать, где мне повернуть, чтобы пройти к Opera comique [51], – С большим удовольствием,
мосье, – отвечала она, откладывая свою работу.
По пути я заглянул в десяток лавок, высматривая лицо,
которого не потревожило бы мое нескромное обращение; наконец лицо этой женщины
мне приглянулось, и я вошел.
Она вязала кружевные рукавчики, сидя на низенькой скамеечке
в глубине лавки, против двери –
– Tres volontiers – с большим удовольствием, – сказала
она, складывая свою работу на стоявший рядом стул и поднимаясь с низенькой
скамеечки, на которой она сидела, таким проворным движением и с таким
приветливым взглядом, что, издержи я у нее пятьдесят луидоров, я все‑таки
сказал бы: «Эта женщина восхитительна!»
– Вам надо повернуть, мосье, – сказала она,
подходя со мной к дверям лавки и показывая переулок внизу, по которому я должен
был пойти, – вам надо повернуть сперва налево – mais prenez garde [52] – там два переулка; так,
будьте добры, поверните во второй – затем спуститесь немного вниз, и вы увидите
церковь, а когда ее минуете, потрудитесь сразу повернуть направо, и эта улица
приведет вас к Pont Neuf [53],
который вам надо будет перейти – а там каждый с удовольствием вам
покажет. –
Она трижды повторила свои указания – с тем же благодушным
терпением в третий раз, что и в первый, – и если тон и манеры
имеют некоторое значение, – а они его, несомненно, имеют и лишены только
для глухих к ним сердец, – то она, по‑видимому, была искренне озабочена
тем, чтобы я не заблудился.
Не хочу думать, что красота этой женщины (хотя, по‑моему,
она была прелестнейшей гризеткой, которую я когда‑либо видел) повлияла на
впечатление, оставленное во мне ее любезностью; помню только, что, говоря, как
много я ей обязан, я смотрел ей слишком прямо в глаза – и что я поблагодарил ее
столько же раз, сколько раз она повторила свои указания.
Не отошел я и десяти шагов от лавки, как обнаружил, что
забыл до последнего слова все сказанное ею, – вот почему, оглянувшись и
увидя, что она все еще стоит на пороге, как бы желая убедиться, правильной ли
дорогой я пошел, – я вернулся к ней, чтобы спросить, надо ли мне повернуть
сперва направо или сперва налево – так как я совершенно забыл. – Возможно
ли! – сказала она, смеясь. – Очень даже возможно, отвечал я, –
когда мужчина больше думает о женщине, чем о ее добром совете.
Так как это была сущая правда – то она приняла ее, как
принимает должное каждая женщина, с легким реверансом.
– Attendez! [54] –
сказала она, положив руку мне на плечо, чтобы удержать меня, а в это время
подозвала мальчика из задней комнаты и велела ему приготовить сверток
перчаток. – Я как раз собираюсь, – сказала она, – послать его с
пакетом в тот квартал; и если вы будете так любезны зайти, все мигом будет
готово, и он проводит вас до места. – Я вошел с ней в лавку и взял
оставленный ею на стуле рукавчик, как бы с намерением освободить место и сесть;
когда же она опустилась на свою низенькую скамейку, я немедленно занял место
рядом с ней.
– Через минуту он будет готов, мосье, – сказала
она. – Как бы мне хотелось, – отвечал я, – сказать вам в эту
минуту что‑нибудь очень приятное за все ваши милые услуги. Случайную услугу
способен оказать каждый, но когда одна услуга следует за другой, это уже
свидетельствует о теплоте сердца; и бесспорно, – добавил я, – если
кровь, вытекающая из сердца, та же самая, что достигает конечностей (тут я
коснулся ее запястья), то я уверен, что у вас лучший пульс, какой когда‑либо
бывал у женщины. – Пощупайте, – сказала она, протягивая руку. Я
отложил шляпу и взял ее одной рукой за пальцы, а два пальца другой руки положил
ей на артерию –
– Вот славно было бы, дорогой Евгений, если бы ты
прошел мимо и увидел, как я, разнежившись, сижу в черном кафтане и считаю один
за другим удары пульса с таким благоговейным вниманием, точно подстерегаю
критический отлив или прилив ее лихорадки! – Как бы ты посмеялся и
поиронизировал над моей новой профессией! – А тебе было бы над чем
посмеяться и над чем поиронизировать. – Поверь, дорогой Евгений, –
сказал бы я тебе, – "на свете есть занятия похуже, чем щупать
пульс у женщины ". – Но пульс гризетки! – ответил бы
ты, – да еще в открытой лавке! Ах, Йорик –
– Тем лучше! Ведь если мои намерения открыты, Евгений,
мне все равно, хотя бы целый мир смотрел, как я это делаю.
|
