РАЗРЕШЕНИЕ ЗАГАДКИ
ПАРИЖ
Я поспешно зашагал вслед за ним: это был тот самый человек,
который просил милостыню у женщин возле подъезда гостиницы и поставил меня в
тупик своим успехом. – Я сразу открыл его секрет или, по крайней мере,
основу этого секрета – то была лесть.
Восхитительная эссенция! Как освежающе действуешь ты на
природу! Как могущественно склоняешь на свою сторону все ее силы и все ее
слабости! Как сладко проникновение твое в кровь и как ты облегчаешь движение ее
к сердцу по самым трудным и извилистым протокам!
Бедняк, не будучи стеснен недостатком времени, отпустил
более крупную дозу этим женщинам; разумеется, он владел искусством давать ее в
меньшем количестве при многочисленных неожиданных встречах на улице; но каким
образом ухитрялся он приспособлять ее к обстоятельствам, подслащивать, сгущать
и разбавлять, – я не стану утруждать свой ум этим вопросом – довольно
того, что нищий получил две монеты по двенадцати су – а остальное лучше всего
могут рассказать те, кому удалось добыть этим способом гораздо больше.
ПАРИЖ
Мы преуспеваем в свете, не столько оказывая услуги, сколько
получая их: вы берете увядшую веточку и втыкаете в землю, а потом поливаете,
потому что сами ее посадили.
Господин граф де Б***, потому только, что он оказал мне
услугу при получении паспорта, пожелал пойти дальше и в несколько дней, проведенных
им в Париже, оказал мне другую услугу, познакомив с несколькими знатными
особами, которым пришлось представить меня другим, и так далее.
Я овладел моим секретом как раз вовремя, чтобы
извлечь из оказанного мне внимания кое‑какую пользу; в противном случае, как
это обыкновенно бывает, новые мои знакомые пригласили бы меня раз‑другой к
обеду или к ужину, а затем, переводя французские взгляды и жесты на
простой английский язык, я бы очень скоро заметил , что завладел
couvert'oм [109] какого‑нибудь
более интересного гостя; и мне, конечно, пришлось бы уступить одно за другим
все мои места просто потому, что я бы не мог их удержать. – Но при
сложившихся обстоятельствах дела мои пошли не так уж плохо.
Я имел честь быть представленным старому маркизу де Б****: в
былые дни он отличился кой‑какими рыцарскими подвигами на Cour d'amour [110] и с тех пор всегда
рядился соответственно своему представлению о поединках и турнирах – маркизу де
Б**** хотелось, чтобы другие думали, что они разыгрываются не только в его
фантазии. «Он был бы очень не прочь прокатиться в Англию» и много расспрашивал
об английских дамах. – Оставайтесь во Франции, умоляю вас, господин
маркиз, – сказал я. – Les messieurs Anglais и без того едва могут
добиться от своих дам милостивого взгляда. – Маркиз пригласил меня
ужинать.
Мосье П***, откупщик податей, проявил такую же
любознательность по части наших налогов. – Они у нас, как он слышал, очень
внушительны. – Если бы мы только знали, как их собирать, – сказал я,
низко ему поклонившись.
На других условиях я бы ни за что не получил приглашения на
концерты мосье П***.
Меня ложно отрекомендовали мадам де К*** в качестве esprit [111]. – Мадам де К***
сама была esprit; она сгорала от нетерпения увидеть меня и послушать, как я
говорю. – Еще не успел я сесть, как заметил, что ее ни капельки не
интересует, есть у меня остроумие или нет. Я был принят, чтобы убедиться в том,
что оно есть у нее. – Призываю небеса в свидетели, что я ни разу не открыл
рта у нее в доме.
Мадам де К*** клялась каждому встречному, что «никогда в
жизни она ни с кем не вела более поучительного разговора».
Владычество французской дамы распадается на три
эпохи, – Сначала она кокетка – потом деистка – потом devote [112]. В течение всего этого
времени она ни на минуту не выпускает власти из рук – она только меняет
подданных: когда к тридцати пяти годам в ее владениях редеют толпы рабов любви,
она вновь их населяет рабами неверия – а потом рабами церкви.
Мадам де В*** колебалась между первыми двумя эпохами:
румянец ее быстро блекнул – ей бы следовало сделаться деисткой за пять лет до
того, как я имел честь сделать ей мой первый визит.
Она посадила меня рядом с собой на диван, чтобы таким
образом вплотную обсудить вопрос о религии. – Словом, мадам де В***
призналась мне, что она ни во что не верит.
Я сказал мадам де В***, что пусть таковы ее убеждения, но я
считаю, что не в ее интересах срывать форпосты, без которых для меня непонятна
возможность защиты такой крепости, как та, которой владеет она, – что для
красавицы нет более опасной вещи на свете, чем быть деисткой, – что мой
долг человека верующего запрещает мне скрывать это от нее – что не просидел я и
пяти минут на диване рядом с ней, как уже начал строить замыслы, – и что
же, как не религиозные чувства и убеждение, что они теплятся и в ее груди,
могло задушить эти нечистые мысли в самом их зародыше?
– Мы не каменные, – сказал я, беря ее за
руку, – и мы нуждаемся во всевозможных средствах обуздания, пока к нам не
подкрадется в положенное время возраст и не наденет на нас своей узды, –
однако, дорогая леди, – сказал я, целуя ей руку, – вам еще
слишком, – слишком рано –
Могу смело утверждать, что по всему Парижу про меня пошла
слава, будто я вернул мадам де В*** в лоно церкви. – Она уверяла мосье
Д**** и аббата М***, что я за полчаса больше сказал в пользу религии
откровения, чем вся Энциклопедия сказала против нее. – Я был немедленно
принят в Coterie [113] мадам
де В***, и она отсрочила эпоху деизма еще на два года.
Помню, в этой Coterie среди речи, в которой я доказывал
необходимость первой причины , молодой граф де Faineant [114] взял меня за руку и отвел
в дальний угол комнаты, чтобы сказать мне, что мой солитер приколот
слишком плотно у шеи. – Он должен быть plus badinant [115], – сказал граф, взглядывая на
свой, – однако одного слова, мосье Йорик, мудрому –
– И от мудрого, господин граф, – отвечая я, делая
ему поклон, – будет достаточно.
Граф де Faineant обнял меня с таким жаром, как не обнимал
меня еще ни один из смертных.
Три недели сряду я разделял мнения каждого, с кем
встречался. – Pardi! ce Mons. Yorick a autant d'esprit
que nous autres. – Il raisonne bien, – говорил другой. C'est un bon enfant [116], –
говорил третий. – И такой ценой я мог есть, пить и веселиться в Париже до
скончания дней моих; но то был позорный счет – я стал его стыдиться. – То
был заработок раба – мое чувство чести возмутилось против него – чем выше я
поднимался, тем больше попадал в положение нищего – чем избранное
Coterie – тем больше детей Искусственности – я затосковал по детям Природы. И
вот однажды вечером, после того как я гнуснейшим образом продавался полудюжине
различный людей, мне стало тошно – я лег в постель – и велел Ла Флеру заказать
наутро лошадей, чтобы ехать в Италию.
|
