 Увеличить |
Глава тридцать шестая
В ту ночь, как только все уснули, мы спустились во двор по
громоотводу, затворились в сарайчике, высыпали на пол кучу гнилушек и принялись
за работу. Мы расчистили себе место, футов в пять или шесть, вдоль нижнего
бревна. Том сказал, что это будет как раз за кроватью Джима, под нее мы и
подведем подкоп, а когда кончим работу, никто даже и не узнает, что там есть
дыра, потому что одеяло у Джима висит чуть не до самой земли, и только если его
приподнимешь и заглянешь под кровать, тогда будет видно. Мы копали и копали
ножами чуть не до полуночи, устали как собаки и руки себе натерли до волдырей,
а толку было мало. Наконец я говорю:
– Знаешь, Том Сойер, это не на тридцать семь лет
работа, а, пожалуй, и на все тридцать восемь.
Он ничего не ответил, только вздохнул, а после того скоро
бросил копать. Вижу, задумался и думал довольно долго, потом говорит:
– Не стоит и стараться, Гек: ничего не выйдет. Если бы
мы были узники, ну тогда еще так, потому что времени у них сколько угодно,
торопиться некуда; да и копать пришлось бы пять минут в день, пока сменяют
часовых, так что и волдырей на руках не было бы; вот мы и копали бы себе год за
годом, и все было бы правильно – так, как полагается. А теперь нам дурака
валять некогда, надо поскорей, времени лишнего у нас нет. Если мы еще одну ночь
так прокопаем, придется на неделю бросать работу, пока волдыри не
пройдут, – раньше, пожалуй, мы и ножа в руки взять не сможем.
– Так что же нам делать, Том?
– Я тебе скажу что. Может, это и неправильно, и
нехорошо, и против нравственности, и нас за это осудят, если узнают, но только
другого способа все равно нет: будем копать мотыгами, а вообразим, будто это
ножи.
– Вот это дело! – говорю. – Ну, Том Сойер,
голова у тебя и раньше здорово работала, а теперь еще того лучше. Мотыги – это
вещь, а что нехорошо и против нравственности, так мне на это ровным счетом
наплевать. Когда мне вздумается украсть негра, или арбуз, или учебник из воскресной
школы, я разбираться не стану, как там по правилам полагается делать, лишь бы было
сделано. Что мне нужно – так это негр, или арбуз, или учебник; если мотыгой
ловчее, так я мотыгой и откопаю этого негра, или там арбуз, или учебник; а твои
авторитеты пускай думают что хотят, я за них и дохлой крысы не дам.
– Ну что ж, – говорит, – в таком деле можно и
вообразить что-нибудь и мотыгу пустить в ход; а если бы не это, я и сам был бы
против, не позволил бы себе нарушать правила: что полагается, то полагается, а
что нет – то нет; и если кто знает, как надо, тому нельзя действовать без разбору,
как попало. Это тебе можно откапывать Джима мотыгой просто так, ничего не воображая,
потому что ты ровно ничего не смыслишь; а мне нельзя, потому что я знаю, как
полагается. Дай сюда нож!
У него был ножик, но я все-таки подал ему свой. Он швырнул
его на землю и говорит:
– Дай сюда нож!
Я сначала не знал, что делать, потом сообразил. Порылся в
куче старья, разыскал кирку и подаю ему, а он схватил и давай копать и ни слова
мне не говорит.
Он и всегда был такой привередник. Все у него по правилам. Я
взял тогда лопату, и мы с ним давай орудовать то киркой, то лопатой, так что
только комья летели. Копали мы, должно быть, полчаса – больше не могли, очень
устали, и то получилась порядочная дыра. Я поднялся к себе наверх, подошел к
окну и вижу: Том старается вовсю – хочет влезть по громоотводу, только ничего у
него не получается с волдырями на руках. В конце концов он сказал:
– Ничего не выходит, никак не могу влезть. Как
по-твоему, что мне делать? Может, придумаешь что-нибудь?
– Да, – говорю, – только это, пожалуй, против
правил. Ступай по лестнице, а вообрази, будто это громоотвод.
Так он и сделал.
На другой день Том стащил в большом доме оловянную ложку и
медный подсвечник, чтобы наделать Джиму перьев, и еще шесть сальных свечей; а я
все слонялся вокруг негритянских хижин, поджидая удобного случая, и стащил три
жестяные тарелки. Том сказал, что этого мало, а я ответил, что все равно никто
этих тарелок не увидит, потому что, когда Джим выбросит их в окно, они упадут в
бурьян около собачьей конуры, мы их тогда подберем, – и пускай он опять на
них пишет. Том успокоился и сказал:
– Теперь надо подумать, как переправить вещи Джиму.
– Протащим их в дыру, – говорю, – когда
кончим копать.
Он только посмотрел на меня с презрением и выразился в таком
роде, что будто бы отродясь не слыхал про такое идиотство, а потом опять стал
думать. И в конце концов сказал, что наметил два-три способа, только
останавливаться на каком-нибудь из них пока нет надобности. Сказал, что сначала
надо поговорить с Джимом.
В этот вечер мы спустились по громоотводу в начале
одиннадцатого, захватили с собой одну свечку, постояли под окошком у Джима и
услышали, что он храпит; тогда мы бросили свечку в окно, но он не проснулся. Мы
начали копать киркой и лопатой, и часа через два с половиной вся работа была
кончена. Мы влезли под кровать к Джиму, а там и в хибарку, пошарили ощупью,
нашли свечку, зажгли ее и сначала постояли около Джима, поглядели, какой
он, – оказалось, что крепкий и здоровый с виду, – а потом стали
будить его потихоньку. Он так нам обрадовался, что чуть не заплакал, называл
нас «голубчиками» и всякими ласковыми именами, потом захотел, чтобы мы сейчас
же принесли откуда-нибудь зубило, сняли цепь у него с ноги и убежали бы вместе
с ним, не теряя ни минуты. Но Том доказал ему, что это будет не по правилам,
сел к нему на кровать и рассказал, какие у нас планы и как мы все это переменим
в один миг, если поднимется тревога; и что бояться ему нечего – мы его
освободим обязательно.
Тогда Джим согласился и сказал: пускай все так и будет. И мы
еще долго с ним сидели; сначала толковали про старые времена, а после Том стал
его про все расспрашивать, и когда узнал, что дядя Сайлас приходит чуть не
каждый день и молится вместе с ним, а тетя Салли забегает узнать, хорошо ли ему
тут и сыт ли он, – добрей и быть нельзя! – то сказал:
– Ну, теперь я знаю, как это устроить. Мы тебе кое-что
будем посылать с ними.
Я ему говорю:
– Вот это ты напрасно, про такое идиотство я отроду не
слыхал!
Но он даже не обратил внимания на мои слова и продолжал
рассказывать дальше. Он и всегда был такой, если что задумает. Он сказал Джиму,
что мы доставим ему пирог с лестницей и другие крупные вещи через Ната – того
негра, который носит ему еду, а ему надо только глядеть в оба, ничему не
удивляться и только стараться, чтобы Нат не видел, как он их достает. А вещи помельче
мы будем класть дяде в карманы, и Джиму надо только будет их оттуда незаметно
вытащить; будем также привязывать к тесемкам теткиного фартука или класть ей в
карман, когда подвернется случай. Сказал ему также, какие это будут вещи и для
чего они. А еще Том научил его, как вести дневник на рубашке, и всему, чему
следует. Все ему рассказал. Джим никак не мог понять, зачем все это надо, но
решил, что нам лучше знать, раз мы белые; в общем, он остался доволен и сказал,
что так все и сделает, как Том велел.
У Джима было много табаку и трубок из маисовых початков, так
что мы очень неплохо провели время; потом вылезли обратно в дыру и пошли спать,
только руки у нас были все ободранные. Том очень радовался, говорил, что еще
никогда у него не было такой веселой игры и такой богатой пищи для ума; и если
бы только он знал, как это сделать, он бы всю жизнь в нее играл, а потом
завещал бы нашим детям освободить Джима, потому что Джим, конечно, со временем привыкнет
и ему все больше и больше будет здесь нравиться. Он сказал, что это дело можно
растянуть лет на восемьдесят и поставить рекорд. И тогда все, кто в нем
участвовал, прославятся, и мы тоже прославимся.
Утром мы пошли к поленнице и изрубили подсвечник топором на
мелкие части, и Том положил их вместе с ложкой к себе в карман. Потом мы пошли
к негритянским хижинам, и, пока я разговорами отводил негру глаза, Том засунул
кусок подсвечника в маисовую лепешку, которая лежала в миске для Джима, а после
того мы проводили Ната к Джиму, чтобы посмотреть, что получится. И получилось
замечательно: Джим откусил кусок лепешки и чуть не обломал все зубы – лучше и
быть не могло. Том Сойер сам так сказал. Джим и виду не подал, сказал, что это,
должно быть, камешек или еще что-нибудь попалось в хлебе – это бывает, знаете
ли, – только после этого он никогда ничего не кусал так прямо, а сначала
всегда возьмет и потыкает вилкой местах в трех-четырех.
И вот стоим мы в темноте, как вдруг из-под Джимовой кровати
выскакивают две собаки, а там еще и еще, пока не набралось штук одиннадцать,
так что прямо-таки негде было повернуться. Ей-богу, мы забыли запереть дверь в
пристройке! А негр Нат как заорет: «Ведьмы!» – повалился на пол среди собак и
стонет, точно помирать собрался. Том распахнул дверь настежь и выкинул на двор
кусок мяса из Джимовой миски; собаки бросились за мясом, а Том в одну секунду
выбежал, тут же вернулся и захлопнул дверь, – и я понял, что дверь в
сарайчик он тоже успел прикрыть, – а потом стал обрабатывать негра – все
уговаривал его, утешал и расспрашивал, уж не померещилось ли ему что-нибудь.
Негр встал, поморгал глазами и говорит:
– Мистер Сид, вы небось скажете, что я дурак; только
помереть мне на этом самом месте, если я своими глазами не видел целый мильон собак,
или чертей, или я уж не знаю кого! Ей-богу, видел! Мистер Сид, я их чувствовал
– да, сэр! – они по мне ходили, по всему телу. Ну, попадись только мне в
руки какая-нибудь ведьма, пускай хоть бы один-единственный разок, – уж я
бы ей показал! А лучше оставили бы они меня в покое, больше я ничего не прошу.
Том сказал:
– Ладно, я тебе скажу, что я думаю. Почему они сюда
прибегают всякий раз, когда этот беглый негр завтракает? Потому что есть хотят
– вот почему. Ты им испеки заколдованный пирог – вот что тебе надо сделать.
– Господи, мистер Сид, да как же я испеку такой пирог?
Я и не знаю, как его печь. Даже и не слыхивал отродясь про такие пироги.
– Ну что ж, тогда придется мне самому печь.
– Неужто испечете, голубчик? Испеките, да я вам за это
что угодно – в ножки поклонюсь, вот как!
– Ладно уж, испеку, раз это для тебя: ты ведь к нам
хорошо относился, беглого негра нам показал. Только уж смотри, будь
поосторожней. Когда мы придем, ты повернись к нам спиной, и боже тебя упаси
глядеть, что мы будем класть в миску! И когда Джим будет вынимать пирог, тоже
не гляди – мало ли что может случиться, я почем знаю! А главное, не трогай
ничего заколдованного.
– Не трогать? Да господь с вами, мистер Сид! Я и
пальцем ни до чего не дотронусь, хоть озолоти меня!
|
