Увеличить |
Глава одиннадцатая
– Войдите, – сказала женщина; и я вошел. –
Садись на этот стул.
Я сел. Она оглядела меня с ног до головы своими маленькими
блестящими глазками и спросила:
– Как же тебя зовут?
– Сара Уильямс.
– А где ты живешь? Здесь где-нибудь поблизости?
– Нет, в Гукервилле, это за семь миль отсюда, вниз по
реке. Я всю дорогу шла пешком и очень устала.
– И проголодалась тоже, я думаю. Сейчас поищу
чего-нибудь.
– Нет, не надо. Я так проголодалась, что зашла на
ферму, в двух милях отсюда, и сейчас мне есть не хочется. Вот почему я так
поздно. Моя мать лежит больная, денег у нас нет, и ничего нет; я и пошла к
моему дяде, Абнеру Муру. Мать сказала: он живет на том конце города. Я тут
никогда еще не бывала. Вы его знаете?
– Нет, я еще не всех знаю. Мы тут и двух недель не
прожили. До того конца города не так-то близко. Оставайся у нас ночевать. Да
сними шляпу.
– Нет, я лучше немного отдохну, – сказал я, –
а потом пойду дальше. Я темноты не боюсь.
Она сказала, что одну меня не отпустит, а вот придет ее муж
часика через полтора, тогда он меня проводит. Потом она начала рассказывать про
своего мужа, про тех родственников, которые живут вверх по реке, и про тех,
которые живут вниз по реке, и что раньше они с мужем жили гораздо лучше, и что
напрасно они переехали в наш город, надо было просто не обращать ни на что
внимания, и так далее, и так далее. Я уж начал думать, не напрасно ли я
надеялся у нее разузнать, что делается в нашем городе, но в конце концов дело
все-таки дошло до моего отца и до того, как меня убили, – тут уж, думаю,
пускай ее болтает. Она рассказала мне и про то, как мы с Томом Сойером нашли
двенадцать тысяч (только по ее словам выходило двадцать), про моего папашу, и
про то, что он человек пропащий, и что я тоже пропащий, наконец добралась и до
того, как меня убили. Я спросил:
– А кто же это сделал? Мы про это убийство слыхали в
Гукервилле, только вот не знаем, кто убил Гека Финна.
– Ну, по-моему, и у нас тут найдется много таких,
которые хотели бы узнать, кто его убил. Некоторые думают, что сам старик Финн
убил.
– Да что вы?
– Сначала почти все так думали. А он так и не узнает никогда,
что его чуть-чуть не линчевали. Только к ночи передумали и решили, что убил
беглый негр по имени Джим.
– Да ведь он…
Я остановился. Решил, что лучше будет помолчать. А она все
говорила и говорила и даже не заметила, что я что-то сказал.
– Этот негр сбежал в ту самую ночь, когда убили Гека
Финна. Так что за него обещают награду – триста долларов. И за старика Финна
тоже назначили награду – двести долларов. Он, видите ли, явился в город утром,
рассказал про убийство и вместе со всеми ездил искать тело, а после того взял
да и скрылся. Его в тот же вечер собирались линчевать, только он, видите ли,
удрал. Ну а на другой день оказалось, что и негр тоже удрал: его никто не видел
после десяти часов вечера в ту ночь, когда было совершено убийство, – так
что стали думать на него. А на другой день, когда весь город только об этом и
говорил, вдруг возвращается старый Финн, идет прямо к судье Тэтчеру и поднимает
шум: требует, чтобы тот дал денег и устроил облаву на этого негра по всему
Иллинойсу. Судья дал немного, и старик в тот же вечер напился пьяный и до полуночи
шлялся по улицам с какими-то двумя подозрительными личностями, а потом скрылся
вместе с ними. Ну вот, с тех пор он не возвращался, и у нас тут думают, что он
и не вернется, пока все это не уляжется. Небось сам убил, а подстроил все так,
чтобы думали на бандитов; а там, глядишь, зацапает себе Гековы денежки, и по
судам таскаться не надо будет. Люди говорят: «Где ему убить, он даже и на это
не годится!» А я думаю: ох, и хитер же! Если он еще год не вернется, то ничего
ему за это не будет. Доказать-то ведь, понятное дело, ничего нельзя; все тогда
успокоится, и он заберет себе Гековы денежки без всяких хлопот.
– Да, пожалуй. Кто ж ему помешает!.. А теперь уже
больше никто не думает, что это негр убил?
– Да нет, думают еще. Многие все-таки считают, что это
он убил. Но теперь негра должны скоро поймать, так что, может, и добьются от
него правды.
– Как, разве его и сейчас ловят?
– Плохо же ты соображаешь, как я погляжу! Ведь триста
долларов на дороге не валяются. Некоторые думают, что негр и сейчас где-нибудь
недалеко. Я тоже так думаю, только помалкиваю. На днях я разговаривала со
стариком и старухой, что живут рядом, в бревенчатом сарае, и они сказали, между
прочим, что никто никогда не бывает на том вон острове, который называется
остров Джексона.
– Разве там никто не живет? – спрашиваю я.
– Нет, говорят, никто не живет. Я больше ничего им не
сказала, только призадумалась. За день или за два до того я там как будто
видела дым, на верхнем конце острова; ну, думаю себе, этот негр скорее всего
там прячется; во всяком случае, думаю, стоило бы весь остров обыскать. С тех
пор я больше дыма не видела, так что, может, негр оттуда уже ушел, если это был
он. Мой муж съездит и посмотрит вместе с одним соседом. Он уезжал вверх по
реке, а сегодня вернулся два часа назад, и я ему все это рассказала.
Мне стало до того не по себе – просто не сиделось на месте.
Надо было чем-нибудь занять руки: я взял со стола иголку и начал вдевать в нее
нитку. Руки у меня дрожали, и дело не ладилось. Женщина замолчала, и я взглянул
на нее: она смотрела на меня как-то странно и слегка улыбалась. Я положил на
место иголку с ниткой, будто бы очень заинтересовался ее словами, – да так
оно и было, – и сказал:
– Триста долларов – это уйма денег. Хорошо бы, они
достались моей матери. А ваш муж поедет туда нынче ночью?
– Ну а как же! Он пошел в город вместе с тем соседом,
про которого я говорила, за лодкой и за вторым ружьем, если удастся у
кого-нибудь достать. Они поедут после полуночи.
– А может, будет лучше видно, если они подождут до
утра?
– Еще бы! И негру тоже будет лучше видно. После
полуночи он, наверно, заснет, а они прокрадутся в лес и в темноте сразу увидят
костер, если негр его развел.
– Я об этом не подумала.
Женщина все так же странно смотрела на меня, и мне сделалось
очень не по себе. Потом она спросила:
– Как, ты сказала, тебя зовут, деточка?
– М-мэри Уильямс.
Кажется, в первый раз я сказал не «Мэри», а как-то
по-другому, так что я не смотрел на нее; я, кажется, сказал «Сара». Она меня
вроде как приперла к стене, и по глазам это, должно быть, было видно, –
вот я и боялся на нее взглянуть. Мне хотелось, чтобы старуха еще что-нибудь
сказала: чем дольше она молчала, тем хуже я себя чувствовал.
Тут она и говорит:
– Деточка, по-моему, ты сначала сказала «Сара», когда
вошла.
– Да, верно: Сара-Мэри Уильямс. Мое первое имя Сара.
Одни зовут меня Сара, а другие Мэри.
– Ах, вот как?
– Да.
Теперь мне стало легче, но все-таки хотелось удрать.
Взглянуть на нее я не решался.
Ну, тут она начала говорить, какие нынче тяжелые времена, и
как им плохо живется, и что крысы обнаглели и разгуливают по всему дому, словно
они тут хозяева, и еще много рассказывала, так что мне совсем полегчало. Насчет
крыс это она верно сказала. Одна то и дело высовывала нос из дыры в углу.
Женщина сказала, что она нарочно держит под рукой всякие вещи, чтобы бросать в
крыс, когда остается одна, а то они ей покоя не дают. Она показала мне свинцовую
полосу, скрученную узлом, заметив, что вообще-то она попадает метко, только
вывихнула руку на днях и не знает, попадет ли теперь. Выждав случая, она
швырнула этой штукой в крысу, но не попала и охнула – так больно ей было руку.
Потом попросила меня швырнуть еще раз, если крыса высунется. Мне хотелось
поскорей уйти, пока старик не вернулся, но, конечно, я и виду не подавал. Я
взял эту штуку и, как только крыса высунулась, нацелился и швырнул, – и
если б крыса сидела на месте, так ей бы не поздоровилось. Старуха сказала, что
удар первоклассный, что в следующий раз я непременно попаду. Она встала и
принесла обратно свинец, а потом достала моток пряжи и попросила, чтобы я ей
помог размотать. Я расставил руки, она надела на них пряжу, а сама все
рассказывает про свои дела. Вдруг она прервала рассказ и говорит:
– Ты поглядывай за крысами. Лучше держи свинец на
коленях, чтобы был под рукой.
И она тут же бросила мне кусок свинца; я сдвинул колени и
поймал его. А она все продолжала разговаривать, но не больше минуты, потом
сняла пряжу у меня с рук, поглядела мне прямо в глаза, очень ласково, и
говорит:
– Ну, так как же тебя зовут по-настоящему?
– Т-то есть как это?
– Как тебя по-настоящему зовут? Билл, Том, или Боб, или
еще как-нибудь?
Я даже весь затрясся и прямо не знал, как мне быть. Однако
сказал:
– Пожалуйста, не смейтесь над бедной девочкой! Если я
вам мешаю, то…
– Ничего подобного. Сядь на место и сиди. Я тебя не
обижу и никому про тебя не скажу. Ты только доверься мне, открой свой секрет. Я
тебя не выдам; мало того, я тебе помогу. И мой старик поможет, если надо. Ты
ведь, должно быть, беглый подмастерье, только и всего. Это ничего не значит.
Что ж тут такого! С тобой обращались плохо, вот ты и решил удрать. Бог с тобой,
сынок, я про тебя не скажу никому. Ну, а теперь выкладывай мне все, будь
умником.
Тогда я решил, что не стоит больше притворяться, лучше я уж
все скажу начистоту, только пускай и она сдержит свое слово. И я рассказал ей,
что отец с матерью у меня умерли, а меня отдали на воспитание в деревню к
старому скряге фермеру, в тридцати милях от реки. Он обращается со мной так
плохо, что я терпел-терпел и не вытерпел: он уехал куда-то дня на два, вот я и
воспользовался этим случаем, стащил старое платье у его дочки и удрал и в три
ночи прошел эти тридцать миль до реки. Я шел ночью, а днем где-нибудь прятался
и отсыпался; с собой у меня был мешок с хлебом и мясом, что я взял из дому, и
этого мне за глаза хватило на всю дорогу. Мой дядя, Абнер Мур, позаботится,
наверно, обо мне, вот почему я и пришел сюда, в Гошен.
– В Гошен, сынок? Это не Гошен. Это Сент-Питерсберг.
Гошен стоит десятью милями выше по реке. А кто тебе сказал, что это Гошен?
– Сказал один человек; я его встретил сегодня на
рассвете, когда собирался свернуть в лес, чтобы выспаться. Он мне сказал, что
от перекрестка надо повернуть направо и через пять миль будет Гошен.
– Пьян был, наверно. Он тебе сказал как раз наоборот.
– Он и вел себя как пьяный. Ну, да теперь уж все равно.
Надо идти. Я буду в Гошене до рассвета.
– Погоди минутку. Я дам тебе поесть, а то ты
проголодаешься.
Она накормила меня и спрашивает:
– А ну-ка, скажи мне: если корова лежит, то как она
поднимается с земли – передом или задом? Отвечай живей, не раздумывай: передом
или задом?
– Задом.
– Так. А лошадь?
– Лошадь передом.
– С какой стороны дерево обрастает мхом?
– С северной стороны.
– Если пятнадцать коров пасутся на косогоре, то сколько
из них смотрят в одну сторону?
– Все пятнадцать.
– Ну, кажется, ты действительно жил в деревне. Я
думала, может, ты опять меня хочешь надуть. Так как же тебя зовут
по-настоящему?
– Джордж Питерс, сударыня.
– Так ты не забывай этого, Джордж. А то еще, чего
доброго, скажешь мне, что тебя зовут Александер, а потом, когда я тебя поймаю,
начнешь вывертываться и говорить, что ты Джордж-Александер. И не показывайся
женщинам в этом ситцевом старье. Девочка у тебя получается плохо, но мужчин ты,
пожалуй, сумеешь провести. Господь с тобой, сынок, разве так вдевают нитку в
иголку? Ты держишь нитку неподвижно и насаживаешь на нее иголку, а надо иголку
держать неподвижно и совать в нее нитку. Женщины всегда так и делают, а мужчины
– всегда наоборот. А когда швыряешь палкой в крысу или еще в кого-нибудь,
встань на цыпочки и занеси руку над головой, да постарайся, чтобы это вышло как
можно нескладней, и промахнись этак шагов на пять, на шесть. Бросай, вытянув
руку во всю длину, будто она у тебя на шарнире, как бросают все девочки, а не
кистью и локтем, выставив левое плечо вперед, как мальчишки; и запомни: когда
девочке бросают что-нибудь на колени, она их расставляет, а не сдвигает вместе,
как ты сдвинул, когда ловил свинец. Я ведь заметила, что ты мальчик, еще когда
ты вдевал нитку, а все остальное я пустила в ход для проверки. Ну, теперь
отправляйся к своему дяде, Сара-Мэри-Уильямс-Джордж-Александер Питерс, а если
попадешь в беду, дай знать миссис Джудит Лофтес – то есть мне, а я уж
постараюсь тебя выручить. Все время держись берега реки, а когда в следующий
раз пустишься в бега, захвати с собой башмаки и носки. Дорога по берегу каменистая, –
я думаю, ты все ноги собьешь, пока доберешься до Гошена.
Я прошел по берегу шагов с полсотни, а потом повернул обратно
и шмыгнул туда, где стоял мой челнок, – довольно далеко от дома, вниз по
реке. Я вскочил в челнок и поскорее поднялся вверх по течению, а когда
поравнялся с островом, пустился наперерез. Я снял капор – теперь он был мне ни
к чему и только мешал. Когда я выехал на середину реки, то услышал, как начали
бить часы; я остановился и прислушался: бой донесся по воде хотя и слабо, но
ясно – одиннадцать. Добравшись до верхнего конца острова, я даже не остановился
передохнуть, хотя совсем выбился из сил, а побежал в лес, где прежде была моя
стоянка, и развел там хороший костер на сухом, высоком месте. Потом спрыгнул в
челнок и давай изо всех сил грести к нашему месту, мили на полторы вниз по
реке. Я причалил к берегу, скорей пробрался сквозь кусты вверх по горе и
ввалился в нашу пещеру. Джим лежал на земле и крепко спал. Я разбудил его:
– Вставай скорее и собирайся, Джим! Нельзя терять ни
минуты! Нас ищут. За нами погоня!
Джим не стал ни о чем расспрашивать, ни слова не сказал, но
по тому, как он работал, видно было, до чего он перепугался. Через полтора часа
все наши пожитки были сложены на плоту, и плот можно было вывести из заводи под
ивами, где он был у нас спрятан. Первым делом мы потушили костер в пещере и
после того даже свечи не зажигали.
Я отъехал от берега на челноке и огляделся по сторонам; но
если где-нибудь поблизости и была лодка, то я ее не заметил, потому что в
темноте при звездах не много разглядишь. Потом мы вывели плот из заводи и
тихо-тихо поплыли в тени берега, огибая нижний конец острова, не говоря ни
единого слова.
|