Увеличить |
Глава тридцать пятая
До завтрака оставалось, должно быть, не меньше часа, и мы
пошли в лес. Том сказал, что копать надо при свете, а от фонаря свет уж очень
яркий, как бы с ним не попасться; лучше набрать побольше гнилушек, которые
светятся, положить их где-нибудь в темном месте, они и будут светиться
понемножку.
Мы притащили целую охапку сухих гнилушек, спрятали в
бурьяне, а сами сели отдохнуть. Том недовольно проворчал:
– А ей-богу, все это до того легко и просто, что даже
противно делается! Потому и трудно придумать какой-нибудь план поинтересней.
Даже сторожа нет, некого поить дурманом, – а ведь сторож обязательно
должен быть! Даже собаки нет, чтобы дать ей сонного зелья. Цепь у Джима длиной
в десять футов, только на одной ноге, и надета на ножку кровати; всего и дела,
что приподнять эту ножку да снять цепь. А дядя Сайлас всякому верит: отдал ключ
какому-то безмозглому негру, и никто за этим негром не следит. Джим и раньше
мог бы вылезть в окошко, только с десятифутовой цепью далеко не уйдешь. Просто
досадно, Гек, ведь глупее ничего быть не может! Самому приходится выдумывать
всякие трудности. Что ж, ничего не поделаешь! Придется как-нибудь
изворачиваться с тем, что есть под руками. Во всяком случае, один плюс тут
есть: для нас больше чести выручать его из разных затруднений и опасностей,
когда никто этих опасностей для нас не приготовил и мы сами должны все
придумывать из головы, хоть это вовсе не наша обязанность. Взять хотя бы
фонарь. Если говорить прямо, приходится делать вид, будто с фонарем опасно. Да
тут хоть целую процессию с факелами устраивай, никто и не почешется, я думаю.
Кстати, вот что мне пришло в голову: первым долгом надо разыскать что-нибудь
такое, из чего можно сделать пилу.
– А для чего нам пила?
– Как для чего нам пила? Ведь нужно же отпилить ножку
кровати, чтобы снять с нее цепь!
– Да ведь ты сам сказал, что цепь и так снимается, надо
только приподнять ножку.
– Вот это на тебя похоже, Гек Финн! Непременно выберешь
самый что ни на есть детский способ. Что же ты, неужели и книг никаких не
читал? Ни о бароне Трэнке, ни о Казанове, ни о Бенвенуто Челлини? А Генрих
Наваррский? Да мало ли еще знаменитостей! Где ж это слыхано, чтобы заключенных
освобождали таким простецким способом? Нет, все авторитеты говорят в один
голос, что надо ножку перепилить надвое и так оставить, а опилки проглотить,
чтоб никто не заметил, а ножку замазать грязью и салом, чтобы даже самый зоркий
тюремщик не мог разглядеть, где пилили, и думал, что ножка совсем целая. Потом,
в ту ночь, когда ты совсем приготовишься к побегу, пнешь ее ногой – она и
отлетит; снимешь цепь – вот и все. Больше и делать почти нечего: закинешь
веревочную лестницу на зубчатую стену, соскользнешь в ров, сломаешь себе ногу,
потому что лестница коротка – целых девятнадцати футов не хватает, – а там
уж тебя ждут лошади, и верные слуги хватают тебя, кладут поперек седла и везут
в твой родной Лангедок, или в Наварру, или еще куда-нибудь. Вот это я понимаю,
Гек! Хорошо, если б около этой хибарки был ров! Если будет время, так в ночь
побега мы его выкопаем.
Я говорю:
– А на что нам ров, когда мы Джима выкрадем через
подкоп?
А он даже и не слушает. Забыл и про меня, и про все на
свете, схватился рукой за подбородок и думает; потом вздохнул, покачал головой,
опять вздохнул и говорит:
– Нет, это ни к чему, никакой надобности нет.
– Это ты про что? – спрашиваю.
– Да отпиливать Джиму ногу.
– Господи помилуй! – говорю. – Ну конечно,
какая же в этом надобность? А для чего все-таки тебе вздумалось отпиливать ему
ногу?
– Многие авторитеты так делали. Они не могли снять цепь
– отрубали себе руку и тогда бежали. А ногу было бы еще лучше. Но придется
обойтись без этого. Особой необходимости у нас нет, а кроме того, Джим – негр и
не поймет, для чего это нужно; ему ведь не растолкуешь, что в Европе так
принято… Нет, придется это бросить! Ну а веревочную лестницу – это можно: мы
разорвем свои простыни и в два счета сделаем Джиму веревочную лестницу. А
переслать ее можно будет в пироге, – уж это всегда так делают. И похуже
бывают пироги, да приходится есть.
– Что это ты плетешь, Том Сойер? – говорю
я. – Не нужно Джиму никаких веревочных лестниц.
– Нет, нужно. Ты лучше скажи, что сам плетешь
неизвестно что, и ведь ничего в этом деле не смыслишь! Веревочная лестница ему
нужна, у всех она бывает.
– А что он с ней будет делать?
– Что делать будет? Спрячет ее в тюфяк – не сумеет, что
ли? Все так делают, значит, и ему надо. Гек, ты, кажется, ничего не хочешь
делать по правилам – каждый раз что-нибудь новенькое да придумаешь. Если даже
эта лестница ему не пригодится, ведь она же останется у него в тюфяке после
побега? Ведь это улика? Ты думаешь, улики не понадобятся? Еще как! А ты хочешь,
чтобы совсем улик не осталось? Вот это было бы хорошенькое дельце, нечего
сказать! Я такого никогда в жизни не слыхал.
– Ну, – говорю, – если уж так полагается по
правилам, чтоб у него была лестница, – ладно, пускай будет, я вовсе не
хочу идти против правил. Одно только, Том Сойер: если мы порвем простыни, чтобы
сделать Джиму лестницу, у нас будут неприятности с тетей Салли, это уж как пить
дать. А я так думаю: лестница из ореховой коры ничего не стоит, добро на нее
изводить не нужно, а в пирог ее можно запечь не хуже, чем тряпичную, и в тюфяк
спрятать тоже. А Джим не очень в этих делах разбирается, ему все равно, какую
ни…
– Ну и чушь ты несешь, Гек Финн! Если б я не смыслил
ничего, так помалкивал бы! Где это слыхано, чтобы государственный преступник
бежал по лестнице из ореховой коры? Да это курам на смех!
– Ну ладно, Том, делай как знаешь; только все-таки,
если хочешь послушать моего совета, лучше позаимствовать простыню с веревки.
Он сказал, что это можно. Тут у него явилась еще одна мысль,
и он сказал:
– Позаимствуй, кстати, и рубашку.
– А для чего нам рубашка, Том?
– Для Джима – вести дневник.
– Какой еще дневник? Джим и писать-то не умеет!
– Ну, положим, что не умеет, но ведь он сможет ставить
какие-нибудь значки, если мы сделаем ему перо из оловянной ложки или из старого
обруча с бочки?
– Да что ты, Том! Можно выдернуть перо у гуся – и
лучше, и гораздо скорей.
– У узников гуси по камере не бегают, чтобы можно было
перья дергать, эх ты, голова! Они всегда делают перья из чего-нибудь самого
твердого и неподходящего, вроде обломка медного подсвечника, да и мало ли что
подвернется под руку! И на это у них уходит много времени – недели, а то и
месяцы, потому что перо они оттачивают об стенку. Гусиным пером они и писать ни
за что не станут, хоть бы оно и оказалось под рукой. Это не принято.
– Ну ладно, а из чего же мы ему сделаем чернила?
– Многие делают из ржавчины со слезами; только это кто
попроще и женщины, а знаменитости пишут своей кровью. И Джим тоже может; а
когда ему понадобится известить весь мир, что он заключен, послать самое
простое таинственное сообщение, так он может нацарапать его вилкой на жестяной
тарелке и выбросить в окно. Железная Маска всегда так делал, и это тоже очень хороший
способ.
– У Джима нет жестяных тарелок. Его кормят из миски.
– Это ничего, мы ему достанем.
– Все равно никто не разберет.
– Это вовсе не важно, Гек Финн. Его дело – написать и выбросить
тарелку за окно. А читать ее тебе незачем. Все равно половину разобрать нельзя,
что они там пишут на тарелках или еще на чем.
– Тогда какой же смысл тарелки портить?
– Вот еще! Ведь это же не его тарелки!
– Все равно, чьи-нибудь, ведь верно?
– Ну так что ж? Узнику-то какое дело, чьи они…
Он не договорил – мы услышали рожок, который звал к
завтраку, и пошли домой.
За это утро мне удалось позаимствовать с веревки простыню и
белую рубашку; я разыскал еще старый мешок и положил их туда, а потом мы взяли
гнилушки и тоже туда сунули. Я называю это «заимствовать», потому что мой
родитель всегда так говорил, но Том сказал, что это не заем, а кража. Он
сказал, что мы помогаем узнику, а ему все равно, как добыть вещь, лишь бы
добыть, и никто его за это не осудит. Вовсе не преступление, если узник украдет
вещь, которая нужна ему для побега, это его право; и для узника мы имеем полное
право красть в этом доме все, что нам только понадобится для его освобождения
из тюрьмы. Он сказал, что если бы мы были не узники, тогда, конечно, другое
дело, и разве только уж самый последний негодяй, дрянь какая-нибудь, станет
красть, если не сидит в тюрьме. Так что мы решили красть все, что только под
руку подвернется. А как-то на днях, уже после этого, он завел целый разговор из-за
пустяков – из-за того, что я стащил арбуз с огорода у негров и съел его. Он
меня заставил пойти и отдать неграм десять центов, не объясняя, за что. Сказал,
что красть можно только то, что понадобится. «Что же, говорю, значит, арбуз мне
понадобился». А он говорит, что арбуз мне понадобился вовсе не для того, чтобы
бежать из тюрьмы, – вот в чем разница. Говорит: «Вот если бы ты спрятал в
нем нож для передачи Джиму, чтобы он мог убить тюремщика, тогда другое дело –
все было бы в порядке». Ну, я не стал с ним спорить, хотя не вижу, какой мне
интерес стараться для узника, если надо сидеть да раздумывать над всякими
тонкостями каждый раз, как подвернется случай стянуть арбуз.
Так вот, я уже говорил, что в это утро мы подождали, пока
все разойдутся по своим делам и во дворе никого не будет видно, и только после
этого Том отнес мешок в пристройку, а я стоял во дворе – сторожил. Он скоро
вышел оттуда, и мы с ним пошли и сели на бревна – поговорить. Он сказал:
– Теперь все готово, кроме инструмента; ну а это легко
достать.
– Кроме инструмента?
– Ну да.
– Это для чего же инструмент?
– Как для чего? Чтобы копать. Ведь не зубами же мы
землю выгрызать будем?
– А эти старые мотыги и лопаты, что в пристройке, не
годятся разве? – спрашиваю.
Он оборачивается ко мне, глядит с таким сожалением, что
просто плакать хочется, и говорит:
– Гек Финн, где это ты слышал, чтоб у узников были
мотыги и лопаты и всякие новейшие приспособления, для того чтобы вести подкоп?
Я тебя спрашиваю, если ты хоть что-нибудь соображаешь: как же он прославится?
Уж тогда чего проще – дать ему ключ, и дело с концом. Мотыги, лопаты! Еще чего!
Да их и королям не дают.
– Ну ладно, – говорю, – если нам мотыги и
лопаты не подходят, тогда что же нам нужно?
– Ножи, как у мясников.
– Это чтобы вести подкоп под хибарку?
– Ну да!
– Да ну тебя, Том Сойер, это просто глупо!
– Все равно, глупо или неглупо, а так полагается –
самый правильный способ. И никакого другого способа нет; сколько я ни читал в
книжках про это, мне не приходилось слышать, чтобы делали по-другому. Всегда
копают ножом, да не землю, заметь себе, – всегда у них там твердая скала.
И сколько времени на это уходит, неделя за неделей… а они всё копают, копают!
Да вот, например, один узник в замке д’Иф, в Марсельской гавани, рылся-рылся и
вышел на волю таким способом. И как ты думаешь, сколько времени он копал?
– Я почем знаю!
– Нет, ты отгадай!
– Ну, не знаю. Месяца полтора?
– Тридцать семь лет! И вышел из-под земли в Китае. Вот
как бывает! Жалко, что у нас тут тюрьма стоит не на скале!
– У Джима в Китае никого и знакомых нет.
– А при чем тут знакомые? У того узника тоже не было
знакомых. Всегда ты собьешься с толку. Держался бы ближе к делу!
– Ну ладно, мне все равно, где бы он ни вылез, лишь бы
выйти на волю; и Джиму тоже, я думаю, все равно. Только вот что: не такой Джим
молодой, чтобы его ножом откапывать. Он помрет до тех пор.
– Нет, не помрет. Неужели ты думаешь, что нам
понадобится тридцать семь лет? Ведь копать-то мы будем мягкую землю!
– А сколько понадобится, Том?
– Ну, нам ведь нельзя копать столько, сколько
полагается, а то как бы дяде Сайласу не написали оттуда, из-под Нового Орлеана.
Как бы он не узнал, что Джим вовсе не оттуда. Тогда он тоже что-нибудь напишет
– может, объявление про Джима, я почем знаю. Значит, мы не можем рисковать –
возиться с подкопом столько, сколько полагается. По правилам надо бы, я думаю,
копать два года; но нам этого никак нельзя. Неизвестно, что дальше будет, а
потому я советую сделать так: копать по-настоящему, как можно скорей, а потом
взять да и вообразить, будто мы копали тридцать семь лет. Тогда можно будет в
два счета его выкрасть и увезти, как только поднимется тревога. Да, я думаю,
что это будет самое лучшее.
– Ну, тут еще есть какой-то смысл, –
говорю. – Вообразить нам ничего не стоит, и хлопот с этим никаких; если
надо, так я могу вообразить, что мы полтораста лет копали. Это мне нетрудно,
стоит только привыкнуть. Так я сейчас сбегаю достану где-нибудь два ножа.
– Доставай три, – говорит он, – из одного мы
сделаем пилу.
– Том, если такое предложение не против правил и не
против религии, – говорю я, – так вон там, под навесом позади
коптильни, есть ржавая пила.
Он посмотрел на меня вроде как бы с досадой и с огорчением и
сказал:
– Тебя ничему путному не научишь, Гек, нечего и
стараться! Беги доставай ножи – три штуки!
И я побежал.
|