275
Кто не
хочет видеть высоких качеств другого человека, тот тем пристальнее присматривается
к тому, что есть в нем низменного и поверхностного, – и этим выдает сам
себя.
276
Всякого
рода обиды и лишения легче переносятся низменной и грубой душой, чем душой
знатной: опасности, грозящие последней, должны быть больше, вероятность, что
она потерпит крушение и погибнет, при многосложности ее жизненных условий,
слишком велика. – У ящерицы снова вырастает потерянный ею палец, у
человека – нет.
277
– Довольно
скверно! Опять старая история! Окончив постройку дома, замечаешь, что при этом
незаметно научился кое-чему, что непременно нужно было знать, прежде чем
начинать постройку. Вечное несносное «слишком поздно»! – Меланхолия всего
закопченного!..
278
– Странник,
кто ты? Я вижу, что ты идешь своей дорогой без насмешки, без любви, с загадочным
взором; влажный и печальный, как лот, который, не насытясь, возвращается к
дневному свету из каждой глубины – чего искал он там? – с грудью, не
издающей вздоха, с устами, скрывающими отвращение, с рукою, медленно тянущейся
к окружающему: кто ты? что делал ты? Отдохни здесь: это место гостеприимно для
каждого, – отдохни же! И кто бы ты ни был – чего хочешь ты теперь? Что
облегчит тебе отдых? Назови лишь это; а все, что у меня есть, – к твоим
услугам! – «Отдохнуть? Отдохнуть? О любопытный, что говоришь ты! – Но
дай мне, прошу тебя – – « Что? Что? говори же! – «Еще одну маску! Вторую
маску!» -
279
Люди
глубокой скорби выдают себя, когда бывают счастливы: они так хватаются за счастье,
как будто хотят задавить и задушить его из ревности, – ах, они слишком
хорошо знают, что оно сбежит от них!
280
«Скверно!
Скверно! Как? разве не идет он – назад?» – Да! Но вы плохо понимаете его, если
жалуетесь на это. Он отходит назад, как всякий, кто готовится сделать большой
прыжок. – -
281
– «Поверят
ли мне? но я очень желаю, чтобы мне поверили в этом: я думал о себе всегда лишь
дурно, думал только в очень редких случаях, только будучи вынужден к этому,
всегда без всякого увлечения «предметом», готовый удалиться от «себя», всегда
без веры в результат, благодаря непреоборимому сомнению в возможности
самопознания, которое завело меня так далеко, что даже в допускаемом
теоретиками понятии «непосредственное познание» я вижу contradictio in
adjecto, – весь этот факт есть почти что самое верное из всего, что я знаю
о себе. Должно быть, во мне есть какое-то отвращение, препятствующее мне думать
о себе что-нибудь определенное. – Не скрывается ли тут, быть может,
загадка? Весьма вероятно; но, к счастью, не для моих зубов.
– Быть
может, этим выдает себя та порода, к которой я принадлежу? – Но выдает не
мне – что вполне отвечает моему собственному желанию. – «
282
– «Но
что же случилось с тобой?» – «Я не знаю, – сказал он, запинаясь, –
быть может, гарпии пролетели над моим столом». – Теперь случается порою,
что кроткий, скромный и сдержанный человек вдруг приходит в ярость, бьет
тарелки, опрокидывает стол, кричит, неистовствует, всех оскорбляет – и наконец
отходит в сторону, посрамленный, взбешенный на самого себя, – куда он
уходит? зачем? Чтобы умирать с голоду в стороне? Чтобы задохнуться от своих
воспоминаний? – Кто обладает алчностью высокой и привередливой души и лишь
изредка видит свой стол накрытым, свою пищу приготовленной, тот подвергается
большой опасности во все времена; в настоящее же время эта опасность особенно
велика. Вброшенный в шумный век черни, с которой он не в силах хлебать из одной
миски, он легко может уморить себя голодом и жаждой или, если он тем не менее
наконец «набросится» на пищу, – от внезапной тошноты. – Вероятно, уже
всем нам случалось сидеть за столами там, где не следовало; и именно самым
умным из нас, самым привередливым по части питания знакома эта опасная
dyspepsia, порождаемая внезапным прозрением и разочарованием в нашей трапезе и
сотрапезниках, – тошнота на десерт.
|
