 Увеличить |
37
«Как!
Так, значит, популярно говоря: Бог опровергнут, а чёрт нет –?» Напротив!
Напротив, друзья мои! Да и кто же, чёрт побери, заставляет вас говорить
популярно! -
38
То, чем
представилась при полном свете новейших времен французская революция, этот
ужасающий и, если судить о нем с близкого расстояния, излишний фарс, к
которому, однако, благородные и восторженные зрители всей Европы, взирая на
него издали, так долго и так страстно примешивали вместе с толкованиями свои
собственные негодования и восторги, пока текст не исчез под толкованиями: так,
пожалуй, некое благородное потомство могло бы еще раз ложно понять все прошлое,
которое только тогда и сделалось бы сносным на вид. – Или лучше сказать: не
случилось ли это уже? не были ли мы и сами тем «благородным потомством»? И не
кануло ли это именно теперь, поскольку мы это поняли?
39
Никто не
станет так легко считать какое-нибудь учение за истинное только потому, что оно
делает счастливым или добродетельным, – исключая разве милых «идеалистов»,
страстно влюбленных в доброе, истинное, прекрасное и позволяющих плавать в
своем пруду всем родам пестрых, неуклюжих и добросердечных желательностей.
Счастье и добродетель вовсе не аргументы. Но даже и осмотрительные умы охотно
забывают, что делать несчастным и делать злым также мало является
контраргументами. Нечто может быть истинным, хотя бы оно было в высшей степени
вредным и опасным: быть может, даже одно из основных свойств существования
заключается в том, что полное его познание влечет за собою гибель, так что сила
ума измеряется, пожалуй, той дозой «истины», какую он может еще вынести, говоря
точнее, тем – насколько истина должна быть для него разжижена, занавешена,
подслащена, притуплена, искажена. Но не подлежит никакому сомнению, что для
открытия известных частей истины злые и несчастные находятся в более
благоприятных условиях и имеют большую вероятность на успех; не говоря уже о
злых, которые счастливы, – вид людей, замалчиваемый моралистами. Быть может,
твердость и хитрость служат более благоприятными условиями для возникновения
сильного, независимого ума и философа, чем то кроткое, тонкое, уступчивое,
верхоглядное благонравие, которое ценят в ученом, и ценят по справедливости.
Предполагаю, конечно, прежде всего, что понятие «философ» не будет ограничено
одним приложением его к философу, пишущему книги или даже излагающему в книгах
свою философию! – Последнюю черту к портрету свободомыслящего философа
добавляет Стендаль, и я не могу не подчеркнуть ее ради немецкого вкуса – ибо
она противна немецкому вкусу. «Pour etre bon philosophe, – говорит этот
последний великий психолог, – il faut etre sec, clair, sans illusion. Un banquier, qui a
fait fortune, a une partie du caractere requis pour faire des decouvertes en
philosophie, c'est-a-dire pour voir clair dans ce qui est».
40
Всё
глубокое любит маску; самые глубокие вещи питают даже ненависть к образу и подобию.
Не должна ли только противоположность быть истинной маской, в которую
облекается стыдливость некоего божества? Достойный внимания вопрос, – и
было бы удивительно, если бы какой-нибудь мистик уже не отважился втайне на
что-либо подобное. Бывают события такого нежного свойства, что их полезно
засыпать грубостью и делать неузнаваемыми; бывают деяния любви и непомерного
великодушия, после которых ничего не может быть лучше, как взять палку и
отколотить очевидца: это омрачит его намять. Иные умеют омрачать и мучить
собственную память, чтобы мстить, по крайней мере, хоть этому единственному
свидетелю: стыдливость изобретательна. Не самые дурные те вещи, которых мы
больше всего стыдимся: не одно только коварство скрывается под маской – в
хитрости бывает так много доброты. Я мог бы себе представить, что человек,
которому было бы нужно скрыть что-нибудь драгоценное и легкоуязвимое,
прокатился бы по жизненному пути грубо и кругло, как старая, зелёная, тяжело
окованная винная бочка: утончённость его стыдливости требует этого. Человек,
обладающий глубиной стыдливости, встречает также веления судьбы своей и свои деликатные
решения на таких путях, которых немногие когда-либо достигают и о существовании
которых не должны знать ближние его и самые искренние друзья его: опасность,
грозящая его жизни, прячется от их взоров так же, как и вновь завоеванная
безопасность жизни. Такой скрытник, инстинктивно пользующийся речью для умолчания
и замалчивания и неистощимый в способах уклонения от сообщительности, хочет
того и способствует тому, чтобы в сердцах и головах его друзей маячил не его
образ, а его маска; если же, положим, он не хочет этого, то всё же однажды
глаза его раскроются и он увидит, что там всё-таки есть его маска – и что это
хорошо. Всякий глубокий ум нуждается в маске, – более того, вокруг всякого
глубокого ума постепенно вырастает маска, благодаря всегда фальшивому, именно,
плоскому толкованию каждого его слова, каждого шага, каждого подаваемого им признака
жизни. -
41
Нужно
дать самому себе доказательства своего предназначения к независимости и к повелеванию;
и нужно сделать это своевременно. Не должно уклоняться от самоиспытаний, хотя
они, пожалуй, являются самой опасной игрой, какую только можно вести, и в конце
концов только испытаниями, которые будут свидетельствовать перед нами самими и
ни перед каким иным судьёю. Не привязываться к личности, хотя бы и к самой
любимой, – каждая личность есть тюрьма, а также угол. Не привязываться к
отечеству, хотя бы и к самому страждущему и нуждающемуся в помощи, – легче
уж отвратить своё сердце от отечества победоносного. Не прилепляться к
состраданию, хотя бы оно и относилось к высшим людям, исключительные мучения и
беспомощность которых мы увидели случайно. Не привязываться к науке, хотя бы
она влекла к себе человека драгоценнейшими и, по-видимому, для нас сбережёнными
находками. Не привязываться к собственному освобождению, к этим отрадным далям
и неведомым странам птицы, которая взмывает всё выше и выше, чтобы всё больше и
больше видеть под собою, – опасность летающего. Не привязываться к нашим
собственным добродетелям и не становиться всецело жертвою какого-нибудь одного
из наших качеств, например нашего «радушия», – такова опасность из
опасностей для благородных и богатых душ, которые относятся к самим себе
расточительно, почти беспечно и доводят до порока добродетель либеральности.
Нужно уметь сохранять себя – сильнейшее испытание независимости.
|
