 Увеличить |
ОТДЕЛ ДЕВЯТЫЙ:
ЧТО АРИСТОКРАТИЧНО?
257
Всякое
возвышение типа «человек» было до сих пор – и будет всегда – делом аристократического
общества, как общества, которое верит в длинную лестницу рангов и в
разноценность людей и которому в некотором смысле нужно рабство. Без пафоса
дистанции, порождаемого воплощенным различием сословий, постоянной привычкой
господствующей касты смотреть испытующе и свысока на подданных, служащих ей
орудием, и столь же постоянным упражнением ее в повиновении и повелевании, в
порабощении и умении держать подчиненных на почтительном расстоянии, совершенно
не мог бы иметь места другой, более таинственный пафос – стремление к
увеличению дистанции в самой душе, достижение все более возвышенных, более
редких, более отдаленных, более напряженных и широких состояний, словом, не
могло бы иметь места именно возвышение типа «человек», продолжающееся
«самопреодоление человека», – если употреблять моральную формулу в
сверхморальном смысле. Конечно, не следует поддаваться гуманитарным обманам
насчет истории возникновения аристократического общества (т. е. предусловия
этого возвышения типа «человек» –): истина сурова. Не будем же щадить себя и
скажем прямо, как начиналась до сих пор всякая высшая культура на земле! Люди,
еще естественные по натуре, варвары в самом ужасном смысле слова, хищные люди,
обладающие еще не надломленной силой воли и жаждой власти, бросались на более
слабые, более благонравные, более миролюбивые расы, быть может занимавшиеся
торговлей или скотоводством, или на старые, одряхлевшие культуры, в которых
блестящим фейерверком остроумия и порчи сгорали остатки жизненной силы. Каста
знатных была вначале всегда кастой варваров: превосходство ее заключалось прежде
всего не в физической силе, а в душевной, – это были более цельные люди
(что на всякой ступени развития означает также и «более цельные звери» –).
258
Коррупция,
как выражение того, что внутреннему миру инстинктов грозит анархия и что потрясен
основной строй аффектов, называемый «жизнью», – коррупция, в зависимости
от склада жизни, при котором она проявляется, представляет собою нечто в корне
различное. Если, например, аристократия, как это было во Франции в начале
революции, с каким-то возвышенным отвращением отрекается от своих привилегий и
приносит сама себя в жертву распущенности своего морального чувства, то это
коррупция: это был собственно лишь заключительный акт той длившейся века
коррупции, в силу которой она шаг за шагом уступала свои права на господство и
принизилась до функции королевской власти (а в конце концов даже до ее наряда и
украшения). Но в хорошей и здоровой аристократии существенно то, что она
чувствует себя не функцией (всё равно, королевской власти или общества), а смыслом
и высшим оправданием существующего строя – что она поэтому со спокойной
совестью принимает жертвы огромного количества людей, которые должны быть
подавлены и принижены ради неё до степени людей неполных, до степени рабов и
орудий. Её основная вера должна заключаться именно в том, что общество имеет
право на существование не для общества, а лишь как фундамент и помост, могущий
служить подножием некоему виду избранных существ для выполнения их высшей
задачи и вообще для высшего бытия: ее можно сравнить с теми стремящимися к
солнцу вьющимися растениями на Яве, – их называют Sipo Matador, которые
охватывают своими ветвями ствол дуба до тех пор, пока не вознесутся высоко над
ним, и тогда, опираясь на него, вволю распускают свою крону и выставляют напоказ
свое счастье. -
259
Взаимно
воздерживаться от оскорблений, от насилия и эксплуатации, соразмерять свою волю
с волею другого – это можно считать в известном грубом смысле добронравием
среди индивидуумов, если даны нужные для этого условия (именно, их фактическое
сходство по силам и достоинствам и принадлежность к одной корпорации). Но как
только мы попробуем взять этот принцип в более широком смысле и по возможности
даже сделать его основным принципом общества, то он тотчас же окажется тем, что
он и есть, – волей к отрицанию жизни, принципом распадения и гибели. Тут
нужно основательно вдуматься в самую суть дела и воздержаться от всякой сентиментальной
слабости: сама жизнь по существу своему есть присваивание, нанесение вреда,
преодолевание чуждого и более слабого, угнетение, суровость, насильственное
навязывание собственных форм, аннексия и по меньшей мере, по мягкой мере,
эксплуатация, – но зачем же постоянно употреблять именно такие слова, на
которые клевета наложила издревле свою печать? И та корпорация, отдельные члены
которой, как сказано ранее, считают себя равными – а это имеет место во всякой
здоровой аристократии, – должна сама, если только она представляет собою
живой, а не умирающий организм, делать по отношению к другим корпорациям всё
то, от чего воздерживаются её члены по отношению друг к другу: она должна быть
воплощённой волей к власти, она будет стремиться расти, усиливаться,
присваивать, будет стараться достигнуть преобладания, – и всё это не в
силу каких-нибудь нравственных или безнравственных принципов, а в силу того,
что она живёт и что жизнь и есть воля к власти. Но именно в этом пункте труднее
всего сломить общие убеждения европейцев; теперь всюду мечтают, и даже под прикрытием
науки, о будущем состоянии общества, лишенном «характера эксплуатации», –
это производит на меня такое впечатление, как будто мне обещают изобрести
жизнь, которая воздерживалась бы от всяких органических функций. «Эксплуатация»
не является принадлежностью испорченного или несовершенного и примитивного
общества: она находится в связи с сущностью всего живого, как основная
органическая функция, она есть следствие действительной воли к власти, которая
именно и есть воля жизни. – Положим, что как теория это новость, –
как реальность это изначальный факт всяческой истории; будем же настолько
честны по отношению к себе! -
|
