 Увеличить |
263
Есть
инстинкт распознавания ранга, который более всего является признаком высокого
ранга; есть наслаждение, доставляемое нюансами почитания, и оно указывает на
знатное происхождение и связанные с ним привычки. Утонченность,
доброкачественность и возвышенность души подвергается опасному испытанию, когда
перед ней проходит нечто принадлежащее к первому рангу, но еще не защищенное
возбуждающим трепет авторитетом от нахального обращения и грубостей: когда
нечто ничем не отмеченное, неразгаданное, испытующее, быть может умышленно
скрытое и переодетое, идет своей дорогой, как живой пробный камень. Кто ставит
себе задачей исследование душ и занимается им, тот будет пользоваться в
различных формах именно этим искусством для того, чтобы вполне определить
ценность данной души, определить неизменный, прирожденный ей ранг: он будет
подвергать ее испытанию со стороны ее инстинкта почитания. Difference engendre haine:
пошлость иной натуры прорывается внезапно и брызжет, как помои, когда мимо
проносят какой-нибудь священный сосуд, какую-нибудь драгоценность, извлеченную
из запертого хранилища, какую-нибудь книгу с печатью великой судьбы; с другой
стороны, бывает иной раз, что человек невольно немеет, взор его останавливается
и весь он застывает в неподвижности, – это значит, что душа его чувствует
близость чего-то достойного поклонения. Способ, которым до сих пор в Европе
поддерживается благоговение перед Библией, есть, быть может, лучшее в
дисциплинировании и утончении нравов, каковыми Европа обязана христианству:
книги такой глубины и окончательного значения должны быть охраняемы тиранией
постороннего авторитета, дабы просуществовать столько тысячелетий, сколько необходимо
для исчерпания и разгадки их смысла. Уже достигнуто многое, если большому
количеству людей (всех сортов тупицам и быстро срабатывающим кишкам) наконец
привито это чувство, говорящее им, что они не ко всему могут прикасаться, что
есть священные события, перед которыми они должны снимать обувь и держать
подальше свои нечистые руки, – это почти высшая степень, которой они могут
достигнуть в сфере человечности. Напротив, ничто не возбуждает большего
отвращения к так называемым интеллигентам, исповедующим «современные идеи», как
отсутствие у них стыда, спокойная наглость взора и рук, с которой они все
трогают, лижут и ощупывают; и возможно, что в народе, среди низших слоев,
именно у крестьян, нынче сравнительно гораздо больше благородства вкуса и такта
в почитании, чем у читающего газеты умственного полусвета, у образованных
людей.
264
Из души
человека нельзя изгладить того, что больше всего любили делать и чем постоянно
занимались его предки: были ли они, например, трудолюбивыми скопидомами,
неразлучными с письменным столом и денежным сундуком, скромными и буржуазными в
своих вожделениях, скромными также и в своих добродетелях; были ли они привычны
повелевать с утра до вечера, склонны к грубым удовольствиям и при этом, быть
может, к еще более грубым обязанностям и ответственности; или, наконец,
пожертвовали ли они некогда своими привилегиями рождения и собственности, чтобы
всецело отдаться служению своей вере – своему «Богу» – в качестве людей,
обладающих неумолимой и чуткой совестью, краснеющей от всякого посредничества.
Совершенно невозможно, чтобы человек не унаследовал от своих родителей и
предков их качеств и пристрастий, что бы ни говорила против этого очевидность.
В этом заключается проблема расы. Если мы знаем кое-что о родителях, то
позволительно сделать заключение о детях: отвратительная невоздержанность,
затаенная зависть, грубое самооправдывание – три качества, служившие во все
времена неотъемлемой принадлежностью плебейского типа, – все это должно
перейти к детям столь же неизбежно, как испорченная кровь; и с помощью самого
лучшего воспитания и образования можно достигнуть лишь обманчивой маскировки
такого наследия. – А к чему же иному стремится нынче воспитание и
образование! В наш слишком народный, лучше сказать плебейский, век «воспитание»
и «образование» должно быть по существу своему искусством обманывать – обманывать
насчет происхождения, обманчиво скрывать унаследованное душой и телом
плебейство. Воспитатель, который стал бы теперь прежде всего проповедовать
правдивость и постоянно взывал бы к своим питомцам: «будьте правдивыми! будьте
естественными, кажитесь тем, что вы есть!», – даже такой добродетельный и
прямодушный осел научился бы со временем прибегать к furca Горация, чтобы
naturam expellere: с каким успехом? «Чернь» usque recurret -
265
Рискуя
оскорбить слух невинных, я говорю: эгоизм есть существенное свойство знатной
души; я подразумеваю под ним непоколебимую веру в то, что существу, «подобному
нам», естественно должны подчиняться и приносить себя в жертву другие существа.
Знатная душа принимает этот факт собственного эгоизма без всякого
вопросительного знака, не чувствуя в нём никакой жестокости, никакого насилия и
произвола, напротив, усматривая в нём нечто, быть может коренящееся в
изначальном законе вещей, – если бы она стала подыскивать ему имя, то
сказала бы, что «это сама справедливость». Она признаётся себе при случае, хотя
сначала и неохотно, что есть существа равноправные с ней; но как только этот
вопрос ранга становится для неё решённым, она начинает вращаться среди этих
равных, равноправных, соблюдая по отношению к ним ту же стыдливость и тонкую
почтительность, какую она соблюдает по отношению к самой себе, сообразно некой
прирождённой небесной механике, в которой знают толк все звёзды. Эта тонкость и
самоограничение в обращении с себе подобными является лишним проявлением её
эгоизма – каждая звезда представляет собой такого эгоиста: она чтит себя в них
и в правах, признаваемых ею за ними; она не сомневается, что обмен почестями и
правами также относится к естественному порядку вещей, являясь сущностью всяких
отношений. Знатная душа даёт, как и берёт, подчиняясь инстинктивной и
легковозбуждаемой страсти возмездия, таящейся в глубине её. Понятие «милость»
не имеет inter pares никакого смысла и благоухания; быть может, и есть
благородный способ получать дары, как бы допуская, чтобы они изливались на нас
свыше, и жадно упиваться ими, как каплями росы; но к такому искусству и к
такому жесту знатная душа никак не приноровлена. Её эгоизм препятствует этому:
она вообще неохотно устремляет взор свой в «высь», предпочитая смотреть или
перед собой, горизонтально и медлительно, или сверху вниз: она сознаёт себя на
высоте. -
|
