 Увеличить |
53
Откуда
нынче атеизм? – «Отец» в Боге основательно опровергнут; равным образом «Судья»
и «Воздаятель». Опровергнута и его «свободная воля»: он не слышит, а если бы и
слышал, всё равно не сумел бы помочь. Самое скверное то, что он, по-видимому,
не способен толком объясниться: не помутился ли он? Вот что, из многих
разговоров, расспрашивая и прислушиваясь, обнаружил я в качестве причин упадка
европейского теизма; мне кажется, что, хотя религиозный инстинкт мощно растёт
вверх, – он как раз с глубоким недоверием отвергает удовлетворение,
сулимое ему теизмом.
54
Что же
делает, в сущности, вся новейшая философия? Со времен Декарта – и именно больше
в пику ему, нежели основываясь на его примере, – все философы покушаются
на старое понятие «душа», под видом критики понятий «субъект» и
«предикат», – это значит: покушаются на основную предпосылку христианского
учения. Новейшая философия, как теоретико-познавательный скепсис, скрытно или
явно, антихристианская, хотя, говоря для более тонкого слуха, она отнюдь не
антирелигиозна. Некогда верили в «душу», как верили в грамматику и
грамматический субъект; говорили, «я» есть условие; «мыслю» – предикат и
обусловлено, – мышление есть деятельность, к которой должен быть примыслен
субъект в качестве причины. И вот стали пробовать с упорством и хитростью,
достойными удивления, нельзя ли выбраться из этой сети, – не истинно ли,
быть может, обратное: «мыслю» – условие, «я» – обусловлено; «я» – стало быть,
только синтез, делаемый при посредстве самого мышления. Кант хотел, в сущности,
доказать, что, исходя из субъекта, нельзя доказать субъект, – а также и
объект: может быть, ему не всегда была чужда мысль о возможности кажущегося
существования индивидуального субъекта, стало быть, «души», та мысль, которая
уже существовала некогда на земле в форме философии Веданты и имела чудовищную
силу.
55
Существует
большая лестница религиозной жестокости со многими ступенями; но три из них
самые важные. Некогда жертвовали своему Богу людьми, быть может, именно такими,
которых больше всего любили, – сюда относится принесение в жертву
первенцев, имевшее место во всех религиях древних времён, а также жертва
императора Тиберия в гроте Митры на острове Капри – этот ужаснейший из всех
римских анахронизмов. Затем, в моральную эпоху человечества, жертвовали Богу
сильнейшими из своих инстинктов, своей «природой»; эта праздничная радость
сверкает в жестоком взоре аскета, вдохновенного «противника естественного». Наконец, –
чем осталось ещё жертвовать? Не должно ли было в конце концов пожертвовать всем
утешительным, священным, целительным, всеми надеждами, всей верой в скрытую
гармонию, в будущие блаженства и справедливость? не должно ли было в конце
концов пожертвовать самим Богом и, из жестокости к себе, боготворить камень,
глупость, тяжесть, судьбу, Ничто? Пожертвовать Богом за Ничто – эта
парадоксальная мистерия последней жестокости сохранилась для подрастающего в
настоящее время поколения: мы все уже знаем кое-что об этом. -
56
Кто,
подобно мне, долго старался с какой-то загадочной алчностью продумать пессимизм
до самой глубины и высвободить его из полухристианской, полунемецкой узости и
наивности, с которой он предстал напоследок в этом столетии, именно, в образе
шопенгауэровской философии; кто действительно заглянул когда-нибудь азиатским и
сверхазиатским оком в глубь этого образа мыслей, отличающегося самым крайним
мироотрицанием из всех возможных образов мыслей, и заглянул сверху – находясь
по ту сторону добра и зла, а не во власти и не среди заблуждений морали, как
Будда и Шопенгауэр, – тот, быть может, именно благодаря этому сделал
доступным себе, даже помимо собственной воли, обратный идеал: идеал человека,
полного крайней жизнерадостности и мироутверждения, человека, который не только
научился довольствоваться и мириться с тем, что было и есть, но хочет
повторения всего этого так, как оно было и есть, во веки веков, ненасытно
взывая da саро не только к себе, но ко всей пьесе и зрелищу, и не только к зрелищу,
а в сущности к тому, кому именно нужно это зрелище – и кто делает его нужным;
потому что он беспрестанно имеет надобность в себе – и делает себя нужным – –
Как? Разве это не было бы – circulus vitiosus deus?
57
Вместе с
силой духовного зрения и прозрения человека растёт даль и как бы пространство
вокруг него: его мир становится глубже, его взору открываются всё новые звёзды,
всё новые загадки и образы. Быть может, всё, на чем духовное око упражняло своё
остроумие и глубокомыслие, было только поводом для его упражнения, представляло
собою игрушку, нечто, назначенное для детей и детских умов; быть может, самые
торжественные понятия, за которые больше всего боролись и страдали, например
понятия Бога и греха, покажутся нам когда-нибудь не более значительными, чем
кажутся старому человеку детская игрушка и детская скорбь, – и, может
быть, тогда «старому человеку» опять понадобится другая игрушка и другая
скорбь, – и он окажется всё ещё в достаточной мере ребёнком, вечным
ребёнком!
|
