 Увеличить |
231
Ученье
преобразует нас, оно делает то, что делает всякое питание, которое тоже не
только «поддерживает», – как известно физиологам. Но в основе нашего
существа, там, «в самом низу», конечно, есть нечто не поддающееся обучению,
некий гранит духовного фатума, предопределенного решения и ответа на
предопределенные, избранные вопросы. При каждой кардинальной проблеме что-то
неизменное говорит: «это я»; скажем, в теме мужчины и женщины мыслитель не может
переучиться, а может только выучиться, – только раскрыть до конца то, что
в нем на сей счет «твердо установлено». Порою мы находим известные решения
проблем, которые именно нам внушают сильную веру; может быть, с этих пор мы
начинаем называть их своими «убеждениями». Позже – мы видим в них только следы
нашего движения к самопознанию, только путевые столбы, ведущие к проблеме,
которую представляем собою мы, – вернее, к великой глупости, которую мы
представляем собою, к нашему духовному фатуму, к тому не поддающемуся обучению
элементу, который лежит там, «в самом низу». – В виду той изрядной
учтивости, какую я только что проявил по отношению к самому себе, мне, может
быть, скорее будет дозволено высказать некоторые истины о «женщине самой по
себе»: допустив, что теперь уже наперед известно, насколько это именно только –
мои истины.
232
Женщина
хочет стать самостоятельной: и для этого она начинает просвещать мужчин насчет
«женщины самой по себе», – вот что является одним из самых пагубных
успехов в деле всеобщего обезображения Европы. Ибо чего только не обнаружат эти
грубые опыты женской учености и самообнажения! У женщины так много причин
стыдиться: в женщине скрыто столько педантизма, поверхностности,
наставничества, мелочного высокомерия, мелочной разнузданности и нескромности –
стоит только приглядеться к её обхождению с детьми, – что, в сущности, до
сих пор лучше всего сдерживалось и обуздывалось страхом перед мужчиной. Горе,
если только «вечно-скучное в женщине» – а она богата им! – осмелится выйти
наружу! Если она начнет принципиально и основательно забывать свое благоразумие
и искусство, умение быть грациозной, игривой, отгонять заботы, доставлять
облегчение и самой легко относиться ко всему, – если она основательно
утратит свою тонкую приспособляемость к приятным вожделениям! Уже и теперь
раздаются женские голоса, которые – клянусь святым Аристофаном! – внушают
ужас; с медицинской ясностью раздается угроза относительно того, чего женщина
хочет от мужчины прежде всего и в конце концов. Разве это не проявление самого
дурного вкуса, если женщина старается таким образом стать ученой? До сих пор, к
счастью, просвещать было делом и даром мужчины, – таким образом можно было
оставаться «среди своих»; принимая же во внимание все то, что женщины пишут о
«женщине», мы имеем, наконец, полное право усомниться, чтобы женщина хотела просвещения
умов на свой счет – и могла его хотеть… Если, поступая так, женщина не ищет для
себя нового наряда, – а я полагаю, что искусство наряжаться относится к
Вечно-Женственному? – значит, она хочет внушить к себе страх: она хочет,
может быть, этим достигнуть господства. Но она не хочет истины – какое дело
женщине до истины! Прежде всего ничто не может быть в женщине страннее,
неприятнее, противнее, нежели истина – её великое искусство есть ложь, её
главная забота – иллюзия и красота. Сознаемся-ка мы, мужчины: ведь мы чтим и
любим в женщине именно это искусство и этот инстинкт; нам тяжко живется, и для
собственного облегчения мы охотно присоединяемся к обществу этих существ, под
руками, взорами и нежными глупостями которых наша серьезность, наша
тяжеловесность и глубина начинают казаться нам почти глупостью. Наконец, я
ставлю вопрос: разве было когда-нибудь, чтобы сама женщина признала в
каком-либо женском уме глубину, в каком-либо женском сердце справедливость? И
разве не правда, что, вообще говоря, до сих пор «к женщине» относилась с
наибольшим презрением женщина же, а вовсе не мы? – Мы, мужчины, желаем,
чтобы женщина перестала компрометировать себя разъяснениями; в том и сказалась
мужская заботливость и бережность к женщине, что церковь постановила: mulier taceat
in ecclesia! В пользу женщины послужило и то, что Наполеон дал понять не в меру
словоохотливой госпоже де Сталь: mulier taceat in politicis! – а я думаю,
что настоящий друг женщин тот, кто нынче возопит к ним: mulier taceat de
muliere!
233
Это признак
порчи инстинкта – не говоря уже о том, что это признак дурного вкуса, –
когда женщина ссылается прямо на госпожу Ролан, или на госпожу Сталь, или на
господина Жорж Санд, как будто этим можно доказать что-нибудь в пользу «женщины
самой по себе». Среди мужчин упомянутые особы – только три комические женщины
сами по себе, – не более! – и как раз сильнейшие невольные
контраргументы против эмансипации и женского самодержавия.
234
Глупость
на кухне; женщина в качестве кухарки; ужасающее отсутствие мысли в заботе о
питании семейства и его главы! Женщина не понимает, что значит пища, и хочет
быть кухаркой! Если бы женщина была мыслящим созданием, то, конечно, будучи
кухаркой в течение тысячелетий, она должна была бы открыть величайшие
физиологические факты, а равным образом и овладеть врачебным искусством.
Благодаря дурным кухаркам, благодаря полному отсутствию разума на кухне
развитие человека было дольше всего задержано, ему был нанесён сильнейший
ущерб; да и в наше время дело обстоит не лучше. Эта речь обращена к дщерям
высшего склада.
|
