 Увеличить |
235
Есть
обороты и выбросы ума, есть сентенции – этакие небольшие пригоршни слов, в которых
внезапно кристаллизуется целая культура, целое общество. Сюда относятся и
следующие случайные слова, сказанные госпожой де Ламбер своему сыну: «mon ami,
пе vous permettez jamais que de folies, qui vous feront grand plaisir» – говоря
мимоходом, самые умные слова, которые когда-либо мать обращала к сыну.
236
То, что
Данте и Гёте думали о женщине, – первый, когда он пел «ella guardava suso,
ed io in lei», второй, когда он перевел это так: «das Ewig-Weibliche zieht uns
hinan» (Вечно-Женственное влечет нас ввысь) – я не сомневаюсь, каждая более
благородная женщина будет противиться такому убеждению, потому что то же самое
она думает о Вечно-Мужественном…
237
Семь
женских поговорок
Где
мужчина к нам ползет, мигом скука уползет!
Седина,
ах! и наука – добродетели порука.
Как бы
умной мне прослыть? Молча черное носить.
На душе
легко и тихо. Слава Богу – и портнихе!
Молода:
цветущий грот. Чуть стара: дракон ползет.
Статен,
знатен, полон сил: о, когда б моим он был!
Речь
кратка, бездонна суть – для ослицы скользкий путь!
До сих
пор мужчины обращались с женщинами, как с птицами, которые сбились с пути и
залетели к ним с каких-то вершин: они принимают их за нечто в высшей степени
тонкое, ранимое, дикое, причудливое, сладкое, полное души, – но в то же
время и за нечто, что необходимо держать взаперти, дабы оно не улетело.
238
Впасть в
ошибку при разрешении основной проблемы «мужчина и женщина», отрицать здесь
глубочайший антагонизм и необходимость вечно враждебного напряжения, мечтать
здесь, может быть, о равноправии, о равенстве воспитания, равенстве притязаний
и обязанностей – это типичный признак плоскоумия, и мыслителя, оказавшегося
плоским в этом опасном пункте – плоским в инстинкте! – следует вообще
считать подозрительным, более того, вполне разгаданным, выведенным на чистую
воду; вероятно, и для всех вопросов жизни, к тому же и будущей жизни, он
окажется слишком «недалеким» и не достигнет никакой глубины. Напротив, человек,
обладающий как умственной глубиной, так и глубиной вожделений, а также и той
глубиной благоволения, которая способна на строгость и жесткость и с лёгкостью
бывает смешиваема с ними, может думать о женщине всегда только по-восточному:
он должен видеть в женщине предмет обладания, собственность, которую можно
запирать, нечто предназначенное для служения и совершенствующееся в этой сфере
– он должен в данном случае положиться на колоссальный разум Азии, на превосходство
ее инстинкта, как это некогда сделали греки, эти лучшие наследники и ученики
Азии, – которые, как известно, от Гомера до Перикла, вместе с возрастающей
культурой и расширением власти, шаг за шагом делались строже к женщине, короче,
делались более восточными. Насколько это было необходимо, насколько логично,
насколько даже по-человечески желательно, – пусть каждый рассудит об этом
про себя!
239
Слабый
пол никогда ещё не пользовался таким уважением со стороны мужчин, как в наш
век, – это относится к демократическим склонностям и основным вкусам так
же, как непочтительность к старости, – что же удивительного, если тотчас
же начинают злоупотреблять этим уважением? Хотят большего, научаются требовать,
находят наконец эту дань уважения почти оскорбительной, предпочитают домогаться
прав, даже вести за них настоящую борьбу: словом, женщина начинает терять стыд.
Прибавим тотчас же, что она начинает терять и вкус. Она разучивается бояться
мужчины: но, «разучиваясь бояться», женщина жертвует своими наиболее
женственными инстинктами. Что женщина осмеливается выступать вперёд, когда
внушающая страх сторона мужчины или, говоря определённее, когда мужчина в
мужчине становится нежелательным и не взращивается воспитанием, это довольно
справедливо, а также довольно понятно; труднее объяснить себе то, что именно
благодаря этому – женщина вырождается. Это происходит в наши дни – не будем
обманывать себя на сей счёт! Всюду, где только промышленный дух одержал победу
над военным и аристократическим духом, женщина стремится теперь к экономической
и правовой самостоятельности приказчика: «женщина в роли приказчика» стоит у
врат новообразующегося общества. И в то время как она таким образом завладевает
новыми правами, стремится к «господству» и выставляет женский «прогресс» на
своих знамёнах и флажках, с ужасающей отчётливостью происходит обратное:
женщина идёт назад. Со времён французской революции влияние женщины в Европе
умалилось в той мере, в какой увеличились её права и притязания; и «женская
эмансипация», поскольку её желают и поощряют сами женщины (а не только тупицы
мужского рода), служит таким образом замечательным симптомом возрастающего
захирения и притупления наиболее женственных инстинктов. Глупость скрывается в
этом движении, почти мужская глупость, которой всякая порядочная женщина – а
всякая такая женщина умна – должна бы стыдиться всем существом своим. Утратить
чутьё к тому, на какой почве вернее всего можно достигнуть победы; пренебрегать
присущим ей умением владеть оружием; распускаться перед мужчиной до такой
степени, что дойти, может быть, «до книги», между тем как прежде в этом отношении
соблюдалась дисциплина и тонкая лукавая скромность; с добродетельной дерзостью
противодействовать вере мужчины в скрытый в женщине совершенно иной идеал, в
нечто Вечно– и Необходимо-Женственное; настойчивой болтовнёй разубеждать
мужчину в том, что женщину, как очень нежное, причудливо дикое и часто приятное
домашнее животное, следует беречь, окружать заботами, охранять, щадить;
неуклюже и раздражённо выискивать элементы рабства и крепостничества,
заключавшиеся и всё ещё заключающиеся в положении женщины при прежнем общественном
строе (точно рабство есть контраргумент, а не условие всякой высшей культуры,
всякого возвышения культуры), – что означает всё это, как не разрушение
женских инстинктов, утрату женственности? Конечно, много есть тупоумных друзей
и развратителей женщин среди учёных ослов мужского пола, которые советуют
женщине отделаться таким путём от женственности и подражать всем тем глупостям,
какими болен европейский «мужчина», больна европейская «мужественность», –
которые хотели бы низвести женщину до «общего образования», даже до чтения
газет и политиканства. В иных местах хотят даже сделать из женщин свободных
мыслителей и литераторов: как будто нечестивая женщина не представляется
глубокомысленному и безбожному мужчине чем-то вполне противным или
смешным, – почти всюду расстраивают их нервы самой болезненной и самой
опасной из всех родов музыки (нашей новейшей немецкой музыкой) и делают их с
каждым днём всё истеричнее и неспособнее к выполнению своего первого и последнего
призвания – рожать здоровых детей. И вообще, хотят ещё более «культивировать»
и, как говорится, сделать сильным «слабый пол» при помощи культуры: как будто
история не учит нас убедительнейшим образом тому, что «культивирование»
человека и расслабление – именно расслабление, раздробление, захирение силы
воли – всегда шли об руку и что самые могущественные и влиятельные женщины мира
(наконец, и мать Наполеона) обязаны были своим могуществом и превосходством над
мужчинами силе своей воли, а никак не школьным учителям! То, что внушает к
женщине уважение, а довольно часто и страх, – это её натура, которая
«натуральнее» мужской, её истая хищническая, коварная грация, её когти тигрицы
под перчаткой, её наивность в эгоизме, её не поддающаяся воспитанию внутренняя
дикость, непостижимое, необъятное, неуловимое в её вожделениях и добродетелях…
Что, при всём страхе, внушает сострадание к этой опасной и красивой кошке,
«женщине», – так это то, что она является более страждущей, более
уязвимой, более нуждающейся в любви и более обреченной на разочарования, чем
какое бы то ни было животное. Страх и сострадание: с этими чувствами стоял до
сих пор мужчина перед женщиной, всегда уже одной ногой в трагедии, которая
терзает его, в то же время чаруя. – Как? И этому должен настать конец? И
расколдовывание женщины уже началось? И женщина будет делаться постепенно всё более
и более скучной? О Европа! Европа! Мы знаем рогатого зверя, который всегда
казался тебе особенно притягательным, – от которого тебе все еще грозит
опасность! Твоя старая басня может еще раз стать «историей», – еще раз
чудовищная глупость может овладеть тобою и унести тебя! И под нею не скрывается
никакой бог, нет! только «идея», «современная идея»!..
|
