 Увеличить |
270
Духовное
высокомерие и брезгливость каждого человека, который глубоко страдал, –
как глубоко могут страдать люди, это почти определяет их ранги – его ужасающая
уверенность, которой он насквозь пропитан и окрашен, уверенность, что благодаря
своему страданию он знает больше, чем могут знать самые умные и мудрые люди,
что ему ведомо много далеких и страшных миров, в которых он некогда «жил» и о
которых «вы ничего не знаете!»… это духовное безмолвное высокомерие страдальца,
эта гордость избранника познания, «посвященного», почти принесенного в жертву,
нуждается во всех видах переодевания, чтобы оградить себя от прикосновения
назойливых и сострадательных рук и вообще от всего, что не равно ему по страданию.
Глубокое страдание облагораживает; оно обособляет. Одной из самых утонченных
форм переодевания является эпикуреизм и связанное с ним выставление напоказ
известной доблести вкуса, которая легко относится к страданию и защищается от
всего печального и глубокого. Есть «веселые люди», пользующиеся веселостью для
того, чтобы под ее прикрытием оставаться непонятыми: они хотят, чтобы их не
понимали. Есть «люди науки», пользующиеся наукой, потому что она придает веселый
вид и потому что ученость позволяет прийти к заключению, что человек
поверхностен: они хотят соблазнить на такое ложное заключение. Есть свободные
дерзкие умы, которые хотят скрыть и отрицать, что в груди у них разбитое,
гордое, неисцелимое сердце (цинизм Гамлета – случай Галиани), и порой даже само
дурачество служит маской злосчастному, слишком уверенному знанию. – Отсюда
следует, что иметь уважение «к маске» и не заниматься всуе психологией и
любопытством есть дело утонченной гуманности.
271
Самую
глубокую пропасть образует между двумя людьми различное понимание чистоплотности
и различная степень ее. Чему может помочь вся честность и взаимная полезность,
чему может помочь всяческое взаимное благожелательство – в конце концов это не
меняет дела: они «не могут выносить друг друга»! Высший инстинкт чистоплотности
ставит одержимого им человека в чрезвычайно странное и опасное положение
одиночества, как святого: ибо высшее одухотворение названного инстинкта есть
именно святость. Познание неописуемой полноты счастья, достапляемого купаньем,
страсть и жажда, постоянно влекущая душу от ночи к утру и от мрачного, от
«скорби», к светлому, сияющему, глубокому, утонченному – насколько такое
влечение выделяет людей: это влечение благородное, настолько же и разобщает их.
Сострадание святого есть сострадание к грязи человеческого, слишком
человеческого. А есть такие ступени и высоты, с которых он смотрит на самое
сострадание как на осквернение, как на грязь…
272
Признаки
знатности: никогда не помышлять об унижении наших обязанностей до обязанностей
каждого человека; не иметь желания передавать кому-нибудь собственную ответственность,
не иметь желания делиться ею; свои преимущества и пользование ими причислять к
своим обязанностям.
273
Человек,
стремящийся к великому, смотрит на каждого встречающегося ему на пути либо как
на средство, либо как на задержку и препятствие – либо как на временное ложе
для отдыха. Свойственная ему высокопробная доброта к ближним может проявиться
лишь тогда, когда он достигнет своей вершины и станет господствовать.
Нетерпение, сознание, что до тех пор он обречен на беспрерывную комедию – ибо
даже война есть комедия и скрывает нечто, как всякое средство скрывает
цель, – это сознание постоянно портит его обхождение: такие люди знают
одиночество и все, что в нем есть самого ядовитого.
274
Проблема
ожидающих. Нужен какой-нибудь счастливый случай, нужно много такого, чего
нельзя предусмотреть заранее, для того, чтобы высший человек, в котором дремлет
решение известной проблемы, еще вовремя начал действовать – чтобы его вовремя
«прорвало», как можно было бы сказать. Вообще говоря, этого не случается, и во
всех уголках земного шара сидят ожидающие, которые едва знают, в какой мере они
ждут, а еще того менее, что они ждут напрасно. Иногда же призывный клич
раздается слишком поздно, слишком поздно является тот случай, который даёт
«позволение» действовать, – тогда, когда уже прошли лучшие годы юности и
лучшие творческие силы атрофировались от безделья; сколь многие, «вскочив на
ноги», с ужасом убеждались, что члены их онемели, а ум уже чересчур отяжелел!
«Слишком поздно», – восклицали они тогда, утрачивали веру в себя и
становились навсегда бесполезными. – Уж не является ли «безрукий Рафаэль»,
если понимать это выражение в самом обширном смысле, не исключением, а правилом
в области гения? – Гений, быть может, вовсе не так редок: но у него редко
есть те пятьсот рук, которые нужны ему, чтобы тиранизировать «нужный момент»,
чтобы схватить за волосы случай!
|
