 Увеличить |
217
Следует
остерегаться тех людей, которые высоко ценят доверие к их моральному такту и
тонкости морального распознавания: они никогда не простят нам, если им случится
ошибиться перед нами (или же в нас), – они неизбежно становятся нашими
инстинктивными клеветниками и обидчиками, даже и оставаясь еще нашими
«друзьями». – Блаженны забывчивые, ибо они «покончат» и со своими
глупостями.
218
Психологи
Франции – а где же еще есть теперь психологи? – все еще не исчерпали того
горького и разнообразного удовольствия, которое доставляет им betise
bourgeoise, словно бы – словом, они выдают этим кое-что. Например, Флобер, этот
бравый руанский буржуа, не видел, не слышал и не замечал уже в конце концов
ничего другого: то был свойственный ему вид самомучительства и утонченной
жестокости. Рекомендую теперь для разнообразия – потому что это становится
скучным – другой предмет для восхищения: ту бессознательную хитрость, с которой
все добродушные, тупоумные, честные посредственности относятся к высшим умам и
их задачам, ту тонкую крючковатую иезуитскую хитрость, которая в тысячу раз
тоньше ума и вкуса этого среднего сословия в лучшие его минуты – и даже тоньше
ума их жертв: это может послужить еще раз доказательством того, что из всех
открытых доселе видов интеллигентности «инстинкт» есть самый интеллигентный.
Словом, изучайте-ка вы, психологи, философию «правила» в борьбе с «исключением»
– это будет для вас зрелище, достойное богов и божественной злобности! Или,
говоря еще яснее: производите вивисекцию над «добрым человеком», над «homo
bonae voluntaris»… над собою!
219
Моральное
суждение и осуждение – это излюбленная месть умственно ограниченных людей людям
менее ограниченным, это в некотором роде возмещение того, что природа плохо позаботилась
о них, это, наконец, случай сделаться умнее и утонченнее: злоба развивает
умственно. В глубине души им очень приятно, что существует масштаб, перед
которым им равны люди, богато одаренные умственными сокровищами и
преимуществами, – они борются за «всеобщее равенство перед Богом», и уже
для этого им нужна вера в Бога. Между ними встречаются сильнейшие противники
атеизма. Они пришли бы в ярость, если бы им кто-нибудь сказал, что «высокое
умственное развитие остается вне всякого сравнения с какою бы то ни было
честностью и достопочтенностью исключительно морального человека»: я остерегусь
сделать это. Напротив, я склонен скорее польстить им, говоря, что высокое
умственное развитие само есть лишь последний выродок моральных качеств; что оно
есть синтез всех тех состояний, которые приписываются «исключительно моральным»
людям, после приобретения их порознь, долгой дисциплиной и упражнением, быть
может, целой цепью поколений; что высокое умственное развитие есть одухотворение
справедливости и той милостивой строгости, которая сознает себя призванной блюсти
табель о рангах в мире, даже среди вещей, – а не только среди людей.
220
При
теперешнем столь популярном восхвалении «бескорыстного» нужно, быть может, не
без некоторой опасности, уяснить себе, в чем собственно народ видит корысть и о
чем вообще больше всего печется заурядный человек, в том числе и люди
образованные, даже ученые и, если не ошибаюсь, пожалуй, и философы. При этом
обнаруживается тот факт, что громадное большинство вещей, интересующих и
привлекающих более тонкие и избалованные вкусы, более возвышенные натуры,
кажутся среднему человеку совершенно «неинтересными», – если же, несмотря
на это, он замечает приверженность к ним, то называет ее «desinteresse» и
удивляется тому, что возможно поступать «бескорыстно». Были философы, сумевшие
дать этому народному удивлению еще и обольстительное, мистически-нездешнее
выражение ( – не потому ли, быть может, что они не знали высшей натуры из
опыта? –) вместо того, чтобы установить голую и в высшей степени простую
истину, что «бескорыстный» поступок есть очень даже интересный и «корыстный»
поступок, допуская, что… «А любовь?» – Как! даже поступок из любви к
кому-нибудь «неэгоистичен»? Ах вы, дурни –! «А хвала жертвующего?» – Но кто
действительно принёс жертву, тот знает, что он хотел за это получить нечто и
получил, – быть может, нечто от себя самого за нечто своё же, – что
он отдал здесь, чтобы получить больше там, быть может, чтобы вообще быть больше
или хоть чувствовать себя «большим». Но это целая область вопросов и ответов, в
которую неохотно пускается более избалованный ум: тут истина должна употребить
все силы, чтобы подавить зевоту, если ей приходится отвечать. Но в конце концов
ведь она женщина – не следует применять к ней насилие.
221
Случается
иногда, сказал один педант и мелочной лавочник морали, что я уважаю и отличаю
бескорыстного человека: но не потому, что он бескорыстен, а потому, что, на мой
взгляд, он имеет право приносить пользу другому человеку в ущерб самому себе.
Словом, вопрос всегда в том, что представляет собою первый и что – второй.
Например, у человека, предназначенного и созданного для повелевания,
самоотречение и скромное отступание были бы не добродетелью, а расточением
добродетели – так кажется мне. Всякая неэгоистичная мораль, считающая себя безусловною
и обращающаяся ко всем людям, грешит не только против вкуса: она является подстрекательством
к греху неисполнения своего долга, она представляет собою лишний соблазн под
маскою человеколюбия – и именно соблазн и вред для людей высших, редких,
привилегированных. Нужно принудить морали прежде всего преклониться перед
табелью о рангах; нужно внушать им сознание их высокомерия до тех пор, пока они
наконец не согласятся друг с другом, что безнравственно говорить: «что
справедливо для одного, то справедливо и для другого». – Итак, заслуживал
ли действительно мой педант морали и bonhomme, чтобы его высмеяли, когда он
подобным образом увещевал морали быть нравственными? Но нужно быть не слишком
правым, если хочешь иметь на своей стороне насмешников; крупица неправоты есть
даже признак хорошего вкуса.
|
