Глава LXXXIX
РЕЧЬ ОБВИНЯЕМОГО
Обвиняемый
выходит вперед, охрана следует за ним на расстоянии двух шагов. Водворяется
гробовое молчание. Все смотрят на мустангера, не отрывая глаз. Затаив дыхание,
напрягают слух, чтобы не пропустить ни одного слова из речи, которая должна
быть исповедью.
– Господин
судья и присяжные! – говорит Джеральд, начиная свою речь согласно принятой в
Техасе форме. – Я чрезвычайно признателен, что вы мне дали возможность говорить.
Прежде всего я должен сказать, что, несмотря на таинственные обстоятельства,
которые упоминались здесь, мой рассказ будет очень прост и объяснит часть
загадки. Не все, что вы здесь слышали, – правда. Часть показаний – ложь, так же
как лжив и тот человек, который их давал.
Обвиняемый
пристально смотрит на Кассия Кольхауна. Тот весь съежился от этого взгляда, как
будто на него направили дуло револьвера.
– Совершенно
правильно, что я встретился с мисс Пойндекстер. Эта благородная девушка своим откровенным
признанием дала и мне возможность говорить здесь совершенно искренне, иначе я
не решился бы сказать всю правду. Прошу вас верить всему, что я буду и дальше
говорить. Правильно так же и то, что наше свидание было тайным и что оно было
прервано Генри Пойндекстером. Правильно и то, что мы с ним поссорились, или,
вернее, он бранил меня. Но то, что наша ссора возобновилась, – ложь. И тот, кто
клялся в этом, не посмел бы этого сказать, если б я имел возможность вызвать
его на дуэль.
Снова
глаза обвиняемого устремляются на Кольхауна, который трусливо прячется в толпе.
– Наоборот,
– продолжает Джеральд, – Генри Пойндекстер выразил мне свои сожаления о
случившемся. Что же касается меня, то я был счастлив, что мы помирились.
– Значит,
вы все-таки помирились? – спрашивает судья, воспользовавшись паузой в рассказе.
– Где это произошло?
– Примерно
в четырехстах ярдах от места, где произошло убийство.
Судья
встает. В толпе зрителей раздаются возгласы удивления: обвиняемый первый упоминает
о месте преступления.
– Вы
имеете в виду то место, где была пролита кровь? – нерешительно спрашивает
судья.
– Я
имею в виду то место, где был убит Генри Пойндекстер.
Новый
взрыв возгласов. Слышатся перешептывания и глухие восклицания. Одновременно
раздается стон старика Пойндекстера, который теперь уже больше не сомневается в
том, что у него нет сына. До этого в сердце отца все еще теплилась надежда, что
Генри, быть может, еще жив. До этого момента еще не было явных доказательств
смерти его сына, были лишь отдельные случайные и не слишком убедительные догадки.
Теперь же этой надежде не за что больше уцепиться – сам обвиняемый подтверждает
факт убийства.
– Вы,
значит, уверены, что Генри Пойндекстер умер? – спрашивает арестованного мустангера
обвинитель.
– Совершенно
уверен, – отвечает обвиняемый. – Если бы вы видели то, что видел я, вы поняли
бы, насколько бесполезен ваш вопрос.
– Значит,
вы видели труп? – снова спрашивает обвинитель.
– Я
должен возразить против такого метода допроса, – вмешивается защитник. – Это прямое
нарушение устава.
– Суд
нашей страны этого не допустил бы, – добавляет ирландский адвокат. – У нас обвинитель
не имеет права говорить до тех пор, пока не наступит момент перекрестного
допроса.
– Таковы
же законы и нашей страны, – говорит судья, сделав угрожающий жест по адресу нарушителя
судебного порядка. – Обвиняемый, вы можете продолжать ваш рассказ. Ваш защитник
может задавать вам вопросы, какие он найдет нужными, но никто больше, до тех
пор пока вы не кончите говорить. Продолжайте. Мы хотим слышать все, что вы
можете нам сказать.
– Я
говорил о примирении, – продолжает обвиняемый, – и сказал вам, где это
произошло. Я должен теперь объяснить все остальное. Вы уже знаете, как мы
расстались – мисс Пойндекстер, ее брат и я. Оставив их, я бросился вплавь через
реку, потому что мне не хотелось, чтобы Генри узнал, как я попал в сад. У меня
были свои основания для этого. Переплыв реку, я направился к сеттльменту. Ночь
была очень теплой, как, наверно, многие из вас помнят, и, пока я дошел до
гостиницы, моя одежда почти совсем высохла. Таверна была все еще открыта, и
хозяин стоял за своим прилавком. Мне не хотелось оставаться под этим кровом,
который, надо сказать, не был для меня особенно гостеприимным. Я решил
вернуться на Аламо, в сеттльменте мне вообще незачем было больше оставаться. Я
отослал своего слугу вперед, а сам предполагал отправиться на следующее утро.
Но то, что произошло в Каса-дель-Корво, заставило меня поторопиться с отъездом.
Расплатившись с Обердофером, я уехал.
– А
деньги, которыми вы расплатились? – спросил обвинитель. – Откуда вы их…
– Я
протестую! – прервал его защитник.
– Вот
так порядки! – воскликнул ирландский адвокат, вызывающе посмотрев на обвинителя.
– Если бы это происходило в Ирландии, с вами, пожалуй, поговорили бы иначе.
– Спокойствие,
джентльмены! – произнес судья повелительным тоном. – Пусть обвиняемый продолжает
свою речь.
– Я
ехал медленно, спешить мне было незачем. Заснуть я не смог бы в ту ночь, и мне
было все равно, где бы ее ни провести – в прерии или под крышей своего хакале.
Я знал, что к рассвету доберусь до Аламо, и этого мне было достаточно.
Поглощенный
своими мыслями, я не оглядывался назад – по правде сказать, у меня не было ни малейшего
подозрения, что кто-нибудь может ехать за мной. И только когда я уже проехал
около полумили по лесным зарослям и очутился в месте, где проходит дорога на
Рио-Гранде, я услышал топот копыт, который доносился сзади.
Я только
что повернул – дорога там круто заворачивает, – и увидеть всадника мне не удалось.
Но я слышал, что он приближается рысью. Машинально, лишь по привычке,
выработанной жизнью в прерии, я свернул в чащу и оставался там, пока всадник не
подъехал ближе.
Можете
представить мое удивление, когда я увидел человека, с которым мы незадолго перед
этим расстались с чувством раздражения!
Когда я
говорю о раздражении, я не говорю о себе – это касается только его. Я не знал,
в каком он был состоянии теперь. Может быть, он потребует от меня
удовлетворения, подозревая, что я опозорил его сестру? Не буду скрывать перед
судом, что эта мысль мелькнула у меня в голове, когда я увидел Генри.
Не
чувствуя себя виновным, я не стал укрываться. Правда, мы встречались тайком с
его сестрой, но в этом виновны другие, а не я и не она. Я любил ее всем
сердцем, самой чистой и нежной любовью. Это же чувство горит во мне и сейчас…
Луиза
Пойндекстер, хотя и сидит за приспущенными занавесками кареты, слышит каждое
слово обвиняемого. На ее бледных щеках вспыхнул яркий румянец, но это был не
румянец стыда – ее лицо загорелось ликующей радостью.
|
