Глава XLVIII
ИСИДОРА
Солнце
только что поднялось над горизонтом прерии. Его круглый диск, словно щит из
червонного золота, засиял над высокой травой. Золотые лучи проникали в гущу
лесных зарослей, там и сям разбросанных по саванне. Крупные капли росы все еще
висели на акациях, отягощая их перистую листву и слезами скатываясь на землю. И
казалось, что деревья оплакивали разлуку с ночью, жалели расстаться с прохладой
и сыростью, боялись встречи с палящим зноем дня. Птицы весело щебетали на
ветках, словно приветствуя восходящее солнце.
Но вряд
ли где-нибудь, кроме прерий Техаса, можно встретить в такой ранний час бодрствующего
человека.
На
берегу реки Леоны, в трех милях от форта Индж, показалась фигура какого-то
всадника. По манере сидеть на лошади, по костюму, серапэ на плечах, сомбреро на
голове всякий, конечно, подумал бы, что это мужчина. Однако не следует
забывать, что действие происходит на юго-западе Техаса – женщины там тоже ездят
на лошади по-мужски и для этого соответственно одеваются.
Да, наш
ранний всадник – не мужчина, а женщина. В этом легко убедиться. Стоит только
посмотреть на маленькую ручку, которая держит поводья, на маленькую ножку в
стременах, на изящную, женственную фигуру и, наконец, на великолепные волосы,
свернутые узлом под полями сомбреро, и сомнений не останется, что перед нами
женщина.
Это
донья Исидора Коварубио де Лос-Ланос.
Мексиканской
девушке только недавно минуло двадцать лет. Она жгучая брюнетка и очень хороша
собой. Но красота ее – это красота тигрицы и внушает скорее страх, чем нежную
любовь.
В ее
лице незаметно никаких признаков слабости, ни тени пугливости. Твердость, решимость,
отвага, незаурядный для женщины ум – вот что отражают эти юные черты. На
смуглой коже разлит алый румянец, настолько яркий, что кажется – он не сойдет
даже перед лицом смертельной опасности.
Девушка
едет одна по лесистому берегу Леоны. Невдалеке виден дом, но она удаляется от
него. Это гасиенда ее дяди, дона Сильвио Мартинеца.
Непринужденно
и уверенно сидит молодая мексиканка в седле. Под ней горячий конь, но вам
нечего беспокоиться о молодой всаднице – она прекрасно управляет своей лошадью.
Легкое
лассо аккуратно свернуто на седельной луке. Исидора владеет этим оружием не хуже
любого мексиканского мустангера и этим гордится.
Она едет
не по большой дороге вдоль берега реки, а по боковой тропе, которая ведет от гасиенды
ее дяди на вершину близлежащего холма, единственную возвышенность на низовьях
Леоны. Взобравшись наверх, Исидора натягивает поводья, но не для того, чтобы
дать отдохнуть лошади, а потому, что она достигла конечной цели своей поездки.
В этом месте тропинка соединяется с проезжей дорогой; вблизи дороги – небольшая
полянка величиной в два или три акра; она покрыта травой, но лишена древесной
растительности. Это словно прерия в миниатюре. Колючие лесные заросли окружают
полянку со всех сторон. Три едва заметные тропинки расходятся от нее в разных
направлениях, прорезая чащу кустарников.
Исидора
выехала на середину полянки и, остановившись там, потрепала по шее свою лошадь,
чтобы та успокоилась. Хотя вряд ли это нужно было делать – крутой подъем
настолько утомил коня, что он уже не рвался вперед и не проявлял нетерпения.
– Я
приехала раньше назначенного часа! – воскликнула молодая всадница, вынимая золотые
часы из-под своего серапэ. – А может быть, он и вовсе не приедет? Ах, если бы
только он смог приехать!..
Что это –
я вся дрожу? Это у меня нервная дрожь. Я никогда еще не испытывала такого
волнения. Это страх? Да, вероятно…
Как
странно, что я боюсь любимого человека, единственного человека, которого я
вообще любила. Мое отношение к дону Мигуэлю вряд ли можно было назвать любовью.
То был самообман, игра фантазии. К счастью, я быстро излечилась, увидя его
трусость. Герой моих романтических грез сошел со своего пьедестала, и за этим
последовало разочарование. Как я рада этому! Теперь же я просто ненавижу дона
Мигуэля, узнав, что он стал… святые силы, неужели это правда, что он стал
разбойником…
Но я бы
не испугалась встречи с ним даже в этом уединенном месте…
Как это
странно: бояться любимого человека, которого считаешь самым благородным, самым
прекрасным из смертных, и в то же время не испытывать страха перед тем, кого
глубоко ненавидишь, зная всю его жестокость и коварство!
И
все-таки в этом нет ничего странного. Я дрожу не от страха перед опасностью, а
лишь из страха оказаться нелюбимой. Вот почему я сейчас дрожу, вот почему я не
могу спокойно спать по ночам с того самого дня, когда Морис Джеральд освободил
меня из рук индейцев…
Я
никогда не говорила ему о моих чувствах. И неизвестно еще, как он примет мое
признание. Но он должен все знать. Я не могу больше терпеть эту мучительную
неизвестность. Я предпочитаю отчаяние, даже смерть, если только мои мечты
обманут меня…
А! Я
слышу топот копыт. Это он? Да! Я вижу сквозь деревья яркую расцветку его
костюма. Морис Джеральд обычно носит этот костюм. Неудивительно – он так ему к
лицу…
Пресвятая
дева! Я закутана в серапэ, на голове моей сомбреро… Он примет меня за мужчину!
Долой эту безобразную маску! Я женщина, и он должен увидеть перед собой
женщину!..
В одно
мгновение Исидора срывает с себя серапэ и шляпу – едва ли быстрее могло произойти
превращение на сцене. И вот на фоне зелени теперь вырисовывается легкая
женственная фигурка и прекрасная головка, достойная резца Кановы. Слегка
привстав, опираясь на стремена и наклонившись корпусом вперед, она вся
превращается в ожидание.
Исидора
не обнаруживает и тени страха, вопреки своим словам. Губы не дрожат, на лице
незаметно бледности. Наоборот, ее взгляд, устремленный вперед, – призыв гордой
любви, призыв орлицы, ожидающей своего орла.
Но
вдруг… что за странная перемена? Золотая вышивка ввела ее в заблуждение.
Всадник в мексиканском наряде – не Морис Джеральд, а Мигуэль Диаз.
Приподнятое,
взволнованное состояние Исидоры переходит в уныние. Полная разочарования, девушка
опускается в седло, и из груди ее вырываются тяжелые вздохи, близкие к
возгласам отчаяния.
Эль-Койот
заговорил первый:
– Здравствуйте,
сеньорита! Кто бы ожидал увидеть вас среди этих тенистых зарослей?
– Это
ни в какой мере не должно вас касаться, дон Мигуэль Диаз.
– Странный
ответ, сеньорита. Конечно, это касается меня и должно меня касаться. Вы прекрасно
знаете, как безумно я вас люблю. Дураком я был, когда признался, что я ваш раб.
Вот это-то и охладило ваши чувства.
– Вы
ошибаетесь, сеньор. Я никогда не говорила, что люблю вас. Если мне нравилось,
как вы ездите верхом, и я об этом вам сказала, то, во всяком случае, из этого
не следовало делать какие-либо выводы. Не вами я любовалась, а лишь вашим
искусством наездника. И это было три года назад. Я была тогда еще девчонкой, а
в этом возрасте такие вещи производят сильное впечатление. Поражает внешний
блеск, а не моральные качества. Но теперь я стала старше, и вполне естественно,
что ко многому стала иначе относиться.
– Но
почему же вы внушали мне ложные надежды? Помните тот день, когда я укротил самого
неистового быка и усмирил самую дикую лошадь в табуне вашего отца? Ведь ни один
пастух не смел подойти к ним. В этот день вы улыбались мне, и в вашем взгляде я
прочел признание в любви. Не отрицайте этого, донья Исидора! Я достаточно
хорошо изучил людей и легко мог прочесть по вашему лицу, что вы думали и что вы
чувствовали. Но сейчас все изменилось. Почему же? Потому, что я был покорен
вашими чарами, или, вернее, потому, что имел глупость признаться в этом. А вы,
как это обычно бывает у женщин, одержав победу и узнав об этом, потеряли интерес
к побежденному. Это так, сеньорита, не отрицайте этого.
– Нет,
это не так, дон Мигуэль Диаз. Я никогда ни словом, ни взглядом не признавалась
в любви к вам. Вы были для меня просто искусным наездником, но не больше. Вы
тогда были им или, по крайней мере, казались таковым. Но что вы представляете
собой теперь? Знаете ли вы, что о вас говорят здесь, да и не только здесь, но и
на Рио-Гранде?
– Я
не считаю нужным отвечать на клевету – все равно, исходит ли она от друзей-предателей
или же от лживых врагов. Я здесь для того, чтобы получить объяснения, а не давать
их.
– От
кого?
– От
вас, прелестная донья Исидора.
– Вы
слишком самоуверенны, дон Мигуэль Диаз. Не забывайте, сеньор, с кем вы разговариваете.
Не забывайте, что я дочь…
–…одного
из самых гордых плантаторов на Рио-Гранде и племянница не менее гордого
собственника в Техасе. Я обо всем этом думал. Вспомнил также, что когда – то и
я владел гасиендой, а сейчас – всего лишь охотник за лошадьми. Caramba! И что
же из этого? Вы не из тех женщин, которые могут презирать человека из-за того
только, что он небогат. Бедный мустангер, повидимому, может иметь у вас не
меньше шансов на успех, чем владелец сотни табунов. И у меня есть доказательство
вашего великодушия.
– Какое
доказательство? – быстро спросила она, в первый раз обнаружив беспокойство. –
Где это доказательство?
– В
этом прекрасном письме. Вот оно, у меня в руках, за подписью доньи Исидоры Коварубио
де Лос-Ланос. Письмо, адресованное такому же бедному мустангеру, как и я. Я не
вижу необходимости дать вам его в руки. Ведь вы можете узнать письмо и на
расстоянии?
Она
узнала письмо. Гневный взгляд, брошенный на Диаза, выдал это.
– Как
оно могло попасть в ваши руки? – спросила Исидора, не пытаясь скрыть свое негодование.
– Это
не важно. Оно в моих руках. Этого я давно добивался. Не для того, чтобы узнать,
что вы перестали интересоваться мною – для меня это было ясно и так, – но чтобы
иметь доказательство, что вы увлечены другим. Оно говорит о том, что вы любите
Мориса-мустангера, вы мечтаете посмотреть в его красивые глаза. Но знайте: вы
никогда не увидите его!
– Что
это значит, дон Мигуэль Диаз?
Она
спросила его с дрожью в голосе, боясь услышать ответ. И неудивительно:
выражение лица Эль-Койота должно было внушить страх.
Заметив
это, он ответил:
– Ваши
опасения вполне правильны. Я потерял вас, донья Исидора, но никому другому вы
тоже не будете принадлежать – я это решил.
– Что
именно?
– То,
что я сказал: никто другой не назовет вас своей, а в особенности
Морис-мустангер!
– Вот
как!
– Да!
Обещайте мне, что вы никогда больше не встретитесь с ним, или вы не уйдете с
этого места!
– Вы
шутите, дон Мигуэль?
– Нет,
я говорю совершенно серьезно, донья Исидора.
Искренность
этих слов была слишком очевидна. Несмотря на свойственную Эль-Койоту трусость,
взгляд его выражал холодную и жестокую решимость, а рука уже взялась за
рукоятку кинжала.
Даже
отважной Исидоре стало не по себе. Угроза была слишком очевидной, и казалось,
что избежать опасности почти невозможно. В первый же момент встречи у нее
немного дрогнуло сердце, но она надеялась, что подоспеет друг и возьмет ее под
свою защиту. В начале разговора молодая мексиканка жадно прислушивалась, не
раздастся ли топот коня, и изредка бросала взгляд в ту сторону зарослей, откуда
она ждала этого звука.
Теперь
эта надежда рухнула. Письмо не попало к тому, кому оно предназначалось; ждать
поддержки было нечего. Она подумала о бегстве. Но это сопряжено было с
трудностями и большим риском. Можно получить пулю в спину, так как пистолет
Эль-Койота был у него так же близко под рукой, как и кинжал.
Исидора
вполне оценила всю опасность положения. На ее месте растерялась бы любая
женщина. Но Исидора Коварубио была не из робких. Она и виду не показала, что
угроза произвела на нее какое-нибудь впечатление.
– Чепуха!
– воскликнула она. – Вы играете мною, сеньор. Вы хотите испугать меня.
Ха-ха-ха! Почему мне бояться вас? Я езжу на лошади не хуже вашего. И лассо я
бросаю так же легко и так же далеко, как и вы. Посмотрите, как ловко я с ним
обращаюсь!
С
улыбкой произнося эти слова, девушка сняла лассо с седельной луки и стала
наматывать его на руку, как бы намереваясь демонстрировать свое искусство.
Но
замысел ее был иной. Диаз этого не понял. Он был озадачен ее поведением и молча
сидел на лошади.
Только
тогда, когда он почувствовал, что петля лассо затягивается вокруг его локтей,
мексиканец понял ее намерение. Но было поздно. В следующий момент руки у него
оказались вытянутыми по бокам и туго связанными. Он уже не мог достать ни своего
кинжала, ни пистолета. Прежде чем Эль-Койот успел дотронуться до лассо, оно еще
туже затянулось вокруг него. Сильным толчком он был выброшен из седла.
– Теперь,
дон Мигуэль Диаз, – вскричала Исидора, повернув лошадь, – не грозите мне
больше! И не пытайтесь освободиться. Пошевелите только пальцем – и я поскачу
вперед. Коварный злодей! Несмотря на твою трусость, ты хотел убить меня, я
видела это по твоим глазам! Но наши роли переменились, и теперь…
Не слыша
ответа, она замолчала. Ее лассо было туго натянуто, и она не спускала глаз с
упавшего человека.
Эль-Койот
неподвижно лежал на земле, опутанный лассо. При падении с лошади он потерял
сознание. Казалось, что он умер.
– Святая
дева! Неужели я убила его? – воскликнула Исидора, осадив свою лошадь немного назад.
– Я не хотела этого. Но если даже и так, никто не сможет упрекнуть меня: ведь у
него было твердое намерение убить меня. Умер ли он или же просто притворяется,
чтобы я подошла к нему? Пусть другие это решают. Теперь я могу смело ехать
домой, он меня не догонит. А если жизнь его в опасности, я пришлю людей из
гасиенды на помощь. Прощайте, дон Мигуэль Диаз!
С этими
словами Исидора вытащила из-за корсажа небольшой кинжал, перерезала лассо около
самой седельной луки и, не чувствуя упреков совести, поскакала домой, оставив
свою жертву распростертой на земле.
|
