Глава XLIII
В ХИЖИНЕ МУСТАНГЕРА
Заглянем
в хижину мустангера. Его верный слуга Фелим сидит верхом на стуле посередине
комнаты. Вытянувшись на шкуре, перед очагом лежит его пес.
Дверь,
обитая шкурой мустанга, по-прежнему висит на своих петлях. Тот же примитивный
стол, та же кровать, те же стулья.
Бутыль с
виски по-прежнему стоит в углу на своем месте. Фелим видит ее чаще, чем какой-либо
другой предмет в хижине, потому что куда бы он ни смотрел, его глаза все время
возвращаются к соблазняющему сосуду в ивовой плетенке.
– А,
мое сокровище, вот ты где! – произносит он, вероятно в двадцатый раз
посматривая на бутыль. – Ведь в твоем прекрасном желудке больше двух кварт.
Если бы только десятая часть попала в мой желудок, как было бы это полезно для
моего пищеварения! Не так ли, Тара? Как ты думаешь, старый мой пес?
Услышав
свое имя, собака подняла голову и вопросительно посмотрела кругом, как бы
спрашивая, чего от нее хотят.
– Я
вовсе не спрашиваю тебя, дружище, обо всей бутыли – сам знаю, что так не
годится. Только бы один стаканчик! Но я не смею и капли выпить после того, что
мне сказал хозяин. Ну и намучился же я сегодня с этими сборами и укладыванием!
У меня прямо язык прилип к глотке. Какая досада, что мистер Морис взял с меня
обещание не трогать бутыли! И кому она только нужна? Он же сам сказал, что
останется здесь всего на одну ночь после того, как вернется из сеттльмента. Не
выпить же ему двух кварт в один вечер! Разве только если старый грешник Стумп
приедет с ним. Ну, тогда только держись! Этот выпьет и больше! Одно утешение,
что мы поедем в наш Баллибалах. Ох, уж и выпью я там настоящей ирландской
вместо этой американской дряни! При одной только мысли об этом с ума сойдешь от
удовольствия!
Некоторое
время Фелим просидел в молчании, как бы мысленно перебирая те радости, которые
ждут его в Баллибалахе.
Но скоро
мечты его привели в тот угол, где стояла соблазнительница-бутыль. Снова глаза
ирландца с жадностью устремились в этот заветный уголок.
– Сокровище
ты мое! – сказал Фелим, обращаясь к бутыли. – Уж очень ты хороша собой, должен
тебе сказать. Ведь ты же не выдашь меня, если я тебя только разок поцелую?
Только один поцелуй! Что же в этом плохого? Даже хозяин ничего не скажет, если
только узнает, как мне пришлось повозиться с упаковкой. Сколько пыли я
наглотался! А потом – ведь мы же уезжаем. А как же не выпить на дорогу? Без
этого нельзя – пути не будет. Я так и скажу хозяину, и он не рассердится. Кроме
того, он ведь опоздал уже на целых десять часов. Скажу ему, что я выпил лишь
маленький глоточек, чтобы ничего не грезилось. Ну, будь что будет! Я только понюхаю
немного, а там уж как судьбе будет угодно… Лежи, Тара, я не уйду.
Собака
поднялась, видя, что Фелим направился к двери. Тара не поняла намерений Фелима.
Он вышел лишь посмотреть, не видно ли хозяина и не помешает ли он ему
осуществить задуманный план.
Убедившись,
что никого нет, Фелим быстро направился в угол, открыл бутыль и, поднеся ее к
губам, выпил немного больше глотка.
Поставив
бутыль на место, он вернулся и молча сел на стул. И снова заговорил сам с
собой:
– Не
могу понять, почему так долго нет хозяина. Он сказал, что вернется сюда к
восьми часам утра, а теперь уже шесть часов вечера, если только техасское
солнце не врет. Наверно, что-то задержало его. Как ты думаешь, Тара?
На этот
раз Тара фыркнула утвердительно – ей в нос попал пепел.
– Не
случилось ли чего? Что же тогда будет с нами, Тара? Ах ты, старый мой пес!
Тогда нам долго не видать Баллибалаха. Разве только продать барахлишко
хозяина?..
Фелим
встал и направился к двери.
– Пойдем,
Тара! – закричал Фелим. – Пойдем, старая собака, посмотрим, не видно ли хозяина.
Мистеру Морису будет приятно, если он увидит, что мы о нем беспокоимся.
Фелим с
Тарой направились к обрывистому берегу Аламо. Пройдя сначала низом и пробираясь
через густые заросли, они подошли к откосу и стали взбираться. Вскоре они
очутились на верхушке утеса.
Перед их
глазами расстилалась равнина.
Солнце
спустилось уже довольно низко, но еще хорошо освещало прерию.
На
совершенно ровной поверхности кое-где торчали кактус или одинокое деревце юкки.
Больше ничто не нарушало однообразия степи и ничто не загораживало далей.
Казалось, если бы по прерии пробежал койот, то и его можно было бы легко
заметить.
На
большом расстоянии вдали виднелась темная полоска лесных зарослей.
Фелим
молча смотрел в том направлении, откуда он ждал своего хозяина.
Ему
недолго пришлось ждать. На горизонте из-за деревьев показался всадник. Он направлялся
к Аламо.
Всадник
был еще на расстоянии больше мили, но верный слуга уже узнал в нем своего хозяина.
Он узнал его по полосатому серапэ яркой расцветки: ни у кого из мексиканцев не
было такого – оно было соткано индейцами племени навахо.
Фелим
только удивился, почему хозяин набросил серапэ себе на плечи в такой душный вечер.
Казалось, разумнее бы свернуть его и привязать к седлу.
– Тара,
собака моя! Вот и наш хозяин! Но только сейчас такая жара, что впору на камнях
жарить мясо, а он как будто этого не замечает. Не простудился ли он в этой
конуре, в таверне Обердофера? Свинья и та не захотела бы там жить. Наша хибарка
– настоящий салон по сравнению с ней.
Фелим
некоторое время молча наблюдал за всадником. Путник уже был на расстоянии полумили
и продолжал приближаться.
– Мать
Моисея! – закричал Фелим. – Что же это он придумал? Нет, это, наверно, просто
шутка, Тара. Он хочет, чтобы мы с тобой удивились. Ему вздумалось пошутить над
нами… Святой Патрик! Как это странно! Похоже, что у него нет головы. Право,
нет! Что же это может значить? Святая дева! Ведь если не знать, что это хозяин,
можно по-настоящему испугаться… Да хозяин ли это? Как будто бы наш хозяин выше.
А голова? Сохрани нас, святой Патрик, где же она? Она ведь не может быть под
серапэ? Не похоже на это. Что же все это значит, Тара?
В голосе
Фелима звучал ужас.
Собака
стояла немного впереди Фелима. Блестящими, широко раскрытыми глазами она
уставилась на своего хозяина, который был уже на расстоянии каких-нибудь
полутораста шагов.
Когда
Фелим задал последний вопрос, закончивший длинную тираду, Тара в ответ только
жалобно взвыла.
Вслед за
этим собака сорвалась с места и бросилась навстречу всаднику. Неудержимо несясь
вперед, она как-то пронзительно взвизгивала; этот визг был совсем не похож на
тот бархатистый, красивый лай, каким она обычно приветствовала возвращавшегося
домой мустангера.
Гнедой,
в котором Фелим уже давно узнал лошадь хозяина, круто повернул и поскакал обратно
в степь.
Не
отводя глаз от всадника, Фелим вдруг весь задрожал и застыл от нового прилива
ужаса. Он увидел при повороте лошади – это было ужаснее всего! – он видел
голову человека, того человека, который сидел на лошади, но, вместо того чтобы
быть, как ей подобает, на плечах, она была в руке всадника, у передней луки
седла.
Когда
лошадь повернулась к нему боком, Фелим увидел – или, может быть, ему показалось,
что он видит страшное лицо мертвеца, покрытое запекшейся кровью.
Больше
он ничего не видел. В следующую же секунду Фелим повернулся спиной к равнине, а
еще через секунду он уже мчался вниз по откосу со скоростью, на которую только
были способны его подкашивающиеся ноги.
|
