6
Толпы солдат несли на носилках и вели под руки раненых. На
улице было совершенно темно; только редко, редко где светились окна в гошпитале
или у засидевшихся офицеров. С бастионов доносился тот же грохот орудий и
ружейной перепалки, и те же огни вспыхивали на черном небе. Изредка слышался
топот лошади проскакавшего ординарца, стон раненого, шаги и говор носильщиков
или женский говор испуганных жителей, вышедших на крылечко посмотреть на
канонаду.
В числе последних был и знакомый нам Никита, старая
матроска, с которой он помирился уже, и десятилетняя дочь ее.
– Господи, Мати Пресвятыя Богородицы! – говорила в
себя и вздыхая старуха, глядя на бомбы, которые, как огненные мячики,
беспрестанно перелетали с одной стороны на другую. – Страсти‑то, страсти
какие! И‑и‑хи‑хи. Такого и в первую бандировку не было. Вишь, где лопнула
проклятая, – прямо над нашим домом в слободке.
– Нет, это дальше, к тетиньке Аринке в сад всё
попадают, – сказала девочка.
– И где‑то, где‑то барин мой таперича? – сказал
Никита нараспев и еще пьяный немного. – Уж как я люблю евтого барина
своего, так сам не знаю. Он меня бьеть, а все‑таки я его ужасно как люблю. Так
люблю, что если, избави Бог, да убьют его грешным делом, так, верите ли,
тетинька, я после евтого сам не знаю, что могу над собой произвести. Ей‑богу!
Уж такой барии, что одно слово! Разве с евтими сменить, что тут в карты
играють, – это что – тьфу! – одно слово! – заключил Никита,
указывая на светящееся окно комнаты барина, в которой во время отсутствия штабс‑капитана
юнкер Жвадческий позвал к себе на кутеж, по случаю получения креста, гостей:
подпоручика Угровича и поручика Непшитшетского, того самого, которому надо было
идти на бастион и который был нездоров флюсом.
– Звездочки‑то, звездочки так и катятся, – глядя
на небо, прервала девочка молчание, последовавшее за словами Никиты, –
вон, вон еще скатилась! К чему это так? а маынька?
– Совсем разобьют домишко наш, – сказала старуха,
вздыхая и не отвечая на вопрос девочки.
– А как мы нонче с дяинькой ходили туда, маынька, –
продолжала певучим голосом разговорившаяся девочка, – так большущая такая
ядро в самой комнатке подле шкапа лежит; она сенцы, видно, пробила да в горницу
и влетела. Такая большущая, что не поднимешь.
– У кого были мужья да деньги, так повыехали, –
говорила старуха, – а тут – ох, горе‑то, горе, последний домишко и тот
разбили. Вишь как, вишь как палит злодей! Господи, Господи!
– А как нам только выходить, как одна бомба прилети‑и‑ит,
как лопни‑и‑ит, как – засыпи‑и‑ит землею, так даже чуть‑чуть нас с дяинькой
одним оскретком не задело.
– Крест ей за это надо, – сказал юнкер, который
вместе с офицерами вышел в это время на крыльцо посмотреть на перепалку.
– Ты сходи до генерала, старуха, – сказал поручик
Непшитшетский, трепля ее по плечу, – право!
– Pojde na ulice zobaczyc со tam nowego [9], – прибавил он, спускаясь с лесенки.
– A my tym czasem napijmy sie wodki, bo cos dusza w
pietu ucieka [10], –
сказал, смеясь, веселый юнкер Жвадчевский.
|
