7
Наговорившись почти досыта и дойдя наконец до того чувства,
которое часто испытываешь, что общего мало, хотя и любишь друг друга, –
братья помолчали довольно долго.
– Так бери же свои вещи и едем сейчас, – сказал
старший.
Младший вдруг покраснел и замялся.
– Прямо в Севастополь ехать? – спросил он после
минуты молчанья.
– Ну да, ведь у тебя немного вещей; я думаю, уложим.
– Прекрасно! сейчас и поедем, – сказал младший со
вздохом и пошел в комнату.
Но, не отворяя двери, он остановился в сенях, печально
опустив голову, и начал думать:
«Сейчас прямо в Севастополь, в этот ад – ужасно! Однако все
равно, когда‑нибудь надо же было. Теперь, по крайней мере, с братом…»
Дело в том, что только теперь, при мысли, что, севши в
тележку, он, не вылезая из нее, будет в Севастополе и что никакая случайность
уже не может задержать его, ему ясно представилась опасность, которой он
искал, – и он смутился, испугался одной мысли о близости ее. Кое‑как
успокоив себя, он вошел в комнату; но прошло 1/4 часа, а он все не выходил к
брату, так что старший отворил наконец дверь, чтоб вызвать его. Меньшой
Козельцов, в положении провинившегося школьника, говорил о чем‑то с офицером из
П. Когда брат отворил дверь, он совершенно растерялся.
– Сейчас, сейчас я выйду – заговорил он, махая рукой
брату. – Подожди меня, пожалуйста, там.
Через минуту он вышел действительно и с глубоким вздохом
подошел к брату.
– Можешь себе представить, я не могу с тобой ехать,
брат, – сказал он.
– Как? Что за вздор!
– Я тебе всю правду скажу, Миша! У нас уж ни у кого
денег нет, и мы все должны этому штабс‑капитану, который из П. едет. Ужасно
стыдно!
Старший брат нахмурился и долго не прерывал молчанья.
– Много ты должен? – спросил он, исподлобья
взглядывая на брата.
– Много… нет, не очень много; но совестно ужасно: он на
трех станциях за меня платил, и сахар все его шел… так что я не знаю… да и в
преферанс мы играли… я ему немножко остался должен.
– Это скверно, Володя! Ну что бы ты сделал, ежели бы
меня не встретил? – сказал строго, не глядя на брата, старший.
– Да я думал, братец, что получу эти подъемные в
Севастополе, так отдам. Ведь можно так сделать; да и лучше уж завтра я с ним
приеду.
Старший брат достал кошелек и с некоторым дрожанием пальцев
достал оттуда две 10‑рублевые и одну 3‑рублевую бумажку.
– Вот мои деньги, – сказал он. – Сколько ты
должен?
Сказав, что это были все его деньги, Козельцов говорил не
совсем правду: у него было еще 4 золотых, зашитых на всякий случай в обшлаге,
но которые он дал себе слово ни за что не трогать.
Оказалось, что Козельцов 2‑й, с преферансом и сахаром, был
должен только 8 рублей офицеру из П. Старший брат дал их ему, заметив только,
что этак нельзя, когда денег нет, еще в преферанс играть.
– На что ж ты играл?
Младший брат не отвечал ни слова. Вопрос брата показался ему
сомнением в его честности. Досада на самого себя, стыд в поступке, который мог
подавать такие подозрения, и оскорбление от брата, которого он так любил,
произвели в его впечатлительной натуре такое сильное, болезненное чувство, что
он ничего не отвечал, чувствуя, что не в состоянии будет удержаться от слезливых
звуков, которые подступали ему к горлу. Он взял не глядя деньги и пошел к
товарищам.
|
