16
Козельцов, прежде чем идти к своим офицерам, пошел
поздороваться с своею ротой и посмотреть, где она стоит. Бруствера из туров,
фигуры траншей, пушки, мимо которых он проходил, даже осколки и бомбы, на
которые он спотыкался по дороге, – все это, беспрестанно освещаемое огнями
выстрелов, было ему хорошо знакомо. Все это живо врезалось у него в памяти 3
месяца тому назад, в продолжение двух недель, которые он безвыходно провел на
этом самом бастионе. Хотя много было ужасного в этом воспоминании, какая‑то
прелесть прошедшего примешивалась к нему, и он с удовольствием, как будто
приятны были проведенные здесь две недели, узнавал знакомые моста и предметы.
Рота была расположена по оборонительной стенке к 6‑му бастиону.
Козельцов вошел в длинный, совершенно открытый со стороны
входа блиндаж, в котором, ему сказали, стоит девятая рота. Буквально ноги некуда
было поставить во всем блиндаже: так он от самого входа наполнен был солдатами.
В одной стороне его светилась сальная кривая свечка, которую лежа держал
солдатик. Другой солдатик по складам читал какую‑то книгу, держа ее около самой
свечки. В смрадном полусвете блиндажа видны были поднятые головы, жадно
слушающие чтеца. Книжка была азбука, и, входя в блиндаж, Козельцов услышал
следующее:
– «Страх… смер‑ти врожден‑ное чувствие чело‑веку».
– Снимите со свечки‑то, – сказал голос. –
Книжка славная.
– «Бог… мой…» – продолжал чтец.
Когда Козельцов спросил фельдфебеля, чтец замолк, солдаты
зашевелились, закашляли, засморкались, как всегда после сдержанного молчания;
фельдфебель, застегиваясь, поднялся около группы чтеца и, шагая через ноги и по
ногам тех, которым некуда было убрать их, вышел к офицеру.
– Здравствуй, брат! Что, это вся наша рота?
– Здравия желаем! с приездом, ваше благородие! –
отвечал фельдфебель, весело и дружелюбно глядя на Козельцова. – Как
здоровьем поправились, ваше благородие? Ну и слава Богу! А то мы без вас
соскучились.
Видно сейчас было, что Козельцова любили в роте. В глубине
блиндажа послышались голоса: «Старый ротный приехал, что раненый был,
Козельцов, Михаил Семеныч», и т. п.; некоторые даже пододвинулись к нему,
барабанщик поздоровался.
– Здравствуй, Обанчук! – сказал Козельцов. –
Цел? – Здорово, ребята! – сказал он потом, возвышая голос.
– Здравия желаем! – загудело в блиндаже.
– Как поживаете, ребята?
– Плохо, ваше благородие: одолевает француз, – так
дурно бьет из‑за шанцов, да и шабаш, а в поле не выходит.
– Авось на мое счастье, Бог даст, и выйдет в поле,
ребята! – сказал Козельцов. – Уж мне с вами не в первый раз: опять
поколотим.
– Ради стараться, ваше благородие! – сказало
несколько голосов.
– Что же, они точно смелые, их благородие ужасно какие
смелые! – сказал барабанщик не громко, но так, что слышно было, обращаясь
к другому солдату, как будто оправдываясь перед ним в словах ротного командира
и убеждая его, что в них ничего нет хвастливого и неправдоподобного.
От солдатиков Козельцов перешел в оборонительную казарму к
товарищам‑офицерам.
|
