 Увеличить |
21
Вланг был чрезвычайно доволен своим назначением, живо
побежал собираться и, одетый, пришел помогать Володе и все уговаривал его взять
с собой и койку, и шубу, и старые «Отечественные записки», и кофейник
спиртовой, и другие ненужные вещи. Капитан посоветовал Володе прочесть сначала
по «Руководству» о стрельбе из мортир и выписать тотчас же оттуда таблицу углов
возвышения. Володя тотчас же принялся за дело, и, к удивлению и радости своей,
заметил, что хотя чувство страха опасности и, еще более того, что он будет
трусом, беспокоили его еще немного, но далеко не в той степени, в какой это
было накануне. Отчасти причиной тому было влияние дня и деятельности, отчасти и
главное то, что страх, как и каждое сильное чувство, не может в одной степени
продолжаться долго. Одним словом, он уже успел перебояться. Часов в семь,
только что солнце начинало прятаться за Николаевской казармой, фельдфебель
вошел к нему и объявил, что люди готовы и дожидаются.
– Я Вланге, список отдал. Вы у него извольте спросить,
ваше благородие! – сказал он.
Человек 20 артиллерийских солдат в тесаках без
принадлежности стояли за углом дома. Володя вместе с юнкером подошел к ним.
«Сказать ли им маленькую речь или просто сказать: „Здорово, ребята!“, или
ничего не сказать? – подумал он. – Да и отчего ж не сказать: „Здорово,
ребята!“ – это должно даже». И он смело крикнул своим звучным голоском:
«Здорово, ребята!» Солдаты весело отозвались: молодой, свежий голосок приятно
прозвучал в ушах каждого. Володя бодро шел впереди солдат, и хотя сердце у него
стучало так, как будто он пробежал во весь дух несколько верст, походка была
легкая и лицо веселое. Подходя уже к самому Малахову кургану, поднимаясь на
гору, он заметил, что Вланг, ни на шаг не отстававший от него и дома казавшийся
таким храбрым, беспрестанно сторонился и нагибал голову, как будто все бомбы и
ядра, уже очень часто свистевшие тут, летели прямо на него. Некоторые из
солдатиков делали то же, и вообще на большей части их лиц выражалось ежели не
боязнь, то беспокойство. Эти обстоятельства окончательно успокоили и ободрили
Володю.
«Так вот я и на Малаховом кургане, который я воображал
совершенно напрасно таким страшным! И я могу идти, не кланяясь ядрам, и трушу
даже гораздо меньше других! Так я не трус?» – подумал он с наслаждением и даже
некоторым восторгом самодовольства.
Однако это чувство бесстрашия и самодовольства было скоро
поколеблено зрелищем, на которое он наткнулся в сумерках на Корниловской
батарее, отыскивая начальника бастиона. Четыре человека матросов, около
бруствера, за ноги и за руки держали окровавленный труп какого‑то человека без
сапог и шинели и раскачивали его, желая перекинуть через бруствер. (На второй
день бомбардирования не успевали убирать тела на бастионах и выкидывали их в
ров, чтобы они не мешали на батареях). Володя с минуту остолбенел, увидав, как
труп ударился на вершину бруствера и потом медленно скатился оттуда в канаву;
но, на его счастье, тут же начальник бастиона встретился ему, отдал приказания
и дал проводника на батарею и в блиндаж, назначенный для прислуги. Не буду
рассказывать, сколько еще ужасов, опасностей и разочарований испытал наш герой
в этот вечер; как вместо такой стрельбы, которую он видел на Волковом поле, при
всех условиях точности и порядка, которые он надеялся найти здесь, он нашел 2
разбитые мортирки без прицелов, из которых одна была смята ядром в дуле, а
другая стояла на щепках разбитой платформы; как он не мог до утра добиться
рабочих, чтоб починить платформу; как ни один заряд не был того веса, который
означен был в «Руководстве»; как ранили 2 солдат его команды и как 20 раз он
был на волоске от смерти. По счастию, в помощь ему назначен был огромного роста
комендор, моряк, с начала осады бывший при мортирах и убедивший его в
возможности еще действовать из них, с фонарем водивший его ночью по всему
бастиону, точно как по своему огороду, и обещавший к завтраму все устроить.
Блиндаж, к которому провел его проводник, была вырытая в каменном грунте, в две
кубические сажени продолговатая яма, накрытая аршинными дубовыми бревнами. В
ней‑то он поместился со всеми своими солдатами. Вланг, первый, как только
увидал в аршин низенькую дверь блиндажа, опрометью, прежде всех, вбежал в нее
и, чуть не разбившись о каменный пол, забился в угол, из которого уже не
выходил больше. Володя же, когда все солдаты поместились вдоль стен на полу и
некоторые закурили трубочки, разбил свою кровать в углу, зажег свечку и,
закурив папироску, лег на койку. Над блиндажом слышались беспрестанные
выстрелы, но не слишком громко, исключая одной пушки, стоявшей рядом и
потрясавшей блиндаж так сильно, что с потолка земля сыпалась. В самом блиндаже
было тихо: только солдаты, еще дичась нового офицера, изредка переговаривались,
прося один другого посторониться или огню – трубочку закурить; крыса скреблась
где‑то между камнями, или Вланг, не пришедший еще в себя и дико смотревший
кругом, вздыхал вдруг громким вздохом. Володя на своей кровати, в набитом
народом уголке, освещенном одной свечкой, испытывал то чувство уютности,
которое было у него, когда ребенком, играя в прятки, бывало, он залезал в шкаф
или под юбку матери и, не переводя дыхания, слушал, боялся мрака и вместе
наслаждался чем‑то. Ему было и жутко немножко и весело.
|
