11
Войдя в первую комнату, обставленную койками, на которых
лежали раненые, и пропитанную этим тяжелым, отвратительно‑ужасным гошпитальным
запахом, они встретили двух сестер милосердия, выходивших им навстречу.
Одна женщина, лет 50, с черными глазами и строгим выражением
лица, несла бинты и корпию и отдавала приказания молодому мальчику, фельдшеру,
который шел за ней; другая, весьма хорошенькая девушка, лет 20, с бледным и
нежным белокурым личиком, как‑то особенно мило‑беспомощно смотревшим из‑под
белого чепчика, обкладывавшего ей лицо, шла, руки в карманах передника,
потупившись, подле старшей и, казалось, боялась отставать от нее.
Козельцов обратился к ним с вопросом, не знают ли они, где
Марцов, которому вчера оторвало ногу.
– Это, кажется, П. полка? – спросила старшая. –
Что, он вам родственник?
– Нет‑с, товарищ.
– Гм! Проводите их, – сказала она молодой сестре,
по‑французски, – вот сюда, – а сама подошла с фельдшером к раненому.
– Пойдем же, что ты смотришь! – сказал Козельцов
Володе, который, подняв брови, с каким‑то страдальческим выражением, не мог
оторваться – смотрел на раненых. – Пойдем же.
Володя пошел с братом, но все продолжая оглядываться и
бессознательно повторяя:
– Ах, Боже мой! Ах, Боже мой!
– Верно, они недавно здесь? – спросила сестра у
Козельцова, указывая на Володю, который, ахая и вздыхая, шел за ними по
коридору.
– Только что приехал.
Хорошенькая сестра посмотрела на Володю и вдруг заплакала.
– Боже мой, Боже мой! Когда это все кончится! –
сказала она с отчаянием в голосе.
Они вошли в офицерскую палату. Марцов лежал навзничь,
закинув жилистые, обнаженные до локтей руки за голову и с выражением на желтом
лице человека, который стиснул зубы, чтобы не кричать от боли. Целая нога была
в чулке высунута из‑под одеяла, и видно было, как он на ней судорожно
перебирает пальцами.
– Ну что, как вам? – спросила сестра, своими
тоненькими, нежными пальцами, на одном из которых, Володя заметил, было золотое
колечко, поднимая его немного плешивую голову и поправляя подушку. – Вот
ваши товарищи пришли вас проведать.
– Разумеется, больно, – сердито сказал он. –
Оставьте, мне хорошо! – И пальцы в чулке зашевелились еще быстрее. –
Здравствуйте! Как вас зовут, извините? – сказал он, обращаясь к
Козельцову. – Ах, да, виноват, тут все забудешь, – сказал он, когда
тот сказал ему свою фамилию. – Ведь мы с тобой вместе жили, –
прибавил он без всякого выражения удовольствия, вопросительно глядя на Володю.
– Это мой брат, нынче приехал из Петербурга.
– Гм! А я‑то вот и полный выслужил, – сказал он,
морщась. – Ах, как больно!.. Да уж лучше бы конец скорее.
Он вздернул ногу и, промычав что‑то, закрыл лицо руками.
– Его надо оставить, – шепотом сказала сестра, со
слезами на глазах, – уж он очень плох.
Братья еще на Северной решили идти вместе на пятый бастион;
но, выходя из Николаевской батареи, они как будто условились не подвергаться
напрасно опасности и, ничего не говоря об этом предмете, решили идти каждому
порознь.
– Только как ты найдешь, Володя? – сказал
старший. – Впрочем, Николаев тебя проводит на Корабельную, а я пойду один
и завтра у тебя буду.
Больше ничего не было сказано в это последнее прощанье между
двумя братьями.
|
