ДЕНЬ ШЕСТЬДЕСЯТ ПЕРВЫЙ
Мы предвидели, что повесть о приключениях цыгана подходит к
концу, и с тем большим нетерпеньем ждали вечера, а когда он заговорил,
обратились в слух.
ПРОДОЛЖЕНИЕ ИСТОРИИ ВОЖАКА ЦЫГАН
Знатная настоятельница Валь-Санта, быть может, и не
сломилась бы под тяжестью страданий, но она наложила на себя тяжкую епитимью, и
ее истощенный организм этого не выдержал. Я видел, что она медленно угасает, и
не решался ее оставить. Моя монашеская ряса позволяла мне в любую пору входить
в монастырь, и вот настал день, когда несчастная Мануэла испустила дух у меня
на руках. Наследник герцогини – герцог Сорриенте находился в это время в
Валь-Санта. Этот сеньор держался со мной с полной откровенностью.
– Я знаю, – сказал он мне, – какие отношения
связывали тебя с австрийской партией, к которой я и сам принадлежал. Если тебе
понадобится какая-нибудь услуга, прошу не забывать обо мне. Ты этим меня
одолжишь. Что же касается открытых отношений с тобой, ты понимаешь, что, не
подвергая нас обоих без нужды опасности, я не могу их поддерживать.
Герцог Сорриенте был прав. Я представлял собой один из
потерянных фортов партии. Меня выдвинули вперед, чтобы потом, когда вздумается,
покинуть. У меня еще оставалось значительное состояние, которое легко можно
было перевести в любую страну, так как оно находилось целиком в руках братьев
Моро. Я хотел уехать в Рим или в Англию, но, когда дело доходило до
окончательного решения, я ничего не предпринимал. Одна мысль о возвращении в
свет приводила меня в содрогание. Отвращение к светской жизни стало у меня в
некотором смысле душевной болезнью.
Видя, что я колеблюсь и не знаю, что предпринять, Уседа стал
меня уговаривать поступить на службу к шейху Гомелесов.
– Что это за служба? – спросил я. – Не
угрожает ли она безопасности моей родины?
– Нисколько, – ответил он. – Скрывающиеся в
этих горах мавры готовят переворот в исламе, их толкают на это политика и
фанатизм. У них неисчислимые возможности для достижения цели. С ними вошли в
соглашение ради собственной выгоды некоторые знатные испанские семейства.
Инквизиция вымогает у них крупные суммы и потому допускает совершаться под
землей тому, чего не потерпела бы на поверхности. В общем, дон Хуан, поверь мне
и испытай, какова жизнь, которую мы ведем в наших долинах.
Чувствуя, что свет опостылел мне, я решил последовать совету
Уседы. Цыгане – как мусульмане, так и язычники – приняли меня, как человека,
предназначенного им в вожаки, и поклялись мне в вечном послушании. Но
окончательную роль в моем решении сыграли цыганки. Особенно понравились мне две
из них: одну звали Китта, другую – Зитта. Обе были прелестны, и я не знал,
которую выбрать. Видя мои колебания, они вывели меня из затруднения, сказав,
что у них разрешено многоженство и что для освящения брачных уз не требуется
никакого обряда.
Со стыдом признаюсь, что это преступное распутство
соблазнило меня. Увы, есть лишь одно средство устоять на стезе добродетели:
избегать не освященных ею тропинок. Если человек скрывает свою фамилию,
поступки или намеренья, то скоро ему придется держать в тайне всю свою жизнь.
Мой союз с герцогиней был предосудителен лишь потому, что я должен был его
скрывать, и все тайны моей жизни были его неизбежным последствием. Более
невинное очарование удерживало меня в здешних долинах – очарование того образа
жизни, который здесь вели. Небесный полог, всегда раскинутый над головой,
прохлада пещер и лесов, благоуханный воздух, зеркальные поверхности вод, цветы,
растущие на каждом шагу, словом, природа, праздничная во всех
отношениях, – все это действовало умиротворяюще на мою душу, измученную светом
и его тревожным смятением.
Мои жены подарили мне двух дочерей. Тут я стал больше
прислушиваться к голосу совести. Я был свидетелем терзаний Мануэлы, которые
свели ее в могилу. Я решил, что мои дочери не будут ни магометанками, ни
язычницами. Надо было их воспитывать, вопрос был решен: я остался на службе у
Гомелесов. Мне доверяли очень важные дела и несметные суммы денег. Я был богат
и ни в чем не нуждался, но, с разрешения моего начальника, творил, сколько мог,
добро. Часто удавалось мне выручать людей из большой беды.
В общем, я продолжал вести под землей ту жизнь, которую вел
на ее поверхности. Я снова стал дипломатом. Не однажды ездил в Мадрид,
несколько раз – за пределы Испании. Этот деятельный образ жизни вернул мне
утраченную бодрость. Я все сильней втягивался в него.
Между тем дочери мои подрастали. В последнюю поездку свою в
Мадрид я взял их с собой. Двум благородным юношам удалось завоевать их сердца.
Семьи этих юношей имеют связь с жителями наших подземелий, и мы не опасаемся,
как бы дочери мои не рассказали им о наших долинах. Как только я выдам обеих
замуж, так сейчас же удалюсь в святую обитель и буду спокойно ждать там конца
жизни, хоть и не вполне свободной от заблуждений, но и не заслуживающей
названия порочной…
Вы просили, чтобы я рассказал вам о своих приключениях, и,
надеюсь, не пожалели о своем любопытстве.
– Мне бы только хотелось знать, – промолвила
Ревекка, – что сталось с Бускеросом.
– Сейчас скажу, – сказал цыган. – Порка в
Барселоне отбила у него охоту шпионить, но так как он подвергся ей под фамилией
Робусти, то считал, что она нисколько не может повредить славе Бускероса.
Поэтому он смело предложил свои услуги кардиналу Альберони и стал в его
правление заурядным интриганом, по примеру своего покровителя, который был
интриганом незаурядным.
Впоследствии Испанией стал управлять другой авантюрист – по
фамилии Рипперда. Под его властью Бускерос пережил еще несколько счастливых
дней, но время, которое кладет конец самым блестящим судьбам, лишило Бускероса
ног. Разбитый параличом, он велел, чтобы его относили на Пласа-дель-Соль, и там
пытался продолжать свою обычную деятельность, останавливая прохожих и по мере
сил вмешиваясь в их дела. Последний раз я видел его в Мадриде рядом с
забавнейшей фигурой, в которой я узнал поэта Агудеса. Время отняло у него
зрение, и бедняга утешался мыслью, что Гомер тоже был слепой. Бускерос
рассказывал ему городские сплетни, Агудес перелагал их в стихи, и порой его
можно было слушать не без удовольствия, хотя у него осталась только тень
прежнего дарования.
– Сеньор Авадоро, – в свою очередь, спросил
я, – а что сталось с дочерью Ундины?
– Об этом ты узнаешь поздней, а пока займись,
пожалуйста, приготовлениями к своему отъезду.
Мы тронулись в путь и после долгой езды прибыли в глубокую
долину, со всех сторон окруженную скалами. Когда разбили шатры, цыган подошел
ко мне и сказал:
– Сеньор Альфонс, возьми свою шляпу, шпагу и ступай за
мной.
Пройдя сто шагов, мы оказались перед отверстием в скале,
сквозь которое я увидел длинную темную галерею.
– Сеньор Альфонс, – сказал мне цыган. – Мы
знаем твою отвагу; к тому же ты пойдешь по этой дороге не в первый раз. Войди в
эту галерею и, как в первый раз, углубись в недра земли. Прощай, тут мы должны
расстаться.
Помня первый поход, я спокойно шагал несколько часов впотьмах.
Наконец заметил огонек и подошел к гробнице, войдя в которую увидел того же
самого молящегося дервиша. Услышав легкий шум, дервиш повернулся ко мне со
словами:
– Привет тебе, юноша! Радуюсь от всей души, видя тебя
здесь. Ты сдержал свое слово относительно одной части нашей тайны – теперь мы
откроем тебе всю ее, уже не требуя молчания. А пока отдохни и подкрепись.
Я сел на камень, и дервиш принес мне корзинку, в которой я
нашел мясо, хлеб и вино. Когда я поел, дервиш толкнул одну из стенок гробницы,
повернул ее на шарнирах и указал мне на витую лестницу.
– Спустись по ней, – сказал он мне, – ты
увидишь, что надо будет делать.
Насчитав около тысячи ступеней в темноте, я оказался в
пещере, освещенной несколькими светильниками. Я увидел каменную скамью, на которой
лежали стальные долота и молотки из того же металла. Перед скамьей блестела
золотая жила в толщину человека. Металл был темно-желтый и, кажется, без всякой
примеси. Я понял, чего от меня ждут. Хотели, чтоб я выдолбил столько золота,
сколько смогу.
Я взял в левую руку долото, в правую молоток и вскоре стал
довольно умелым рудокопом; но долота притуплялись, и их приходилось часто
менять. За три часа я выдолбил столько золота, что одному не поднять.
Тут я увидел, что пещеру заливает водой; я поднялся на несколько
ступеней, но вода все поднималась, так что пришлось совсем уйти из пещеры. В
гробнице я опять встретил дервиша; он благословил меня и указал на витую
лестницу, ведущую вверх, по которой мне надо было идти. Я пошел и, пройдя снова
около тысячи шагов, оказался в круглой зале, освещенной множеством
светильников, блеск которых отражался в слюдяных и опаловых плитах, украшавших
стены.
В глубине залы возносился золотой трон, на котором сидел
старец с белоснежным тюрбаном на голове. Я узнал в нем отшельника из долины.
Рядом с ним стояли мои родственницы в роскошных нарядах. Несколько дервишей в
белой одежде окружали его с обеих сторон.
– Молодой назорей, – сказал мне шейх, – ты
узнаешь во мне пустынника, у которого был в долине Гвадалквивира, и догадываешься,
что я – великий шейх Гомелесов. Ты, конечно, помнишь двух своих жен. Пророк
благословил их трогательное благочестие, вскоре обе они станут матерями и
смогут продолжить племя, которому предназначено вернуть калифат роду Али. Ты не
обманул наших надежд, вернулся в табор и ни одним словом не выдал того, что
было с тобой в наших подземельях. Да ниспошлет Аллах росу счастья на твою
голову!
Тут шейх сошел с трона и обнял меня, родственницы мои
сделали то же самое. Дервишей отослали, а мы перешли в другую комнату, в
глубине которой был накрыт ужин. Тут уже не было ни торжественных речей, ни
уговоров вступить в магометанство. Мы весело провели вместе большую часть ночи.
|
