 Увеличить |
ДЕНЬ СОРОК ВТОРОЙ
На другой день все мы собрались в той же самой пещере, и
маркиз, видя, что мы с нетерпением желаем узнать, что с ним было дальше, начал
так.
ПРОДОЛЖЕНИЕ ИСТОРИИ МАРКИЗА ТОРРЕСА РОВЕЛЬЯСА
Я рассказал вам об угрызениях совести, мучивших меня при
мысли о моей неверности Эльвире. Мне было ясно, что служанка маркизы явится на
другой день, чтобы снова отвести меня к постели своей госпожи, и я дал себе
слово встретить ее как можно хуже. Но, к великому моему удивлению, ни на другой
день, ни в последующие Сильвия не показывалась. Наконец спустя неделю пришла
более нарядная, чем этого требовала ее прелестная наружность. Я давно заметил,
что служанка красивей госпожи.
– Сильвия, – сказал я, – уйди от меня. По
твоей вине я изменил очаровательной женщине, которую люблю. Ты меня обманула. Я
думал, что иду к умирающей, а ты привела меня к женщине, охваченной жаждой
наслаждений. Хоть сердце мое по-прежнему ни в чем не повинно, я не могу сказать
того же о самом себе.
– Молодой чужеземец, – возразила Сильвия, –
успокойся: ты не виноват, с этой стороны можешь быть совершенно спокоен. Но не
думай, что я хочу отвести тебя к моей госпоже, которая спит теперь в объятиях
Рикарди.
– В объятиях своего дяди? – воскликнул я.
– Да Рикарди ей вовсе не дядя. Пойдем, я тебе все
объясню.
Заинтересовавшись, я пошел за ней. Мы сели в коляску,
приехали на виллу, вошли в сад, после чего прекрасная посланница провела меня к
себе в комнату, – верней, в гардеробную каморку, полную банок с помадой,
гребней и прочих предметов туалета. В глубине стояла белоснежная постелька,
из-под которой выглядывала пара изумительно изящных туфелек. Сильвия сняла
перчатки, мантилью и платок, который был у нее на груди.
– Остановись! – воскликнул я. – Этим самым
способом соблазнила меня твоя госпожа.
– Моя госпожа, – возразила Сильвия, –
прибегла к крайним средствам, без которых я пока сумею обойтись.
С этими словами она открыла шкаф, достала фрукты, печенье,
бутылку вина, поставила все это на стол, который придвинула к постели, и
сказала:
– Извини, прекрасный испанец, что я не могу предложить
тебе стул, но нынче утром у меня взяли последний, у служанок обычно нет лишней
мебели. Так что садись рядом со мной, и от всего сердца прошу: отведай это
скромное угощенье.
Я не мог отказаться от столь любезного приглашения, сел
рядом с Сильвией, принялся за фрукты и вино, а потом попросил ее рассказать мне
историю маркизы, что та и сделала.
ИСТОРИЯ МОНСЕНЬОРА РИКАРДИ И ЛАУРЫ ЧЕРЕЛЛИ, ИМЕНУЕМОЙ МАРКИЗОЙ ПАДУЛИ
Рикарди, младший сын знаменитой генуэзской семьи, при
поддержке своего дяди, который был генералом иезуитов, рано постригся и вскоре
стал прелатом. В то время привлекательная наружность и фиолетовые чулки производили
неотразимое впечатление на всех римских женщин. Рикарди не замедлил
воспользоваться этими своими преимуществами и, по примеру собратьев, с такой
необузданностью отдался светским удовольствиям, что в тридцать лет потерял к
ним всякий вкус и решил заняться делами более серьезными…
Он, видимо, решил не отказываться совсем от женщин, а
завязать более длительные и спокойные отношения. Но не знал, как приступиться к
делу. Некоторое время был cavaliere servente[36] первых
римских красавиц, но те бросали его ради более молодых прелатов; наконец ему
надоели эти вечные ухаживанья, принуждающие к неустанной суете и беготне.
Содержанки также не могли его удовлетворить: они не приняты в обществе, и с
ними не знаешь, о чем говорить.
Среди этих колебаний Рикарди принял решение, которое и до и
после него не одному приходило в голову: взять девочку и воспитать ее по своему
вкусу, чтоб она потом могла сделать его счастливым. В самом деле, что можно
сравнить с наслаждением каждый вечер видеть юное существо, духовное очарование
которого развивается вместе с физической прелестью. Какое счастье самому
вывозить ее в свет, знакомить с обществом, восхищаться ее суждениями, следить
за первыми проблесками чувства, прививать ей свои взгляды, – одним словом,
создать из нее существо, безраздельно тебе преданное. Но что потом делать с
этим очаровательным созданьем? Многие женятся, чтобы избежать хлопот. Рикарди
этого сделать не мог.
Посреди этих развратных помыслов прелат наш не забывал о
карьере. Один из его родственников, аудитор церковного суда, рассчитывал на
кардинальскую шляпу и получил обещание, что свою прежнюю должность сможет
передать племяннику. Но надо было ждать четыре, а то и пять лет, поэтому
Рикарди решил, что может пока съездить в родные края и даже попутешествовать.
Как-то раз, когда он бродил по улицам Генуи, к нему пристала
тринадцатилетняя девочка с корзинкой апельсинов и с поразившей его грацией
стала просить, чтоб он купил несколько штук. Рикарди рукой распутника отстранил
плохо причесанные волосы с лица девочки и обнаружил черты, сулящие необычайную
красоту. Он спросил у маленькой торговки, кто ее родители. Она ответила, что у
нее только мать, очень бедная, ее зовут Бастиана Черелли. Рикарди велел девочке
отвести его к матери, он назвал себя и сказал вдове, что у него есть дальняя
родственница, очень добрая, которая воспитывает молодых девушек и выдает их
замуж; в заключение он сказал, что постарается поместить к ней маленькую Лауру.
Мать промолвила с усмешкой:
– Я не знакома с родственницей монсеньора, которая, наверно,
почтенная дама. Но я уже слышала о твоей доброте к молодым девушкам и охотно
доверю тебе свою дочь. Не знаю, воспитаешь ли ты ее в добродетели, но, по
крайней мере, выручишь из нужды, которая хуже всех пороков.
Рикарди попросил ее сказать свои условия.
– Я не продаю своей дочери, – возразила
она, – но приму любой подарок, который ты захочешь мне дать, монсеньор.
Ведь надо жить, а у меня часто не хватает сил для работы.
В тот же день Рикарди отдал Лауру на воспитание одному из
своих подчиненных. Тотчас же руки ей намазали миндальным кремом, волосы завили
кольцами, на шею надели жемчужное ожерелье, плечи покрыли кружевами. Девочка,
поглядевшись в зеркало, сама себя не узнала, но с первого же дня догадалась о
своем будущем и стала приноравливаться к своему положению.
Между тем у Лауры были сверстники и ровесницы, которые, не
зная, что с ней сталось, очень о ней беспокоились. Упорней всех повел розыски
Чекко Босконе, четырнадцатилетний мальчик, сын носильщика, не по летам сильный
и до смерти влюбленный в маленькую продавщицу апельсинов, которую он часто
видел то на улице, а то и у нас дома, так как приходится нам дальним
родственником. Я говорю «нашим», так как моя фамилия – тоже Черелли, и я имею
честь быть двоюродной сестрой моей госпожи.
Тем более тревожились мы о своей родственнице, что при нас о
ней не только никогда не упоминали, но и нам было запрещено произносить ее имя.
Я занималась обычно шитьем грубого белья. А Чекко был мальчиком на посылках в
порту, где в будущем ему предстояло таскать тюки. Кончив дневную работу, я
приходила к нему на паперть одной церкви, и там он, горько плача, как-то сказал
мне:
– Мне пришла в голову замечательная мысль. Последние
дни все время шел дождь, и синьора Черелли не выходила из дома. Но я уверен,
что, как только наступит хорошая погода, она не выдержит и, если Лаура
находится в Генуе, пойдет ее проведать. А я издали побегу за ней, и так мы
узнаем, где прячут Лауру.
Я одобрила этот план. На другой день распогодилось, и я
пошла к синьоре Черелли. Видела, как она вынимает из старого шкафа еще более
старую мантилью, поговорила с ней немного и побежала предупредить Чекко. Мы
притаились и вскоре увидели синьору Черелли. Тихонько пошли за ней на другой
конец города и, увидев, что она входит в какой-то дом, опять спрятались. Через
некоторое время синьора Черелли вышла и направилась к себе. Мы входим в дом,
взбегаем на лестницу, перескакивая через две ступени, открываем дверь
роскошного помещения и посреди комнаты видим Лауру. Я кидаюсь ей на шею, но
Чекко вырывает ее из моих объятий и впивается в ее уста. В эту минуту
открывается дверь в соседнюю комнату, и входит Рикарди. Я получила дюжину
оплеух, а Чекко – столько же тумаков. Прибежали слуги, и в мгновенье ока мы
оказались на улице, побитые, униженные и наученные горьким опытом, что не
должны интересоваться участью нашей родственницы. Чекко поступил юнгой на
корабль мальтийских корсаров, и больше я о нем не слышала, но мое желание
встретиться с Лаурой не только не пропало, а, наоборот – еще больше усилилось.
Я служила во многих домах, наконец попала к маркизу Рикарди,
старшему брату прелата. Там много говорили о синьоре Падули, недоумевая, где
прелат нашел такую родственницу. Долго никто в семье не мог точно
узнать, – наконец чего не сумели разведать господа, дозналось любопытство
слуг. Мы повели свои собственные розыски и вскоре обнаружили, что воображаемая
маркиза – попросту Лаура Черелли. Маркиз приказал нам хранить тайну и отослал
меня к своему брату, которого предупредил, чтобы он был еще осторожней, если не
хочет нажить крупных неприятностей.
Но я не обещала тебе рассказывать о своих собственных
приключениях и не буду распространяться о маркизе Падули, раз ты знаешь пока
только Лауру Черелли, помещенную на воспитание к одному из подчиненных Рикарди.
Она недолго оставалась там; вскоре ее перевезли в соседний маленький городишко,
где Рикарди часто навещал ее и после каждой поездки возвращался все более
довольный.
Через два года Рикарди поехал в Лондон. Ехал он под чужой
фамилией, выдавая себя за итальянского купца. Лаура сопровождала его на
положении жены. Он возил ее в Париж и другие большие города, где легче
сохранить инкогнито. Лаура с каждым днем становилась очаровательней, она
обожала своего благодетеля и делала его счастливейшим из людей. Три года
промелькнули с быстротой молнии. Дядя Рикарди должен был скоро получить
кардинальскую шляпу и торопил племянника с возвращением в Рим. Рикарди отвез
свою возлюбленную в поместье, которое у него было неподалеку от Гориции. На
другой день по приезде он ей сказал:
– Я должен, синьора, сообщить тебе новость, по-моему,
довольно приятную. Ты теперь вдова маркиза Падули, недавно умершего на
императорской службе. Вот документы, подтверждающие мои слова. Падули был наш
родственник. Надеюсь, синьора, ты не откажешься исполнить мою просьбу, –
поедешь в Рим и поселишься в моем доме.
Через несколько дней после этого Рикарди уехал.
Новая маркиза, предоставленная своим мыслям, стала
раздумывать о характере Рикарди, о своих отношениях с ним и о том, как быть
дальше. Через три месяца мнимый дядя вызвал ее к себе. Он весь сиял в лучах
своего нового звания; часть этого сиянья озарила и Лауру, – к ней со всех
сторон стали тесниться с выражениями преданности. Рикарди объявил семье, что
приютил у себя вдову маркиза Падули, родственника семьи Рикарди по женской
линии.
Маркиз Рикарди никогда не слыхал, чтобы Падули был женат. Он
предпринял в этом направлении розыски, о которых я тебе говорила, и послал меня
к новой маркизе с вестью, чтобы она соблюдала величайшую осторожность. Я
отправилась морем, высадилась в Чивитавеккии и оттуда выехала в Рим. Когда я
предстала перед маркизой, она отпустила всех слуг и упала в мои объятия. Мы
стали вспоминать наши детские годы, мою мать, ее мать, каштаны, которыми мы
вместе с ней объедались, не забыли и о маленьком Чекко; я рассказала, что
бедный парень завербовался на корсарский корабль и пропал без вести. Лаура от
жалости залилась слезами, и я еле смогла ее успокоить. Она попросила меня не
открываться прелату и оставаться при ней в роли ее горничной. В случае, если бы
меня выдало мое произношение, я должна была объяснить, что я – не из самой
Генуи, а из ее окрестностей.
У Лауры был уже продуманный план действий. Две недели подряд
она была весела и разговорчива, но потом стала печальной, задумчивой, капризной
и ко всему равнодушной. Рикарди всеми способами старался сделать ей приятное,
но не мог вернуть ей прежней веселости.
– Дорогая Лаура, – сказал он однажды, – ну
скажи, чего тебе недостает? Сравни теперешнее свое положение с тем, из которого
я тебя вывел.
– А кто тебя просил об этом? – резко возразила
Лаура. – Да, да, я жалею теперь о своей прежней нужде. Что мне тут делать,
среди всех этих великосветских дам? Я предпочла бы открытые оскорбления их
двусмысленной учтивости. О, мои отрепья! Как я теперь плачу о вас! Не могу без
слез подумать о черном хлебе, каштанах и о тебе, дорогой Чекко, который должен
был жениться на мне, став носильщиком. С тобой я, может быть, знала бы нужду,
но никогда не узнала бы печали, тоски и скуки. Знатные дамы завидовали бы моей
участи.
– Лаура! Лаура! Что ты говоришь? – воскликнул
Рикарди.
– Это голос природы, – ответила Лаура, –
создавшей женщину для роли жены и матери, а не племянницы развратного прелата.
С этими словами она вышла в соседнюю комнату и заперла за
собой дверь на ключ.
Рикарди растерялся: он выдавал синьору Падули за свою
племянницу и теперь дрожал при мысли, что безрассудная может открыть правду и
разрушить его виды на будущее. Притом он любил негодницу, ревновал ее, –
словом, не знал, как ему вырваться из обступившего со всех сторон несчастья.
На другой день Рикарди, весь дрожа, вошел в комнату Лауры и,
к своему радостному удивлению, был встречен самым любезным образом.
– Прости меня, милый дядя, – сказала она, –
мой дорогой благодетель. Я – неблагодарная, не заслуживающая того, чтобы жить
на свете. Я – создание твоих рук, ты сформировал мой ум, я обязана тебе всем.
Прости, глупость шла не от сердца.
Так состоялось примирение. Через несколько дней после этого
Лаура сказала Рикарди:
– Я не могу быть с тобой счастливой. Ты полновластный
хозяин в доме, здесь все принадлежит тебе, а я лишь – твоя невольница. Тот
вельможа, что нас посещает, подарил Бианке Капуччи чудесное именье в герцогстве
Урбино. Вот этот человек действительно любит ее. А я уверена, попроси я у тебя
маленький баронат, в котором провела три месяца, ты бы, конечно, мне отказал. А
ведь он завещан тебе дядей Камбиази, и ты можешь распоряжаться им как
вздумаешь.
– Ты хочешь меня покинуть, – сказал
Рикарди, – если так жаждешь независимости?
– Я хочу еще сильней любить тебя, – возразила
Лаура.
Рикарди не знал, подарить или отказать; он любил, ревновал,
боялся, как бы его власть не оказалась подорванной и как бы ему не попасть в
зависимость от своей любовницы. Лаура читала в его душе и могла бы довести его
до отчаяния, но Рикарди пользовался огромным влиянием в Риме, и стоило ему
сказать одно слово, как четверо сбиров схватили бы племянницу и отвезли ее на
продолжительное покаяние в какой-нибудь монастырь.
Эта опасность удерживала Лауру, но, чтобы поставить на
своем, она притворилась тяжело больной. Она как раз обдумывала этот план, когда
ты вошел в пещеру.
– Как? – воскликнул я в удивлении. – Она
думала не обо мне?
– Нет, дитя мое, – ответила Сильвия. – Она
думала о баронате, который приносит две тысячи скудо годового дохода. Вдруг ей
пришло в голову как можно скорей притвориться больной и даже умирающей. Она
научилась этому раньше, подражая одной актрисе, которую видела в Лондоне, и
захотела проверить, сумеет ли обмануть тебя. Так что видишь, мой молодой
испанец, ты попал в расставленную западню, но ни ты, ни моя госпожа не можете
пожаловаться на конец комедии. Никогда не забуду, как ты был хорош, когда,
выйдя от Лауры, искал моего плеча, чтобы на него опереться. Я дала себе слово
тогда, что дойдет очередь и до меня.
Что я могу вам еще сказать? Выслушав Сильвию, я был как
помешанный, в одно мгновение утратив все свои иллюзии. Я сам не знал, что со
мной. Сильвия воспользовалась моим состоянием, чтобы внести смятение в мои
мысли. Это ей удалось без труда, она даже злоупотребила своим преимуществом. В
конце концов, когда она повела меня к повозке, я не знал, мучиться ли мне
новыми угрызениями совести или махнуть на них рукой.
Когда маркиз дошел до этого места своей повести, цыган,
присутствия которого требовали важные дела, попросил его отложить продолжение
на завтра.
|
