 Увеличить |
ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ
Кажется, я проспал несколько часов, как вдруг меня
разбудили. Я увидел входящего монаха-доминиканца и с ним несколько человек
весьма неприятной наружности. У некоторых были в руках факелы, у других
совершенно неизвестные мне инструменты, – явно орудия пытки. Я вспомнил о
сделанном мною выборе и решил ни на волос от него не отступать. Подумал о своем
отце; правда, его никогда не пытали, но я знал, что при многочисленных и
болезненных хирургических операциях, каким он подвергался, он даже ни разу не
крикнул.
«Последую его примеру, – сказал я сам себе, –
словечка не пророню, вздоха не издам».
Инквизитор крикнул, чтоб ему принесли кресло, сел возле
меня, придал своему лицу ласковое, приветливое выражение и обратился ко мне с
такими словами:
– Милый, дорогой сын, благодари небо, что оно привело
тебя в эту темницу. Но какой дал ты для этого повод? Какой грех совершил?
Исповедуйся, в слезах и смирении ищи облегченья на груди моей. Не хочешь
отвечать?.. Увы, сын мой, дурно, очень дурно поступаешь ты. Не в наших правилах
допрашивать преступника. Мы предоставляем ему свободу изобличенья самого себя.
Такие признания, хоть отчасти и вынужденные, имеют свою хорошую сторону,
особенно когда виновный находит нужным назвать соучастников. По-прежнему
молчишь? Тем хуже для тебя; я вижу, что должен сам вывести тебя на правильный
путь. Знаешь ли ты двух африканских принцесс, или верней – двух мерзких
колдуний, гнусных ведьм, дьяволиц в образе человеческом? Не отвечаешь?.. Ввести
сюда этих двух инфант Люциферовых!
Тут ввели обеих моих родственниц, с руками, связанными, как
мои, – после чего инквизитор продолжал:
– Ну как, милый сын, узнаешь ты их? Продолжаешь
молчать? Дорогой сын, пусть не устрашит тебя то, что я тебе скажу. Тебе сделают
немного больно. Видишь вон те две доски? Твои ноги вложат в эти доски и стянут
веревками, а потом вобьют тебе молотком между колен вот эти клинья. Сперва ноги
твои нальются кровью, потом кровь брызнет из больших пальцев, а на других
отвалятся ногти; подошвы полопаются, и вытечет жир, смешанный с раздавленным
мясом. Это уже будет больней. Все не отвечаешь? Ты прав, это только
подготовительные мученья. Но ты все-таки потеряешь сознание, однако тотчас
очнешься с помощью вот этих солей и спиртов. Потом у тебя вынут эти клинья и
вобьют вон те, большего размера. После первого удара у тебя раздробятся
коленные суставы и кости, после другого ноги треснут сверху донизу, выскочит
костный мозг и, вместе с кровью, обагрит эту солому. Ты упорствуешь в своем
молчании? Хорошо, сожмите ему пальцы.
Услышав это, палачи схватили меня за ноги и положили между
двумя досками.
– Не хочешь говорить?.. Вбейте клинья!.. Молчишь?..
Подымите молотки!..
В это мгновенье послышалась ружейная стрельба.
– О, Аллах! – воскликнула Эмина. – Мы
спасены. Зото идет нам на помощь!
Зото вошел с толпой своих, выгнал вон палачей и приковал
инквизитора к железному обручу, вбитому в стены тюрьмы. Потом развязал меня и
обеих мавританок. Как только девушки почувствовали, что руки у них свободны,
они обвили ими мою шею. Нас разлучили. Зото велел мне садиться на коня и ехать
вперед, обещая сейчас же поспешить вместе с женщинами вслед за мной. Авангард,
с которым я выступил, состоял из четырех всадников. На рассвете в безлюдной
местности мы сменили коней; потом стали карабкаться по вершинам и склонам
крутых гор.
Около четырех пополудни мы оказались около скалистого грота,
где решили переночевать. Я радовался, что солнце еще не зашло, и вид был
захватывающий, особенно для меня, видевшего до тех пор только Арденны и
Зеландию. У ног моих простиралась очаровательная Вега-де-Гранада, которую
жители упрямо называют la Nuestra Vegilla[4].
Я видел ее всю: шесть городов ее и сорок деревень, извилистое русло Хениля,
потоки, низвергающиеся с вершин Альпухары, тенистые рощи, беседки, дома, сады и
множество усадеб. Восхищенный чарующим зрелищем стольких соединенных вместе
предметов, я сосредоточил все свои чувства в зрении. Во мне проснулся обожатель
природы, и я совсем забыл о своих родственницах, которые не замедлили прибыть в
носилках. После того как они уселись на разложенных в гроте подушках и немного
отдохнули, я сказал им:
– Сударыни, я ничуть не жалею, что провел ту ночь в
Вента-Кемаде, но, говоря откровенно, ее окончание пришлось мне не по вкусу.
– Считай нас, Альфонс, виновницами только приятных
твоих снов, – сказала Эмина. – Кроме того, на что ты жалуешься? Разве
ты не искал повода выказать сверхчеловеческую отвагу?
– Как? – перебил я. – Кто-нибудь может
сомневаться в моей отваге? Если б такой нашелся, я дрался бы с ним на плаще или
с платком в зубах.
– На плаще, с платком в зубах? Я не знаю, что ты под
этим подразумеваешь, – возразила Эмина. – Есть вещи, о которых я не
могу тебе говорить. И даже такие, о которых сама до сих пор ничего не знаю. Я
исполняю только приказание главы нашего рода, приемника шейха Масуда,
владеющего тайной Касар-Гомелеса. Могу лишь сказать тебе, что ты – наш близкий
родственник. У отца твоей матери, оидора Гранады, был сын, оказавшийся
достойным узнать тайну; он принял веру Пророка и женился на четырех дочерях
дея, который правил тогда в Тунисе. Только у самой младшей из них были дети, и
это была как раз наша мать. Вскоре после рождения Зибельды мой отец и три жены
его умерли от чумы, опустошавшей тогда берега Берберии. Но довольно толковать
об этих предметах, о которых ты потом узнаешь подробно сам. Поговорим о тебе, о
той благодарности, которую мы к тебе испытываем, или верней – о нашем
преклонении перед твоей отвагой. С каким спокойствием взирал ты на
приготовления к пытке! Какую хранил нерушимую верность своему слову! Да,
Альфонс, ты превзошел всех героев нашего племени, и отныне мы принадлежим тебе.
Зибельда, не прерывавшая сестру в тех случаях, когда
разговор шел о деле, вступала в свои права в минуты чувствительности. Осыпанный
лестными знаками внимания и похвалами, я был доволен сам собой и другими.
Вскоре приехали негритянки, и был устроен ужин, за которым
сам Зото прислуживал нам со всей возможной почтительностью. После ужина
негритянки постлали в пещере удобные постели для моих родственниц, а я нашел
себе другую пещеру, и мы тотчас погрузились в сон, потребность в котором давала
так сильно себя чувствовать.
|
