 Увеличить |
ДЕНЬ ШЕСТИДЕСЯТЫЙ
На другой день цыган начал так.
ПРОДОЛЖЕНИЕ ИСТОРИИ ВОЖАКА ЦЫГАН
Около десяти лет пробыл я при эрцгерцоге. Уныло протекли у
меня лучшие годы жизни, хоть правда и то, что не веселей протекали они и у
остальных испанцев. Распри, которые, казалось, вот-вот прекратятся, между тем
все продолжались. Сторонников дона Филиппа огорчала его слабость к герцогине
Орсини, но приверженцы дона Карлоса тоже не имели оснований радоваться. Обе
партии совершали множество ошибок: чувство усталости и досады было всеобщим.
Герцогиня Авила, долгое время являясь душой австрийской
партии, быть может, перешла бы на сторону дона Филиппа, но ее отталкивало
необузданное высокомерие герцогини Орсини. В конце концов последней пришлось на
время покинуть арену своей деятельности и удалиться в Рим; однако вскоре она
вернулась, еще более торжествующая, чем когда-либо. Тогда герцогиня Авила
уехала в Альгарве и занялась устройством своего монастыря. Герцогиня Сидония
потеряла одного за другим дочь и зятя. Род Сидониев угас, владения перешли к
семейству Медина Сели, а герцогиня уехала в Андалузию.
В 1711 году эрцгерцог вступил на трон после своего брата
Иосифа и стал императором под именем Карла VI. Теперь ревность Европы
перенеслась с Франции на него. В Европе не желали, чтобы Испания была под одним
скипетром с Венгрией. Австрийцы ушли из Барселоны, оставив в ней маркиза
Кастелли, к которому жители питали безграничное доверие. Я не жалел усилий,
чтобы как-нибудь их образумить, но все было напрасным. Не могу понять, какое
безумие овладело умами каталонцев: они решили, что смогут противостоять всей
Европе.
Среди этих событий я получил письмо от герцогини Авилы.
Теперь она подписывалась уже: «настоятельница Валь-Санта». Текст письма
сводился к следующему:
«Как только сможешь, поезжай к Уседе и
постарайся увидеть Ундину. Но сперва поговори с приором доминиканцев».
Герцог Пополи во главе войск короля дона Филиппа осадил
Барселону. Прежде всего он велел построить виселицу в двадцать пять пядей
высотой – для маркиза Кастелли. Я собрал самых знатных жителей Барселоны и
сказал им:
– Сеньоры, я высоко ценю ту честь, которую вы мне
оказываете своим доверием, но я не военный и, следовательно, не гожусь вам в
командующие. А с другой стороны, если вы вдруг будете вынуждены сдаться, то
первым условием вашей капитуляции будет требование выдать меня, что,
разумеется, окажется для вас весьма неприятным. Поэтому лучше мне проститься с
вами и навсегда вас покинуть.
Раз вступив на путь безрассудства, толпа старается увлечь за
собой как можно больше людей и думает, что очень много выиграет, если откажет
кому-нибудь в выдаче паспорта. Мне не разрешили уехать, но я уж давно к этому
приготовился. У берега меня ждало заранее нанятое судно; я взошел на него в
полночь, а на другой день вечером уже высадился в Флориано, рыбацкой деревушке
в Андалузии.
Щедро наградив матросов, я отослал их обратно, а сам
пустился в горы. Долго не мог узнать дороги, но в конце концов отыскал замок
Уседы и самого владельца, который, несмотря на астрологию, с большим трудом
меня вспомнил.
– Сеньор дон Хуан, – сказал он, – или верней
– сеньор Кастелли, твоя дочь здорова и невыразимо прекрасна. А об остальном
тебе расскажет приор доминиканцев.
Два дня спустя ко мне вошел седой монах и сказал:
– Сеньор кавалер, святая инквизиция, членом которой я
являюсь, полагает, что на многое, происходящее в этих горах, ей следует
смотреть сквозь пальцы. Она поступает так в надежде вернуть заблудших овец,
которых здесь изрядное количество. Пример их произвел на юную Ундину пагубное
влияние. Вообще эта девица держится странного образа мыслей. Когда мы
преподавали ей первоосновы святой нашей веры, она слушала со вниманием, и по ее
поведению трудно было подумать, что она сомневается в правоте наших слов;
однако через некоторое время она стала участвовать в магометанских молениях,
церемониях и даже празднествах язычников. Съезди, сеньор кавалер, на озеро
Ла-Фрита и, так как ты имеешь на нее права, постарайся проникнуть в ее сердце.
Я поблагодарил почтенного доминиканца и отправился на берег
озера. Прибыл на мыс, расположенный в северной стороне озера, и увидел парус,
скользящий по воде с быстротой молнии. Меня удивило устройство судна. Это была
узкая длинная лодка, наподобие плоскодонки, с двумя поперечинами, которые,
создавая противовес, не давали ей перевернуться. Крепкая мачта держала
треугольный парус, а молодая девушка, налегая на весла, казалось, летит, едва
касаясь водной глади. Необычный корабль подплыл к тому месту, где я стоял.
Девушка вышла на берег; у нее были голые руки и ноги, зеленое шелковое платье
облегало ее тело, волосы буйными кудрями падали на белоснежную шею, и она порой
встряхивала ими, как гривой. Вид ее напоминал дикарей Америки.
– Ах, Мануэла, Мануэла! – воскликнул я. –
Ведь это наша дочь!
В самом деле, это была она. Я пошел к ней домой. Дуэнья
Ундины уже несколько лет как померла, тогда герцогиня сама приезжала и отдала
дочь в одну валлонскую семью. Но Ундина не хотела признавать над собой никакой
власти. Она по большей части молчала, лазила на деревья, взбиралась на скалы,
кидалась в озеро. При всем том она не была лишена ума. Так, например, она сама
изобрела тот прелестный корабль, который я только что вам описал. Призвать ее к
послушанию было только одно средство: приказать от имени отца. Как только я к
ней пришел, решили тотчас ее позвать. Она пришла, вся дрожа, и встала передо
мной на колени. Я прижал ее к сердцу, осыпал ласками, но не мог добиться от нее
ни слова.
После обеда Ундина опять пошла на свой корабль, я сел рядом
с ней, она взяла оба весла и выплыла на середину озера. Я попробовал завязать с
ней разговор. Она сейчас же положила весла и стала как будто внимательно меня
слушать. Мы находились в восточной части озера, прямо возле обступивших его
отвесных скал.
– Дорогая Ундина, – сказал я, – ты
внимательно слушала поучения святых отцов из монастыря? Ведь ты разумное
существо, у тебя есть душа, и руководить тобой на твоем жизненном пути должна
религия.
Но в самый разгар моих родительских наставлений она вдруг
бросилась в воду – и скрылась из глаз. Мне стало страшно, я поспешил в дом и
стал звать на помощь. Но меня успокоили, объяснив, что ничего особенного не
произошло, – вдоль скал тянутся пещеры или гроты, которые сообщаются между
собой. Ундине эти переходы хорошо знакомы; нырнув, она исчезала иногда на
несколько часов. И в самом деле, она скоро вернулась, но теперь я уж не стал
читать ей наставлений. Как я уже говорил, у нее не было недостатка в умственных
способностях, но, выросшая в глуши, предоставленная самой себе, она не имела ни
малейшего представления о том, как себя ведут в обществе.
Через несколько дней ко мне пришел какой-то монастырский
послушник от герцогини, или, верней, настоятельницы, Мануэлы. Он дал мне рясу,
такую же как у него, и проводил меня к ней. Мы прошли вдоль морского берега до
устья Гвадианы, оттуда добрались до Альгарве и, наконец, прибыли в Валь-Санта.
Монастырь был уже почти готов. Настоятельница приняла меня в комнате для бесед
с обычным величием; однако, отослав свидетелей, расчувствовалась. Гордые мечты
ее развеялись, осталось лишь горькое сожаление о невозвратимых радостях любви.
Я заговорил было об Ундине, настоятельница, вздохнув, попросила меня отложить
этот разговор на завтра.
– Поговорим о тебе, – сказала она, – друзья
твои не забыли о твоей участи. Твое имущество в их руках удвоилось; но вопрос в
том, под какой фамилией ты сможешь им пользоваться, – ведь вряд ли ты
захочешь и дальше считаться маркизом Кастелли. Король не прощает тех, кто
участвовал в каталонском мятеже.
Мы долго беседовали об этом, не приходя ни к какому
определенному решению. Через несколько дней Мануэла передала мне секретное
письмо австрийского посла. Он в лестных выражениях звал меня в Вену.
Признаться, мало что в жизни меня так обрадовало. Я ревностно служил
императору, и благодарность его была для меня самой сладкой наградой.
Однако я не поддался обольщению обманчивых надежд, – я
знал придворные нравы. Мне позволяли быть в милости у эрцгерцога, который
тщетно добивался трона, но я не мог рассчитывать, чтоб меня терпели при особе
первого христианского монарха. Особенно опасался я одного австрийского
вельможи, который всегда старался мне вредить. Это был тот самый граф Альтгейм,
который впоследствии приобрел такое значенье. Несмотря на это, я отправился в
Вену и припал к стопам его апостольского величества. Император изволил обсудить
со мной вопрос о том, не лучше ли мне сохранить фамилию маркиза Кастелли, чем
возвращаться к прежней, и предложил мне видный пост в своем государстве.
Доброта его растрогала меня, но тайное предчувствие
говорило, что я не воспользуюсь ей.
В то время несколько испанских сеньоров навсегда оставило
отечество и поселилось в Австрии. Среди них были графы Лориос, Ойас, Васкес,
Тарука и еще некоторые другие. Я хорошо знал их, и все они уговаривали меня
последовать их примеру. Таково было и мое желание; но тайный враг, о котором я
вам говорил, не дремал. Узнав обо всем, что было на аудиенции, он тотчас
уведомил об этом испанского посла. Тот решил, что, преследуя меня, он выполняет
свои дипломатические обязанности. Как раз шли важные переговоры. Посол стал
выискивать препятствия и к возникшим трудностям присоединил свои замечания о
моей особе и о той роли, которую я играл. Этот путь привел его к желанной цели.
Вскоре я заметил, что положение мое совершенно изменилось. Мое присутствие
стало как будто смущать лицемерных придворных. Я предвидел эту перемену еще до
приезда в Вену и не особенно огорчился. Попросил прощальной аудиенции. Мне дали
ее, не напоминая ни о чем. Я уехал в Лондон и только через несколько лет
вернулся в Испанию.
Вернувшись, я увидел, что настоятельница бледна и изнурена
болезнью.
– Дон Хуан, – сказала она мне, – ты, конечно,
видишь, как я изменилась под влиянием времени. Откровенно говоря, я чувствую,
что близок конец моей жизни, которая уже не имеет для меня никакой прелести.
Великий Боже, сколько упреков заслужила я от тебя! Послушай, дон Хуан, дочь моя
умерла в язычестве, а внучка – магометанка. Мысль об этом убивает меня. Вот,
читай!
С этими словами она подала мне следующее письмо от Уседы:
«Сеньора и почтенная настоятельница!
Во время моего посещения мавров в их
пещерах я узнал, что со мной хочет говорить какая-то женщина. Я отправился в ее
жилище, и там она мне сказала: «Сеньор астролог, ты, которому известно все,
объясни мне случай, который произошел с моим сыном. Утомленный целодневным
блужданием по ущельям и пропастям наших гор, он набрел на прекрасный источник.
Оттуда вышла к нему очень красивая девушка, в которую сын мой влюбился, хотя
подумал, что имеет дело с колдуньей. Мой сын уехал в далекое путешествие и
просил меня во что бы то ни стало выяснить эту тайну».
Вот что сказала мне мавританка, и я сразу догадался, что
колдуньей этой была наша Ундина, имеющая обыкновение нырнуть в какую-нибудь
пещеру, а выплывать с другой стороны потока. Я промолвил в ответ мавританке
несколько незначительных фраз, чтоб ее успокоить, и пошел на озеро. Хотел
попробовать выпытать у Ундины, как было дело, но ты знаешь, сеньора, ее
нелюбовь к беседам. Однако вскоре мне уже не понадобилось ни о чем спрашивать:
ее фигура выдала тайну. Я отправил ее ко мне в замок, где она благополучно
родила дочку. Стремясь как можно скорей вернуться на озеро, она убежала из
замка, повела прежний безрассудный образ жизни и через несколько дней заболела.
Чтоб уж сказать все до конца, должен прибавить, что не помню с ее стороны
никакого признака приверженности к той или другой религии. Что же касается ее
дочери, то по отцу она – чисто мавританской крови и должна обязательно стать
магометанкой. В противном случае мы могли бы навлечь на всех нас месть
обитателей подземелья».
– Ты понимаешь, дон Хуан, – прибавила герцогиня в
полном отчаянии. – Дочь моя умерла в язычестве, внучка должна стать
мусульманкой!.. Великий Боже, как сурово ты меня караешь!
Тут цыган заметил, что уже поздно, и отправился к своим, а
мы пошли спать.
|
