 Увеличить |
ДЕНЬ ДВАДЦАТЫЙ
Утро прошло в ожидании прихода тех, кого старейшина послал в
венту за бумагами Веласкеса, и мы, охваченные невольным любопытством,
всматривались в дорогу, по которой они должны были прийти. Только сам Веласкес,
найдя на склоне скалы кусок сланца, отполированного дождем, покрывал его
цифрами, иксами и игреками.
Написав множество цифр, он вернулся к нам и спросил, почему
мы так встревожены. Мы ответили, что тревожимся за судьбу его бумаг. На это он
сказал, что тревога о его бумагах говорит о доброте наших сердец и что, как
только он кончит свои вычисления, он придет тревожиться вместе с нами. После
этого он довел свои выкладки до конца и спросил, почему мы все ждем и не
пускаемся в дальнейший путь.
– Но, сеньор геометр дон Педро Веласкес, – сказал
каббалист, – если ты сам никогда не испытывал тревоги, то, наверно, тебе
случалось наблюдать ее у других?
– Действительно, – ответил Веласкес, – я
часто наблюдал тревогу и всегда думал, что это, наверно, пренеприятное чувство,
с каждой минутой прогрессирующее, но так, что никогда невозможно точно
обозначить темп этой прогрессии. Но все же можно в общем утверждать, что он
находится в отношении, обратно пропорциональном силе инерции. Отсюда следует,
что я, будучи вдвое невозмутимей вас, только через час достигну данной степени
волнения, тогда как вы будете уже на следующей. Рассуждение это относится ко
всем страстям, которые можно считать возбудителями волненья.
– Мне кажется, сеньор, – сказала Ревекка, –
что ты прекрасно знаешь пружины человеческого сердца и что геометрия – самый
верный путь к счастью.
– Поиски счастья, – возразил Веласкес, – по
моему разумению, можно рассматривать как решение уравнения высшей степени. Вы
знаете, сеньорита, последний член и знаете, что он составляет сумму всех
оснований, но прежде чем исчерпаешь делители, приходишь к мнимым числам. А там
смотришь – и день прошел в непрерывном наслаждении вычислениями и подсчетами.
Так и жизнь: приходишь к мнимым величинам, которые ты считал действительными
ценностями, но в то же время ты жил и даже действовал. Действие – всеобщий
закон природы. В ней ничто не бездействует. Кажется, вот эта скала находится в
покое, в то время как земля, на которой она стоит, оказывает противодействие,
превосходящее силу ее давления, но если б вы, сеньора, могли подложить ногу под
скалу, то сразу убедились бы в том, что она действует.
– Но разве чувство, которое называется любовью, –
сказала Ревекка, – тоже может быть оценено путем вычислений? Утверждают,
например, что близость у мужчин уменьшает чувство любви, а у женщин –
усиливает. Можешь, сеньор, объяснить это?
– Вопрос, который сеньора задает мне, – ответил
Веласкес, – говорит о том, что одна любовь развивается в возрастающей
прогрессии, а другая в убывающей. Следовательно, должен наступить такой момент,
когда влюбленные будут любить друг друга одинаково. Таким образом, проблема
разрешается на основе теории максимумов и минимумов, и ее можно представить
себе в виде кривой линии. Я нашел очень удобный способ разрешения всех проблем
такого рода. Допустим, например, что икс…
В ту минуту, когда Веласкес дошел до этого пункта своего
анализа, показались посланные с найденными в венте бумагами. Веласкес взял,
внимательно просмотрел их и сказал:
– Здесь все мои бумаги, кроме одной, которая хоть и не
очень мне нужна, но сильно заинтересовала меня в ту ночь, когда я оказался под
виселицей. Но – не важно, я не хочу вас больше задерживать.
Мы двинулись в путь и ехали большую часть дня. А когда
остановились, общество собралось в шатре вожака цыган и после ужина попросило
его продолжить рассказ о его приключениях. Он начал.
ПРОДОЛЖЕНИЕ ИСТОРИИ ВОЖАКА ЦЫГАН
Вы оставили меня наедине со страшным вице-королем,
рассказывавшим мне о своем богатстве.
– Я прекрасно помню, – сказал Веласкес, –
состояние его составляло шестьдесят миллионов двадцать пять тысяч сто
шестьдесят один пиастр.
– Совершенно верно, – подтвердил цыган и продолжал
дальше.
– Если вице-король испугал меня в первую минуту
встречи, то еще больший страх я почувствовал после того, как он сообщил мне,
что на нем вытатуирована иглой змея, обвивающая его тело шестнадцать раз и
кончающаяся на большом пальце левой ноги. До меня уже не доходило все, что он
говорил о своих богатствах, но зато тетя Торрес набралась смелости и сказала:
– Богатства твои, сиятельный сеньор, конечно, велики,
но и доходы этой молодой особы тоже значительные.
– Граф Ровельяс, – возразил вице-король, –
своим мотовством нанес большой ущерб своему состоянию, и, хотя я не жалел
расходов на процесс, мне удалось отстоять только шестнадцать плантаций в
Гаване, двадцать две акции серебряных рудников в Санлукаре, двенадцать акций –
Филиппинской компании, пятьдесят шесть в Асьенто и некоторые более мелкие
ценные бумаги. В настоящее время общая сумма составляет всего лишь около двадцати
семи миллионов пиастров.
Тут вице-король вызвал своего секретаря, велел ему принести
шкатулку из драгоценного индийского дерева и, преклонив одно колено, промолвил:
– Дочь дивной матери, которую я до сих пор боготворю,
благоволи принять плод тринадцатилетних трудов, так как столько времени
понадобилось мне на то, чтобы вырвать это добро из рук твоих алчных
родственников.
Я хотел было взять шкатулку с благодарной улыбкой, но мысль,
что у моих ног стоит на коленях человек, сокрушивший столько индейских голов, а
также стыд играть роль, не соответствующую моему полу, наконец сам не знаю,
какое еще замешательство, чуть не привели опять к обмороку. Но тетя Торрес,
которой придали удивительную отвагу эти двадцать семь миллионов пиастров,
заключила меня в объятия и, схватив шкатулку жестом, быть может слишком уж
обнажающим алчность, сказала вице-королю:
– Светлейший государь, эта молодая особа никогда не
видела коленопреклоненного перед ней мужчины. Позволь ей удалиться в ее покои.
Вице-король поцеловал мне руку и проводил меня в наши покои.
Оставшись вдвоем, мы заперли дверь на два засова, и только тут тетя Торрес
предалась неописуемым восторгам, целуя без конца шкатулку и благодаря небо за
то, что она обеспечила Эльвире не то что приличное, а блестящее положение.
Вскоре в дверь постучали, и вошел секретарь вице-короля
вместе с судейским чиновником. Они составили опись находившимся в шкатулке
бумагам и взяли с тети Торрес расписку в их получении. Что касается меня, то,
по их словам, так как я несовершеннолетняя, моей подписи не требуется.
Мы опять заперлись, и я сказал обеим тетям:
– Судьба Эльвиры уже обеспечена, но надо еще подумать о
том, как отправить фальшивую сеньориту Ровельяс к театинцам и где отыскать
настоящую.
Не успел я это сказать, как обе дамы горько зарыдали. Тете
Даланосе показалось, будто она уже видит меня в руках палача, а сеньора де
Торрес задрожала, вспомнив об опасностях, угрожающих бедным детям, которые
бродят где-то без приюта и поддержки. Мы разошлись в глубокой печали по своим
постелям. Я долго думал о том, как бы выпутаться из затруднения; можно убежать,
но вице-король сейчас пошлет погоню. Я заснул, ничего не придумав, а между тем
до Бургоса оставалось только полдня пути.
Положение мое становилось все затруднительней; однако на
другой день пришлось садиться в носилки. Вице-король скакал у моей дверцы,
смягчая свои обычно суровые черты нежными улыбками, при виде которых кровь
стыла у меня в жилах. Так приехали мы к тенистому берегу ручья, где нас ждало
угощенье, приготовленное к нашему приезду жителями Бургоса.
Вице-король помог мне выйти из носилок, но вместо того, чтоб
подвести к накрытому столу, отвел в сторону от остальных, посадил в тень и, сев
рядом, сказал:
– Дивная Эльвира, чем больше имею я счастье сближаться
с тобой, тем больше я убеждаюсь, что небо предназначило тебя для того, чтоб
украшать закат бурной жизни, отданной благу родного края и славе моего короля.
Я обеспечил Испании владение Филиппинским архипелагом, открыл половину Новой
Мексики и привел к покорности немирные племена инков. Все время я только и
делал, что боролся за жизнь: с волнами океана, непостоянством климата или
ядовитыми испареньями открытых мной рудников. Кто же вознаградит меня за лучшие
годы жизни? Я мог посвятить их отдыху, сладким радостям дружбы или чувствам, в
сто раз еще более приятным. Как ни всемогущ король Испании и Индии, что может
он сделать, чтоб вознаградить меня? Награда эта – в твоих руках, несравненная
Эльвира. Если я соединю свою судьбу с твоей, мне больше нечего будет желать.
Посвящая все дни свои открытые новых сторон твоей прекрасной души, я буду
счастлив каждой твоей улыбкой и полон радости при малейшем доказательстве твоей
привязанности, какое ты захочешь мне дать. Картина этого спокойного будущего,
которое наступит после всех пережитых мною бурь, приводит меня в такой восторг,
что ночью я решил ускорить наше соединенье. Теперь я оставлю тебя, прекрасная
Эльвира, и поеду как можно скорей в Бургос, где ты узнаешь, что дала нам моя
поспешность.
С этими словами вице-король преклонил колено, поцеловал мне
руку, вскочил на коня и помчался в Бургос. Нет надобности описывать вам мое
состояние. Я рисовал себе самые неприятные последствия, неизменно кончавшиеся
немилосердной поркой на дворе отцов театинцев. Хотел было подойти к обеим
теткам, которые подкреплялись за столом, думал сообщить им о новом решении
короля, но это не удалось: недреманный гофмаршал настаивал, чтоб я скорей
садился в носилки, и пришлось ему подчиниться.
У ворот Бургос а нас ждал паж моего будущего супруга,
объявивший нам, что нас ждут во дворце архиепископа. Холодный пот, выступивший
у меня на лбу, дал мне почувствовать, что я еще жив, но в то же время страх
погрузил меня в такое состояние безволия, что, только встав перед епископом, я
пришел в себя. Прелат сидел в кресле против вице-короля. Духовенство занимало
места ниже, наиболее знатные жители Бургоса сидели возле вице-короля, и в
глубине помещения я увидел алтарь, приготовленный для совершения обряда.
Архиепископ встал, благословил меня и поцеловал в лоб.
Терзаемый тысячью чувств, раздирающих всю мою внутренность,
я упал к ногам архиепископа, и тут меня словно осенило, – я воскликнул:
– Высокопреосвященный отец, сжалься надо мной, я хочу
быть монахиней, да, желаю быть монахиней!
После этого заявления, поразившего слух всех присутствующих,
я почел за благо упасть в изнеможении. Поднялся, но тотчас снова упал в объятья
обеих теток, которые сами еле держались на ногах. Приоткрыв глаза, я увидел,
что архиепископ в почтительной позе стоит перед вице-королем и как будто ждет
его решенья.
Вице-король попросил архиепископа, чтобы тот сел на свое
место и дал ему подумать. Архиепископ сел, и тут я увидел лицо моего
высокопоставленного обожателя: более суровое, чем когда-либо, оно имело теперь
выражение, способное устрашить самых смелых. Некоторое время он казался
погруженным в свои мысли; потом, гордо надев шляпу на голову, промолвил:
– Мое инкогнито окончено. Я – вице-король
Мексики, – прошу архиепископа не вставать.
Все почтительно поднялись со своих мест, а вице-король
продолжал:
– Сегодня исполнилось ровно четырнадцать лет, с тех пор
как бесстыдные клеветники распустили слух, будто я – отец этой молодой девушки.
Я не мог тогда принудить их к молчанью иным способом, как только присягнув,
что, когда она придет в возраст, я женюсь на ней. Пока она возрастала в
прелести и добродетели, король, благосклонно оценивая мои услуги, возвышал меня
с чина в чин и в конце концов удостоил меня звания, которое приблизило меня к
трону. Пришел час исполнения обещания; я попросил у короля разрешения приехать
в Испанию для женитьбы, и Совет Индии от имени монарха ответил согласием, но с
условием, что я сохраню свое звание вице-короля только до того, как состоится
свадьба. Одновременно мне было воспрещено приближаться к Мадриду ближе, чем на
пятьдесят миль. Я понял ясно, что мне надлежит отказаться либо от брака, либо
от монаршего благоволения. Но я дал торжественную клятву, и выбора не было.
Увидев дивную Эльвиру, я подумал, что небо хочет свести меня с дороги почестей,
одарив новым счастьем спокойных домашних радостей, но так как это завистливое
небо призывает к себе души, которых недостоин мир, я отдаю ее тебе,
высокопреосвященный отец архиепископ; вели отвести ее в монастырь салезианок, и
пусть она сейчас же вступит там в послушницы. Я поклялся никогда не иметь другой
жены и сдержу клятву; напишу королю и попрошу у него разрешения приехать в
Мадрид.
Вслед за этим страшный вице-король простился с
присутствующими мановеньем шляпы, потом, строго взглянув, надвинул ее себе на
глаза и пошел к карете, провожаемый архиепископом, чиновниками, духовенством и
всей своей свитой. Мы остались в комнате одни, не считая нескольких ризничих,
разбиравших алтарь.
Тогда я затащил обеих теток в соседнюю комнату и кинулся к
окну, в надежде придумать какой-нибудь способ скрыться и избежать монастыря.
Окно выходило на большой двор с фонтаном посредине. Я увидел
двух мальчиков, оборванных и изнемогающих от усталости, которые утоляли жажду.
На одном из них я узнал одежду, которую отдал Эльвире, и сейчас же узнал ее
самое. Другой мальчик был Лонсето. Я вскрикнул от радости. В нашей комнате было
четыре двери; первая, которую я отворил, вела на лестницу во двор, где
находились наши беглецы. Я со всех ног бросился к ним, и тетя Торрес чуть не
умерла от радости, обнимая своих детей.
Вдруг мы услышали шаги архиепископа, который, проводив
вице-короля, вернулся, чтоб приказать отвести меня в монастырь салезианок. Я
еле успел кинуться к двери и запереть ее на ключ. Тетя моя крикнула, что
молодая особа снова потеряла сознание и не может никого видеть. Мы поспешно
обменялись одеждой, завязали Эльвире голову, будто она ее ранила, падая, и
таким способом, для большей неузнаваемости, закрыли ей почти все лицо.
Когда все было готово, я и Лонсето исчезли, и дверь была
открыта. Архиепископ уже ушел, но оставил своего викария, который препроводил
Эльвиру и сеньору де Торрес в монастырь. Тетя Даланоса отправилась в гостиницу
«Лас-Росас», где мы назначили сбор и где она сняла удобное помещение. Целую
неделю радовались мы концу этого приключения и смеялись над тем страхом,
которого нам пришлось натерпеться. Лонсето, уже переставший быть погонщиком,
жил с нами под своим собственным именем, как сын сеньоры де Торрес.
Тетка моя несколько раз ходила в монастырь салезианок. Было
условлено, что сначала Эльвира обнаружит неудержимое желание стать монахиней,
но потом ее пыл понемногу остынет, и в конце концов она покинет монастырь и
обратится в Рим с просьбой разрешить ей выйти за своего двоюродного брата.
Вскоре мы узнали, что вице-король прибыл в Мадрид и был
принят там с великими почестями. Король разрешил ему даже передачу в порядке
наследования владений и титулов племяннику, сыну той самой сестры, которую
когда-то он привозил в Вильяку. Вскоре после этого он уехал в Америку.
Что касается меня, то события этого необычного путешествия
еще больше развили во мне легкомысленную склонность к бродяжничеству. С
отвращеньем думал я о том мгновенье, когда меня запрут в монастыре театинцев,
но дядя моей тетки желал этого, и пришлось после всех проволочек, какие мне
удавалось создать, покориться своей участи.
Тут один из цыган пришел дать вожаку отчет о событиях за
день. Все мы заговорили о подробностях этой удивительной истории. Но каббалист
посулил, что мы услышим куда более любопытные вещи от Вечного Жида, и
поручился, что завтра мы непременно увидим эту необычайную личность.
|
