 Увеличить |
ДЕНЬ ДВАДЦАТЬ ВТОРОЙ
Мы тронулись в путь довольно рано и, отъехав примерно две
мили, увидели Вечного Жида, который, не заставляя повторять приказ дважды,
протиснулся между моим конем и мулом Веласкеса и начал так.
ПРОДОЛЖЕНИЕ ИСТОРИИ ВЕЧНОГО ЖИДА
Клеопатра, став женой Антония, поняла, что удержать его при
себе она сможет, скорей взяв на себя роль Фрины, чем Артемизии; эта женщина
обладала удивительной способностью превращаться из прелестницы в трогательно
нежную и даже верную супругу. Она знала, что Антоний со страстью предается
наслаждениям, и постаралась привязать его к себе бесконечными ухищрениями
кокетства.
Двор ее тотчас последовал примеру царской четы, город
последовал примеру двора, а потом вся страна потянулась за городом, так что
скоро Египет стал огромной ареной разврата. Бесстыдство проникло даже в
некоторые еврейские общины.
Мой дед давно переехал бы в Иерусалим, но город только что
захватили парфяне и прогнали Ирода, внука Антипы, которого Марк Антоний сделал
позднее царем над Иудеей.
Дед мой, вынужденный оставаться в Египте, сам не знал, куда
ему деваться, так как Мареотийское озеро, покрытое лодками, днем и ночью являло
весьма непристойные картины. Наконец, выведенный из терпенья, он приказал
замуровать выходящие на озеро окна и заперся у себя в доме с женой Мелеей и
сыном, которого он назвал Мардохеем. Двери дома открывались только перед его
верным другом Деллием. Так прошло несколько лет, и, когда Ирод был провозглашен
царем Иудеи, дед мой вернулся к мысли о том, чтоб поселиться в Иерусалиме.
Однажды к моему деду пришел Деллий и сказал:
– Милый друг, Антоний и Клеопатра посылают меня в
Иерусалим, и я пришел спросить, нет ли у тебя каких-нибудь поручений. Кроме
того, прошу тебя: дай мне письмо к твоему тестю Гиллелю; я желал бы
остановиться у него, хоть я уверен, что меня станут удерживать при дворе и не
позволят мне остановиться у частного человека.
Мой дед, при виде человека, который едет в Иерусалим,
залился горючими слезами. Он дал Деллию письмо к тестю и вручил ему двадцать
тысяч дариков для покупки самого лучшего дома во всем городе.
Через три недели Деллий вернулся и сейчас же дал знать об
этом моему деду, предупреждая, что важные дела при дворе позволят ему
встретиться с дедом только через пять дней. В назначенный срок он явился и
сказал:
– Прежде всего передаю тебе купчую на великолепный дом,
который я приобрел у твоего собственного тестя. Судьи приложили к ней свои
печати, и в этом отношении ты можешь быть вполне спокоен. Вот письмо от самого
Гиллеля, который будет жить в доме до твоего приезда и за это время уплатит
тебе за постой. Что касается самой моей поездки, то, признаюсь, я очень ею
доволен. Ирода не было в Иерусалиме, я застал только его тещу Александру,
которая позволила мне ужинать с ее детьми – Мариамной, женой Ирода, и юным
Аристовулом, которого предназначили в первосвященники, но он должен был
уступить какому-то человеку из самых низших слоев. Не могу тебе выразить, до
какой степени восхитила меня красота этой молодой женщины и этого юноши.
Особенно Аристовул выглядит как полубог, сошедший на землю. Представь себе голову
самой прекрасной женщины на плечах самого стройного мужчины. Так как я после
своего возвращения только о них и говорю, Антоний решил призвать их ко двору.
– Конечно, – сказала Клеопатра, – советую
тебе сделать это. Призови сюда жену царя иудейского: и завтра парфяне начнут
хозяйничать в самом сердце римской провинции.
– В таком случае, – возразил Антоний, –
пошлем хоть за ее братом. Если это правда, что юноша так хорош, назначим его
нашим виночерпием. Ты знаешь, я не люблю, когда мне прислуживают рабы, и было
бы очень приятно, чтобы мои пажи принадлежали к первым римским семействам, если
уже нет сыновей варварского царского рода.
– Против этого я ничего не имею, – ответила
Клеопатра. – Что же, пошлем за Аристовулом.
– Боже Израиля и Иакова, – воскликнул мой
дед, – не верю ушам своим! Асмоней, чистокровный отпрыск Маккавеев,
преемник Аарона, – виночерпием у Антония, необрезанца, предающегося
всяческому разврату! О Деллий, пора мне умирать. Раздеру одежды свои, облекусь
во вретище, посыплю главу свою пеплом.
Мой дед сделал, как сказал. Заперся у себя, оплакивая
несчастья Сиона и питаясь только своими слезами. Он, конечно, погиб бы,
сраженный этими ударами, если бы Деллий через несколько недель не постучал к
нему в дверь и не сказал:
– Аристовул уже не будет виночерпием Антония: Ирод
назначил его первосвященником.
Дед мой тотчас открыл дверь, возликовал при этой вести и
вернулся к прежнему, семейному образу жизни.
Вскоре после этого Антоний отправился в Армению вместе с
Клеопатрой, пустившейся в путь с целью захватить Горную Аравию и Иудею.
Деллий тоже участвовал в этом путешествии и, вернувшись,
рассказал моему деду все подробности. Ирод приказал заточить Александру в ее
дворце за то, что она хотела бежать вместе с сыном к Клеопатре, которой страшно
хотелось познакомиться с прекрасным первосвященником. Этот замысел был раскрыт
неким Кубионом, и Ирод велел утопить Аристовула во время купания. Клеопатра
настаивала на мщении, но Антоний возразил, что каждый царь – хозяин в своем
царстве. Но, чтобы успокоить Клеопатру, подарил ей несколько городов,
принадлежавших Ироду.
– За этим, – продолжал Деллий, – последовали
другие события. Ирод получил в аренду от Клеопатры отнятые ею области. Для
устройства этих дел мы поехали в Иерусалим. Наша царица хотела немного ускорить
сделку, но что поделаешь, когда Клеопатре, к несчастью, уже тридцать пять лет,
а Ирод до безумия влюблен в свою двадцатилетнюю Мариамну. Вместо того чтоб
учтиво ответить на эти заигрывания, он собрал Совет и выразил намеренье
задушить Клеопатру, уверяя, что Антонию она уже надоела и он не будет
гневаться. Но Совет представил возражения в том смысле, что хотя Антоний в душе
был бы этому рад, однако не упустит возможности отомстить; и на самом деле
Совет был прав. Вернувшись домой, мы опять неожиданно узнали новости. В Риме
Клеопатру обвиняют в том, что она околдовала Антония. Суд еще не начался, но
должен скоро начаться. Что ты скажешь на все это, мой друг? Еще не раздумал
переезжать в Иерусалим?
– Во всяком случае, не сейчас, – ответил мой
дед. – Я не сумел бы скрыть моей приверженности к дому Маккавеев. А с
другой стороны, я убежден, что Ирод будет использовать всякий удобный случай,
чтобы погубить одного за другим всех Асмонеев.
– Раз ты остаешься, – сказал Деллий, – тогда
предоставь мне приют у себя в доме. Со вчерашнего дня я оставил двор. Запремся
вместе и выйдем только после того, как вся область станет римской провинцией,
что, конечно, скоро произойдет. Мое богатство, составляющее тридцать тысяч
дариков, я отдал на сохранение твоему тестю, который поручил мне передать тебе
арендную плату за дом.
Мой дед с радостью согласился на предложение своего друга и
замкнулся от внешнего мира еще больше, чем когда бы то ни было. Деллий иногда
выходил из дома, приносил городские новости, а в остальное время преподавал
греческую литературу молодому Мардохею, который впоследствии стал моим отцом.
Часто читали также Библию, так как дед мой надеялся в конце концов обратить
Деллия. Вы хорошо знаете, чем кончили Клеопатра и Антоний. Как и предвидел
Деллий, Египет был превращен в римскую провинцию, но в нашем доме так глубоко
укоренилось отчуждение от внешнего мира, что политические события не внесли
никакой перемены в прежний образ жизни.
В то же время не было недостатка в новостях из Палестины:
Ирод, вопреки всеобщим ожиданиям, не только не пал вместе со своим покровителем
Антонием, но, наоборот, снискал благоволение Августа. Он получил обратно
потерянные области, приобрел много новых, создал войско, казну, огромные запасы
зерна, так что его уж стали называть Великим. На самом деле его можно было
назвать, во всяком случае, если не великим, то счастливым, если бы семейные
ссоры не омрачали блеск такого светлого жребия.
Как только в Палестине установилось спокойствие, мой дед
вернулся к своему прежнему намерению переселиться туда вместе со своим дорогим
Мардохеем, которому шел тогда тринадцатый год. Деллий тоже искренне привязался
к своему ученику и совсем не хотел его оставлять, как вдруг из Иерусалима
пришло письмо следующего содержания:
«Рабби Цедекия, сын Гиллеля, недостойный грешник и последний
в святом синедрионе фарисеев, – Езекии, мужу сестры его Мелей, шлет
привет.
Моровая язва, постигшая Иерусалим за грехи Израиля, взяла
отца моего и старших братьев моих. Они теперь в лоне Авраамовом, причастники
его бессмертной славы. Да истребит небо саддукеев и всех, кто не верит в
воскресение из мертвых. Я был бы недостоин звания фарисея, если бы осмелился
загрязнить свои руки присвоением чужого добра. Поэтому я тщательно проверил, не
остался ли отец мой кому-нибудь должен; услыхав же, что дом в Иерусалиме,
который мы занимали в течение некоторого времени, принадлежал тебе, я обратился
к судьям, но не узнал от них ничего, что подтверждало бы этот домысел. Дом,
бесспорно, принадлежит мне. Да истребит небо злых. Я не саддукей.
Узнал я также, что один необрезанный по имени Деллий
поместил когда-то у отца моего тридцать тысяч дариков, но, к счастью, я
обнаружил, правда, немного испачканную, бумагу, которая, по моему разумению,
должна быть распиской упомянутого Деллия.
К тому же человек этот был сторонником Мариамны и ее брата
Аристовула, а значит – врагом нашего великого царя. Да истребит его небо вместе
со всеми злыми и саддукеями.
Будь здоров, милый брат, обними за меня мою дорогую сестру
Мелею. Хоть я был очень молод, когда ты женился на ней, но всегда храню ее в
своем сердце! Кажется мне, что приданое, которое она принесла в твой дом,
несколько превышает долю, ей причитающуюся, но мы поговорим об этом
когда-нибудь в другой раз. Будь здоров, милый брат! Да направит тебя небо на
путь истинного фарисея».
Дед мой и Деллий долго переглядывались с недоуменьем, –
наконец Деллий первый нарушил молчание:
– Вот последствия удаленья от света. Мы надеемся на
спокойную жизнь, а судьба располагает иначе. Люди считают тебя засохшим
деревом, которое можно по желанию ободрать или выкорчевать, червем, которого
можно растоптать, – словом, бесполезным бременем на земле. В этом мире
нужно быть молотом или наковальней, бить либо сдаться. Я был в дружеских
отношениях с несколькими римскими префектами, которые перешли на сторону
Октавиана, и, если б не пренебрег ими, меня теперь не посмели бы оскорблять. Но
свет надоел мне, я отвернулся от него, чтобы жить с добродетельным другом, а
теперь вот является какой-то фарисей из Иерусалима, отнимает у меня мое добро и
говорит, что у него есть какая-то грязная бумага, которую он считает моей
распиской. Для тебя потеря не имеет особенного значения, – дом в
Иерусалиме составлял едва ли четвертую часть твоего имущества, – а я сразу
потерял все и, будь что будет, сам поеду в Палестину.
При этих словах вышла Мелея. Ей сказали о смерти отца и двух
старших братьев, а заодно и о недостойном поступке ее брата Цедекии.
Обычно в одиночестве все воспринимается гораздо сильней.
Бедную истомила какая-то неизвестная болезнь, которая через полгода свела ее в
могилу.
Деллий уже совсем собрался в Иудею, как вдруг однажды
вечером, возвращаясь пешком через квартал Ракотис, получил удар ножом в бок.
Обернувшись, он узнал того самого еврея, который принес письмо от Цедекии. Он
долго лечился от этой раны, а когда выздоровел, у него пропала охота ехать. Он
решил сперва обеспечить себе покровительство сильных и стал думать о том, как
бы напомнить о себе прежним своим покровителям. Но у Августа было правило
оставлять царей самодержцами в их царствах, – значит, надо было выяснить,
как Ирод относится к Цедекии, и с этой целью решено было послать в Иерусалим на
разведку верного и толкового человека.
Через два месяца посланный вернулся и доложил, что звезда
Ирода восходит с каждым днем все выше и что этот хитрый монарх привлек к себе
симпатии как римлян, так и иудеев, воздвигая статуи Августа, в то же время
обещая перестроить Иерусалимский храм по новому, более величественному плану,
чем приводит народ в такое восхищенье, что иные льстецы уже объявили его
предсказанным пророками Мессией.
– Это слух, – говорил посланный, – пришелся
очень по вкусу при дворе и уже вызвал появление секты. Новых сектантов называют
иродианами, и во главе их стоит Цедекия.
Вы понимаете, что эти вести сильно озадачили моего деда и
Деллия; но прежде чем продолжить рассказ, я должен сказать вам, что наши
пророки говорили о Мессии.
Тут Вечный Жид вдруг замолчал и, кинув на каббалиста взгляд,
полный презрения, промолвил:
– Нечистый сын Мамуна, адепт, более могущественный, чем
ты, призывает меня на вершину Атласа. Прощай!
– Ты лжешь! – воскликнул каббалист. – Я
обладаю гораздо большей властью, чем шейх Таруданта.
– Ты утратил свою власть в Вента-Кемаде, –
возразил Вечный Жид, поспешно удаляясь, так что скоро совсем пропал из глаз.
Каббалист немного смутился, но – не без запинки – возразил:
– Уверяю вас, что хвастун не имеет представления о
половине тех формул, которыми я владею, и узнает их только дорогой ценой. Но
поговорим о другом. Сеньор Веласкес, ты хорошо следил за ходом его повествования?
– Конечно, – ответил геометр. – Я внимательно
прислушивался к каждому слову, и, по-моему, все, что он говорил, вполне
согласно с историей. О секте иродиан говорится у Тертуллиана.
– Неужели сеньор так же силен в истории, как в
математике? – перебил каббалист.
– Не вполне, – ответил Веласкес. – Однако,
как я уже говорил, мой отец, ко всему прилагавший математические исчисления,
считал, что ими можно пользоваться и в науке истории, а именно для обозначения,
в какой степени вероятия находятся совершившиеся события по отношению к тем,
которые могли совершиться. Он даже выдвинул свою теорию, так как, по его
мнению, можно выражать человеческие деяния и страсти посредством геометрических
фигур.
Поясню это примером. Отец рассуждал так: Антоний прибывает в
Египет, раздираемый двумя страстями: честолюбием, которое влечет его к власти,
и любовью, которая от нее отталкивает. Изобразим эти два влечения при помощи
двух линий АВ и АС под каким угодно углом. Линия АВ, выражающая любовь Антония
к Клеопатре, короче линии АС, так как, в сущности, в Антонии честолюбия было
больше, чем любви. Допустим, отношение было как один к трем. Беру отрезок АВ и
откладываю его три раза на линии АС, потом провожу параллели и диагональ,
которая показывает мне самым точным образом новое направление, образуемое
силами, действующими по направлению к В и С. Диагональ эта будет ближе к линии
АВ, если мы предположим, что преобладает любовь, и продолжим отрезок АВ. И
наоборот, если предположим, что преобладает честолюбие, диагональ будет ближе к
линии АС. (Если бы имело место только честолюбие, направление действия совпало
бы с линией АС, как, например, у Августа, которому любовь была чужда и который,
вследствие этого, хотя был наделен меньшей энергией, гораздо скорей достиг
цели.) Так как, однако, страсти увеличиваются или уменьшаются постепенно, форма
параллелограмма тоже должна претерпевать изменения, и при этом конец
получающейся диагонали медленно движется по кривой линии, к которой можно
применить теорию теперешнего дифференциального исчисления, которое прежде
называли исчислением флюксий.
Правда, мудрый виновник моих дней считал такого рода
исторические проблемы приятными забавами, оживляющими однообразие его
собственных исследований; но так как правильность решений зависела от точности
данных, отец мой, как я уже говорил, с горячим усердием собирал все
исторические источники. Сокровище это долгое время было для меня недоступно,
так же как и книги по геометрии, оттого что отец мой желал, чтоб я знал одни
только сарабанды да менуэты и тому подобный вздор. К счастью, я добрался до
шкафа и только тогда отдался занятиям историей.
– Позволь мне, сеньор Веласкес, – сказал
каббалист, – еще раз выразить удивленье, что ты одинаково сведущ и в
истории и в математике: ведь одна из этих наук основана на соображении, а
другая на памяти, и две эти духовные способности друг другу прямо
противоположны.
– Осмелюсь с вами не согласиться, – возразил
геометр. – Соображение помогает памяти, упорядочивая собранные ею
материалы, так что в систематизированной памяти каждое понятие обычно
предшествует возможным выводам. Но я не спорю, что как память, так и
соображение могут быть действительно применены только к определенному кругу
понятий. Я, например, прекрасно помню все, чему меня учили из точных наук,
истории народов и естественной истории, и в то же время часто забываю о
мимолетных отношениях с окружающими меня предметами или, проще говоря, не вижу
предметов, попадающихся мне на глаза, и часто не слышу того, что мне кричат
прямо в уши. На этом основании иные считают меня рассеянным.
– Верно, сеньор, – заметил каббалист, –
теперь я понимаю, каким образом ты упал тогда в воду.
– Разумеется, – продолжал Веласкес, – я сам
не знал, как очутился в воде в такую минуту, когда меньше всего предполагал. Но
это происшествие очень меня радует – тем более, что оно дало возможность
сохранить жизнь этому благородному юноше, капитану валлонской гвардии. При всем
том я предпочел бы оказывать такие услуги как можно реже, потому что не знаю
более противного ощущения, как наглотаться воды натощак.
Обменявшись несколькими фразами в том же роде, мы прибыли на
место ночлега, где нас ждал уже приготовленный ужин. Ели с аппетитом. После
ужина брат и сестра долго друг с другом беседовали. Я не хотел им мешать и
пошел в малую пещеру, где мне была постлана постель.
|
