ГЛАВА VII. Я УЧУСЬ
ЧИТАТЬ
Хотя артисты труппы синьора Виталиса были очень талантливы,
но репертуар их был весьма однообразен, и после трех-четырех представлений
приходилось повторять все снова Поэтому мы были вынуждены постоянно переходить
с места на место.
Пробыв в Юсселе три дня, мы снова отправились в путь.
– Куда мы пойдем? – Я уже настолько освоился с
Виталисом, что мог задать ему подобный вопрос.
– Ты разве знаешь страну? – спросил он. –
Нет.
– Тогда почему же ты меня спрашиваешь – куда?
– Ну, а вы? Вы знаете эти края?
– Я тоже никогда здесь не был.
– Однако вы знаете, куда мы идем. Виталис внимательно
посмотрел на меня:
– Ты, по-видимому, не умеешь читать?
– Не умею.
– А ты знаешь, что такое книга?
– Да.
– В книге, которую я тебе покажу, когда мы сядем
отдыхать, есть названия и описания тех мест и стран, где мы будем проходить.
Люди, побывавшие или жившие в этих местах, написали в книге то, что они видели
и знали о них. Поэтому мне стоит только открыть книгу и прочесть ее, чтобы все
узнать. Я могу представить себе эти места так же хорошо, как если бы видел их
собственными глазами.
Я рос дикарем, и слова Виталиса были для меня настоящим
откровением. Хотя я и посещал школу, но мое ученье продолжалось всего один
месяц. За этот месяц я ни разу не держал в руках книги, меня ничему не учили:
ни читать, ни писать.
То, что я говорю, может показаться невероятным. Однако в то
время, о котором я рассказываю, во многих деревнях Франции вовсе не было школ.
А там, где они имелись, нередко встречались учителя, которые по той или иной
причине ничему не учили детей. Они только присматривали за ними, считая это
своей главной обязанностью. Так происходило и в нашей деревенской школе. Знал
ли наш учитель сам что-нибудь? Вероятно, знал, я не хочу обвинять его в
невежестве. Только за время моего пребывания в школе он не дал ни мне, ни моим
товарищам ни одного урока. По профессии он был сапожник. С утра до вечера он
изготовлял деревянные башмаки и работал так усердно, что вокруг него грудами
лежали стружки букового и орехового Дерева. Мы разговаривали только о погоде и
о наших домашних делах. О чтении или арифметике не было и помину. Обучать нас
этим предметам он поручил своей дочери-портнихе. Та поступала точно так же, как
ее отец. В то время как тот усердно работал рубанком, она не менее усердно
работала иглой.
Нас, учеников, было двенадцать человек, за каждого из нас
платили по 50 сантимов, что составляло в месяц шесть франков. Прожить на эти
гроши двоим было невозможно. То, чего не могла дать школа, приходилось
возмещать шитьем платьев и изготовлением сабо. Неудивительно, что я ничему не научился
в школе, даже не знал букв.
– А очень трудно выучиться читать? – спросил я у
Виталиса после долгого размышления.
– Для того, у кого нет способностей и желания учиться,
конечно, трудно. А ты понятлив?
– Не знаю, но думаю, что если вы станете меня учить, я
буду учиться с охотой.
– Посмотрим! У нас много времени впереди. «Много
времени»! А почему не начать сейчас же? Мне казалось, что стоит только открыть
книгу – и уже можно прочесть, что в ней написано.
На следующий день, во время пути, Виталис наклонился и
поднял лежавший на дороге запыленный кусок доски.
– Вот книга, по которой ты будешь учиться
читать, – объявил он мне.
Эта доска – книга? Я взглянул на него, думая, что он шутит.
Но Виталис, по-видимому, говорил совершенно серьезно, и я внимательно посмотрел
на его находку. Это действительно была доска, обыкновенная гладкая доска из
букового дерева длиной с человеческую руку, шириной в две ладони. На ней не
было ничего: ни надписи, ни рисунка.
– Вы смеетесь надо мною?
– Ничуть, мой мальчик. Насмехаться над человеком,
который чего-нибудь не знает, нехорошо и глупо. Подожди, пока мы не дойдем до
тех деревьев. Там мы сядем отдыхать, и ты увидишь, как я буду учить тебя читать
при помощи этого кусочка дерева.
Мы скоро пришли к указанному месту и, положив на землю
мешки, уселись на зеленую траву, в которой там и сям уже цвели маргаритки.
Душку отвязали; он проворно взобрался на одно из деревьев и принялся трясти
ветки, как бы стряхивая с них орехи. Собаки спокойно улеглись рядом с нами.
Тогда Виталис достал перочинный нож и вырезал из доски
небольшую тонкую пластинку. Затем, обстругав пластинку с обеих сторон, он
разрезал ее на маленькие четырехугольники. Получилось двенадцать одинаковых
плоских кусочков.
Я очень внимательно следил за ним, но, сознаюсь, не мог
понять, как он сделает книгу из этих маленьких кусочков дерева. Несмотря на мое
невежество, я все же знал, что книга состоит из какого-то количества листов
бумаги, на которых напечатаны черные знаки. А где же листы? Где эти черные
знаки?
– На каждой стороне этих деревянных кусочков я вырежу
завтра одну из букв алфавита, – сказал Виталис. – Таким образом ты
научишься различать буквы. А когда будешь безошибочно узнавать их, ты сможешь
составлять слова. Научившись составлять слова, ты сумеешь читать и книги.
Мои карманы были полны теперь маленькими деревянными
кусочками, и скоро я знал все буквы алфавита.
Но научиться читать было не так просто, и я не раз пожалел о
том, что захотел учиться.
Прошло немало времени, прежде чем я смог читать по книге.
– Теперь ты умеешь читать, – сказал
Виталис. – А хочешь научиться играть по нотам?
– Если я буду знать ноты, то смогу петь, как вы?
Виталис иногда пел. Он и не предполагал, что я с огромным наслаждением слушаю
его пение.
– Ты хочешь петь так, как я?
– Конечно, не так – я прекрасно знаю, что это
невозможно. Но я хочу научиться петь.
– Тебе нравится мое пение?
– Очень. Соловей поет чудесно, но, по-моему, вы поете
лучше. Слушая вас, я могу плакать, смеяться. А когда вы поете что-нибудь
грустное или нежное, я вспоминаю свою дорогую матушку и вижу ее в нашем домике,
хотя и не понимаю слов, потому что вы поете по-итальянски.
Я посмотрел на него и увидел, что глаза его полны слез.
Тогда я спросил, не огорчили ли его мои слова?
– Нет, дорогой, – ответил он растроганным голосом, –
ты не огорчаешь меня. Напротив, ты напоминаешь мне о моей юности, о прошедшем
хорошем времени. Будь спокоен, я научу тебя петь, а так как у тебя доброе
сердце, ты тоже будешь заставлять людей плакать и радоваться, вот увидишь…
Он внезапно остановился, и я понял, что он не хочет больше
говорить на эту тему. Почему? На этот вопрос я не мог найти ответа. Много
позднее я узнал о причинах, заставлявших его молчать.
На следующий день Виталис сделал мне ноты так же, как он
сделал азбуку, то есть вырезал их на маленьких деревянных квадратиках.
Разлиновав каждый квадратик на пять параллельных линеек, он
вырезал на одной стороне скрипичный ключ, а на другой басовый.
Когда все было готово, начались уроки, и я должен сознаться,
что они оказались еще труднее, чем уроки грамоты. Не раз Виталис, всегда такой
терпеливый с животными, приходил от меня в отчаяние.
– С животными я сдерживаюсь, потому что знаю, что это
только животные, но ты способен уморить меня! – И, подняв руки к небу, он
затем с силой хлопал себя по ляжкам.
Душка, любивший передразнивать все, что ему казалось
забавным, перенял этот жест, а так как он почти всегда присутствовал на моих
уроках, то стоило мне запнуться, как он немедленно поднимал руки к небу и
хлопал себя по ляжкам, подражая Виталису.
– Даже Душка смеется над тобой! – восклицал
Виталис.
Если бы я посмел, я бы возразил ему, что Душка смеется не
только над учеником, но и над учителем. К счастью, какое-то смутное опасение и
уважение к учителю удерживали меня от подобного замечания.
Наконец первые трудности были преодолены, и я смог пропеть
сольфеджио,[6] написанное Виталисом на
листке бумаги.
В этот день он не хлопал себя руками по ляжкам, но, ласково
потрепав меня по щеке, объявил, что если я буду так стараться и дальше, то
сделаюсь хорошим певцом.
Понятно, что наши уроки продолжались не один день. В течение
многих недель и даже месяцев мои карманы были набиты маленькими деревянными
квадратиками. К тому же Виталис мог заниматься со мной только в часы досуга.
Много времени уходило на переходы; они были длиннее или короче в зависимости от
того, как далеко отстояли друг от друга деревни. Нам нужно было давать
представления там, где мы рассчитывали на хороший сбор; репетировать роли с
собаками и Душкой; готовить себе еду, и только после всех этих дел можно было
думать о чтении или музыке. Чаще всего наши занятия происходили во время
привала, у подножия дерева или на куче камней. Обычно я раскладывал свои
кусочки дерева прямо на траве или на дороге.
И все же я многому научился. Кроме того, я привык делать большие
переходы, что было для меня не менее полезно, чем уроки Виталиса. Пока я жил у
матушки Барберен, я был довольно слабым ребенком. Но от бродячей жизни и
постоянного пребывания на воздухе мои руки и ноги окрепли, легкие развились,
кожа огрубела, и я легко переносил холод и жару, солнце и дождь, лишения и
усталость. Такая закалка помогла мне противостоять жестоким ударам судьбы,
которые неоднократно обрушивались на меня в продолжение всей моей юности.
|
