ГЛАВА XV. Я ПОПАДАЮ В
ПАРИЖ
Чтобы дойти до Парижа, нам нужно было проделать очень
длинный путь по занесенным снегом дорогам, при холодном северном ветре, который
дул нам прямо в лицо.
Как печальны были эти бесконечные переходы! Мы шли гуськом:
Виталис впереди, я за ним, а Капи тащился сзади. Посиневшие от холода, с
мокрыми ногами и пустым желудкам, мы часами не обменивались ни одним словом.
Попадавшиеся навстречу люди останавливались и смотрели нам вслед. Им казалось
непонятным, куда этот высокий старик ведет мальчика и собаку. Для меня это
молчание было невыразимо тягостным, мне хотелось говорить, чтобы забыться. Но
на все мои вопросы Виталис отвечал отрывисто и односложно, даже не
поворачиваясь ко мне.
К счастью, Капи был более общительным, и не раз я чувствовал
на своей руке его влажный и теплый язык. Точно он хотел мне сказать: «Это я,
Капи, твой друг». Тогда я тихонько ласкал его, и, казалось, он был счастлив
моим вниманием так же, как я – его ласками.
Окружающая нас природа тоже была печальна. Всюду расстилался
белый снежный покров, солнце не показывалось, дни стояли серые, пасмурные. В
поле и в деревнях царила тишина. Ни ржанья лошади, ни мычанья быков – одни
только вороны, высоко забравшись на голые ветки, каркали от голода. В мороз
люди сидят у печки или работают в закрытых помещениях – в хлеву и в амбарах. А
мы шли по неровной, скользкой дороге, шли не останавливаясь, отдыхая только
ночью, когда спали в какой-нибудь конюшне или овчарне. Перед сном мы съедали
небольшой кусок хлеба, что было одновременно и нашим обедом и нашим ужином. Мы
чувствовали себя счастливыми, если нам удавалось ночевать в овчарне, потому что
тепло, идущее от овец, согревало нас. Иногда пастухи угощали меня овечьим
молоком, после чего утром я чувствовал себя крепче и здоровее.
Число километров, оставшихся позади, все росло – мы
подходили к Парижу. На это указывало и оживленное движение и грязный снег на
дороге, так мало похожий на снег в долинах Шампани. Было ясно, что мы
приближаемся к большому городу.
Но, странное дело, окрестности не становились красивее,
деревья были такие же, как всюду.
Наслышавшись о чудесах Парижа, я ожидал увидеть нечто
необычайное: золотые деревья, улицы с чудесными мраморными дворцами и жителей,
одетых в роскошные шелковые одежды.
Как мы будем жить в таком городе, как Париж, при нашей
теперешней бедности? Я не решался спросить об этом Виталиса, так как он был
мрачен и молчалив.
Но однажды он сам заговорил со мною. Было утро; мы вышли на
большой холм и увидели вдали черные облака дыма, расстилавшиеся над огромным
городом.
Я широко раскрыл глаза, стараясь что-либо разглядеть, но
ничего не мог рассмотреть, кроме бесконечных крыш, колоколен и башен,
терявшихся в тумане и в густом дыму. Виталис подошел ко мне.
– Итак, наступает новая жизнь, – произнес он, как
бы продолжая разговор, начатый раньше, – через четыре часа мы будем в
Париже.
– Так там, вдали, Париж?
– Да, и в Париже нам придется расстаться.
У меня в глазах потемнело. Виталис посмотрел на меня и по
моему бледному лицу и дрожащим губам понял, что со мной происходит.
– Ты очень испугался и огорчился, как я вижу.
– Расстаться с вами! – воскликнул я после того,
как немного пришел в себя.
– Бедный мальчик!
Эти слова, а главное тон, каким они были произнесены,
вызвали у меня слезы. Я так давно не слыхал ни одного ласкового слова.
– Какой вы добрый!
– Нет, это ты хороший и добрый мальчик, это у тебя
мужественное сердечко. Видишь ли, бывают моменты, когда такие чувства особенно
ценишь и они особенно трогают. Если все хорошо – идешь своей дорогой, не
задумываясь о тех, кто с тобой рядом, но когда тебе плохо, когда тебе не везет,
когда ты стар и не имеешь будущего – тогда чувствуешь потребность опереться на
тех, кто возле тебя, и бываешь счастлив, что ты не один. Тебе это кажется
странным? А между тем это так.
Только много позднее я по-настоящему почувствовал и понял
всю справедливость его слов.
– Мне горько, – продолжал Виталис, – что
приходится расставаться именно тогда, когда ты особенно нуждаешься в близком
человеке.
– Но, – заметил я робко, – разве вы
собираетесь оставить меня в Париже?
– Нет, конечно. Что я стал бы делать в Париже один, мой
бедный мальчик? И, кроме того, я не имею права бросить тебя; запомни это. В тот
день, когда я взял тебя от госпожи Миллиган, я принял обязательство воспитать
тебя возможно лучше. Как назло, обстоятельства обернулись против меня. В
настоящее время я ничего не могу дать тебе, вот почему приходится расставаться.
Не навсегда, конечно, а на время, пока не кончится зима. С одним Капи мы не
можем в Париже ничего заработать.
Услыхав свое имя, Капи подбежал к нам. Виталис ласково
погладил его:
– Ты тоже очень добрый пес! Но одной добротой на свете
не проживешь. Она необходима для того, чтобы делать счастливыми окружающих, но,
кроме нее, нужно и нечто другое, чего у нас нет. Ты понимаешь, что теперь мы не
можем давать представления?
– Конечно, понимаю.
– Парижские мальчуганы засмеют нас, забросают огрызками
яблок, мы не соберем и двадцати су в день. А на двадцать су втроем прожить
невозможно. В холодную, дождливую или снежную погоду сбор будет еще меньше.
– Я буду играть на арфе.
– Если бы у меня было двое таких ребят, как ты, то
дело, может быть, и пошло бы. Да, если бы я был совсем дряхлым или слепым… но,
к несчастью, я еще недостаточно стар. В Париже, чтобы возбудить сострадание,
нужно иметь очень жалкий вид: кроме того, надо решиться на то, чтобы просить
милостыню, а я этого никогда не смогу. Приходится искать другого выхода. Вот
что я придумал и что решил. Я отдам тебя на зиму одному падроне,[7] и ты будешь зарабатывать деньги, играя на
арфе. А я начну давать уроки музыки. В Париже меня знают, я живал там не раз, уроков
у меня будет достаточно. Так, в отдельности, мы сможем как-нибудь пережить
зиму. В то же время я займусь дрессировкой новых собак вместо Зербино и Дольче.
Весной, когда я их обучу, мы снова пустимся с тобой в путь и больше уже не
расстанемся. Судьба не отворачивается надолго от тех, кто имеет мужество с ней
бороться. Вот этого-то мужества и покорности я требую сейчас от тебя. Весной мы
опять начнем нашу вольную жизнь, ты увидишь Германию, Англию. Ты становишься
уже взрослым, я многому тебя научу и сделаю из тебя настоящего человека. Вот
увидишь, мой мальчик, что не все еще потеряно!
Пожалуй, действительно это было единственным выходом.
Теперь, вспоминая наше положение, я вижу, что Виталис сделал все возможное,
чтобы найти выход из создавшихся затруднений. Но тогда я был потрясен разлукой
с Виталисом и новым падроне.
Во время наших путешествий по селам и городам я не раз
встречал этих падроне, которые, взяв к себе на воспитание детей, кормили их
колотушками. Грубые, придирчивые пьяницы, с проклятиями и ругательствами на
устах, всегда готовые ударить, они нисколько не походили на Виталиса. Я мог
попасть к такому ужасному падроне.
Даже если мне повезет и я попаду к хорошему, то все же это
еще одна перемена. После матушки Барберен – Виталис, а теперь еще какой-то
новый человек. За время нашей совместной жизни я привязался к Виталису, как к
родному отцу.
Многое, очень многое хотелось мне возразить Виталису, слова
готовы были сорваться с моих губ, но я молчал. Хозяин требовал от меня мужества
и покорности. Я решил подчиниться и не возражать, чтобы не увеличивать его
горе.
Скоро мы подошли к реке и перешли ее по такому грязному
мосту, какого я еще никогда в жизни не видел Черный, как толченый уголь, снег
лежал на дороге рыхлым пластом, и ноги погружались в эту грязь по щиколотку. За
мостом находилась деревня с узкими уличками; за этой деревней снова потянулись
поля, но уже застроенные жалкими, невзрачными домишками.
По дороге непрерывно катились экипажи и повозки Я поравнялся
с Виталисом и шел теперь справа от него Капи бежал сзади. Скоро сельская
местность кончилась, и мы очутились на улице, конца которой не было видно По
обеим ее сторонам находились бедные и грязные дома. Снег в некоторых местах был
собран в кучи, и на них валялись гнилые овощи, зола и всякого рода мусор. От
всего исходило нестерпимое зловоние Детишки с бледными личиками играли перед
дверями домов. Поминутно проезжали тяжелые экипажи, от которых они ловко
увертывались.
– Где мы? – спросил я Виталиса.
– В Париже, мой мальчик.
– В Париже?!
Неужели это Париж? А где же мраморные дворцы? Где прохожие,
одетые в шелка? Как мало походила окружавшая меня действительность на то, что
было создано моим пылким детским воображением! Неужели это тот самый Париж,
куда я так жадно стремился попасть? И здесь мне придется провести целую зиму
без Виталиса и без Капи!
|
