ГЛАВА XI. МОЙ ПЕРВЫЙ
ДРУГ
Госпожа Миллиган, мать Артура, была англичанка. Сначала я
думал, что Артур был ее единственным сыном, но позднее узнал, что у нее был еще
старший сын, который пропал несколько лет назад при весьма загадочных
обстоятельствах.
В то время муж госпожи Миллиган был при смерти, а сама она,
тяжело больная, лежала без сознания. Потому розыски ребенка взял на себя брат
ее мужа – Джеймс Миллиган. Выбор этот был неудачен, так как Джеймс Миллиган
вовсе не был заинтересован в том, чтобы пропавший ребенок нашелся. По английским
законам, Джеймс Миллиган наследовал титул и состояние брата в том случае, если
тот умирал бездетным. Однако Джеймсу Миллигану не удалось получить ожидаемое
наследство, так как вскоре у госпожи Миллиган родился второй сын – Артур.
Правда, этот ребенок был таким слабым, что врачи считали его недолговечным. Он
мог умереть в любой момент, и тогда Джеймс Миллиган стал бы наследником
состояния своего старшего брата. Джеймс Миллиган был уверен, что рано или
поздно его надежды сбудутся, надо только терпеливо ждать. И он выжидал.
Однако предсказания врачей не оправдались: заботы и уход
матери спасли жизнь Артуру. Хотя мальчик постоянно болел и врачи неоднократно
приговаривали его к смерти, он каждый раз выздоравливал.
В последнее время у Артура развилась новая тяжелая болезнь –
туберкулез бедра. Врачи предписали ему лежать неподвижно. Тогда госпожа
Миллиган купила в Бордо маленькую баржу и превратила ее в плавучий домик.
Благодаря этому Артур мог постоянно лежать на свежем воздухе, и только в плохую
погоду его переносили внутрь, в комнату.
Месяц тому назад мать и сын выехали из Бордо и, проплыв
вверх по Гаронне, попали в Южный канал. Отсюда, проехав целый ряд прудов и
каналов, они могли попасть в Сену, доехать по ней до Руана, а там пересесть на
пароход и вернуться в Англию.
В первый день моего пребывания на барже, которая называлась
«Лебедь», я познакомился только с каютой, где меня поместили. Эта крохотная
комнатка имела два метра в длину и около метра в ширину, но в ней помещалось
все необходимое. Меблировка каюты состояла только из одного комода, но что это
был за чудесный комод! Верхняя доска комода поднималась, и под ней находилась
постель с матрацем, подушкой и одеялом. Конечно, эта постель была неширокой, но
вполне достаточной для того, чтобы на ней можно было удобно спать. Под постелью
помещался ящик, разделенный на несколько отделений, куда можно было складывать
одежду и белье. У изголовья постели была приделана откидная доска, которая
служила с голом. У ног откидывалась вторая доска, для сиденья. Маленькое
круглое оконце давало достаточно света и воздуха.
Когда я разделся и лег в постель, я сразу заснул как убитый.
Насколько эта койка была мягче тех сосновых игл, на которых я спал накануне!
Тишина ночи уже не пугала меня, а звезды, смотревшие в окно, вселяли в меня
бодрость и надежду.
Но как ни сладко спалось мне на новом месте, я все же
проснулся на рассвете, так как беспокоился о своих питомцах. Я нашел их всех на
палубе, где устроил накануне вечером. Они спали так безмятежно, словно жили
здесь уже много месяцев. При моем появлении собаки проснулись и радостно
бросились мне навстречу. Только Душка, хотя у него и был полуоткрыт один глаз,
не двинулся с места, а, наоборот, принялся громко храпеть. Я сразу догадался, в
чем дело: синьор Душка сердился на меня за то, что я не взял его с собой в
каюту.
Рулевой, которого я видел накануне, тоже уже встал и чистил
палубу. По моей просьбе он спустил мостки, и я мог сойти со своей труппой на
берег.
В играх с собаками и Душкой, в беготне, прыжках через канавы
и лазанье по деревьям время прошло незаметно. Когда мы вернулись к «Лебедю»,
лошади были уже запряжены и ждали только сигнала, чтобы пуститься в путь.
Я поспешил взойти на палубу. Через несколько минут якорь был
поднят, матрос встал у руля, погонщик уселся верхом на лошадь, заскрипел блок у
каната, и мы двинулись.
Какое наслаждение плыть по реке! Наша баржа плавно и легко
скользила по воде. Лесистые берега тихо проплывали мимо, и ничего не было
слышно, кроме журчанья воды да звона бубенчиков на шее у лошадей.
Стоя на палубе, я смотрел на высокие тополя и на их листья,
трепетавшие в спокойном утреннем воздухе. Длинной вереницей тянулись они вдоль
берега, образуя как бы густой зеленый занавес, который, не пропуская ярких
лучей солнца, разливал сквозь листву нежный и мягкий свет. В некоторых местах
вода казалась совсем черной, как будто за ней скрывалась бездонная глубина, в
других, наоборот, совершенно прозрачной, и сквозь нее можно было видеть
блестящие камешки и бархатистые водяные травы.
Я был всецело занят моими наблюдениями, как вдруг услышал,
что меня зовут. Я живо обернулся. Это крикнул Артур, которого вынесли на
палубу. С ним была его мать.
– Как ты спал? – спросил он меня. – Лучше,
чем в поле?
Я подошел к нему и вежливо ответил, обращаясь одновременно и
к матери и к сыну.
– Где собаки? – продолжал он.
Я позвал собак и Душку. Они подошли поздороваться, а Душка
начал гримасничать, как проделывал это всегда перед нашими представлениями.
Но о представлении в это утро не было и речи. Госпожа
Миллиган уложила сына в тени и сама уселась с ним рядом.
– Пожалуйста, уведи собак и обезьяну, – обратилась
она ко мне, – мы будем сейчас заниматься.
Я немедленно ушел со своей труппой в самый дальний угол.
Чем мог заниматься этот бедный маленький больной? Я видел,
что мать велела ему повторить урок, а сама следила за ним по книге. Лежа на
доске, Артур отвечал – вернее, пробовал отвечать, так как он все время
запинался, ошибался и не мог связно произнести и трех слов. Мать терпеливо, но
настойчиво поправляла его.
– Ты опять не знаешь басни, – сказала она.
– О мама! – с огорчением произнес Артур.
– Почему ты ее не выучил?
– Не мог.
– Почему?
– Не знаю… потому что не мог… потому что я болен.
– Голова у тебя не болит. И я никогда не позволю тебе
под предлогом болезни расти неучем. Почему ты так огорчаешь меня?
Мне казалось, что госпожа Миллиган была слишком строга, а
между тем она говорила ровным и нежным голосом.
– Мама, я не могу! Уверяю тебя, не могу! – И Артур
заплакал.
Его слезы не поколебали госпожу Миллиган, хотя она казалась
взволнованной и огорченной.
– Я хотела разрешить тебе сегодня утром поиграть с Реми
и его собаками, продолжала она, – но теперь ты не будешь играть с ними до
тех пор, пока не ответишь мне без ошибки всю басню.
Сказав это, она отдала книгу Артуру и ушла в свою каюту.
Оставшись один, Артур принялся повторять урок: я видел, как
шевелились его губы.
Было очевидно, что он старался и работал усердно. Но это
прилежание длилось недолго. Очень скоро он начал смотреть поверх книги, и его
глаза, блуждающие по сторонам, встретились с моими.
Я сделал ему знак приняться за урок.
Он кротко улыбнулся, как бы благодаря меня за совет, и
уставился в книгу. Но скоро снова начал смотреть по сторонам.
– Я очень хочу выучить басню и никак не могу, –
обратился он ко мне. Я подошел к нему.
– Но она совсем не трудная, – заметил я.
– Напротив, очень трудная.
– Хочешь, я прочту ее наизусть? – предложил я. Он
взял книгу, а я стал читать басню. Ему пришлось поправить меня всею три или
четыре раза.
– Вот чудеса! Ты ее действительно знаешь! –
удивленно воскликнул он.
– Не очень хорошо. Но теперь, мне кажется, я могу
ответить ее уже без ошибки.
– Когда ты успел ее выучить?
– Я внимательно слушал, пока твоя мама читала ее вслух,
а потом ясно представил себе все, о чем в ней говорится: овец, ягнят, собак,
стерегущих стадо, и пастуха.
– Прекрасно! – воскликнул Артур. – Теперь я
их тоже вижу. И, знаешь, я убежден, что сейчас выучу басню.
И действительно, меньше, чем в четверть часа, он выучил
басню наизусть. В это время госпожа Миллиган подошла к нам.
Увидев нас вместе, она рассердилась, думая, что мы играем,
но Артур не дал ей произнести ни слова.
– Я знаю басню, – закричал он, – и это Реми
помог мне ее выучить!
Госпожа Миллиган посмотрела на меня с удивлением. Тогда
Артур, не дожидаясь ее просьбы, прочел наизусть всю басню. Он прочел ее с
торжеством и радостью, без запинок и ошибок.
В это время я смотрел на госпожу Миллиган. Сперва ее лицо
озарилось улыбкой, а потом на глазах выступили слезы.
– Ты хороший мальчик, – сказала она мне.
Я рассказал так подробно об этом случае потому, что с этого
дня отношение ко мне совершенно изменилось. Накануне меня пригласили с моими
собаками и обезьяной, чтобы позабавить и развлечь больного ребенка. После
сегодняшнего урока я сделался товарищем – вернее, другом Артура.
Госпожу Миллиган очень огорчало то обстоятельство, что ее
сын ничему не учился. Несмотря на его болезнь, она хотела дать ему известные
навыки, которые помогли бы ему по выздоровлении начать регулярное ученье.
До сих пор она мало чего достигла. Артур не отказывался
учиться, но и не проявлял должного внимания и прилежания. Потому-то госпожа
Миллиган и была так обрадована, когда услышала, что он выучил со мной басню в
полчаса, тогда как она не могла заставить его выучить ее в продолжение
нескольких дней.
После этого случая мы быстро подружились с Артуром и, как
это ни странно, ни разу не поссорились.
Путешествие по воде было чудесно. Мы не испытывали ни скуки,
ни утомления, так как все наше время было разумно заполнено. Если окрестности
нам нравились, мы делали в день только несколько километров, если казались
однообразными, плыли быстрее. Когда солнце садилось, мы останавливались там,
где нас заставала ночь, и стояли на этом месте до рассвета.
В холодную погоду мы усаживались в столовой, где затапливали
печку, так как сырость и туман были вредны для больного. Зажигались лампы;
Артура придвигали к столу, я садился возле него, и госпожа Миллиган показывала
нам книги с картинками или фотографии различных видов. Когда мы уставали
смотреть картинки, она брала книжку и читала нам вслух пли же рассказывала нам
легенды, исторические события, относящиеся к той местности, которую мы
проезжали. Она говорила, не сводя глаз с лица сына, и было трогательно видеть,
какие усилия она прилагала к тому, чтобы ее рассказ был интересен и понятен
мальчику.
В хорошие, теплые вечера я брал арфу и, спустившись на
берег, становился где-нибудь под деревом, пел песенки и играл различные пьесы.
Артур с большим удовольствием слушал музыку и часто кричал мне: «Сыграй еще!»
Тогда я повторил только что сыгранное.
Мне, ничего познавшему, кроме бедной хижины матушки Барберен
и тяжелых скитаний с Виталисом, впервые жилось спокойно и беззаботно.
Как не похожи были утомительные, длинные переходы, когда я
брел по колено в грязи, под дождем или палящим солнцем за своим хозяином, на
эту прогулку в плавучем домике!
Уже два раза я пережил тяжесть разлуки с теми, кого любил:
первый раз когда был оторван от матушки Барберен, второй – когда меня разлучили
с Виталисом. И вот теперь, когда я остался совершенно одиноким, без поддержки я
опоры, я встретил людей, которые выказали мне участие и которых я искренне
полюбил. А мое сердце так жаждало любви и привязанности! Сколько раз, глядя на
бледного, больного Артура, прикованного к доске, я – здоровый и сильный завидовал
ему…
Я завидовал не богатству, которое его окружало, не его
книгам и игрушкам, – Нет, я завидовал тому, что у него есть мать, которая
его так нежно любит.
Я с грустью говорил себе, что у меня ее нет и никогда не
будет. Если когда-нибудь снова я увижу матушку-Барберен, то никогда уже не
смогу назвать ее, как прежде. «мама», потому что знаю, что она мне не родная. Я
одинок и останусь навсегда одиноким. Эта мысль заставляла меня еще сильнее
ценить доброе отношение ко мне госпожи Миллиган и Артура.
Ни как ни хороша была моя новая жизнь, мне в скором времени
предстояло расстаться с ней и вернуться к старой.
|
