ГЛАВА XVIII. ЛИЗА
Когда я пришел в себя, то увидел, что лежу в постели в
какой-то незнакомой мне комнате. Я огляделся по сторонам. Яркое пламя очага
освещало людей, стоявших возле моей кровати: мужчину в серой куртке и четверых
детей – двух мальчиков и двух девочек. Младшая девочка, лет пяти-шести, не
спускала с меня своих удивленных выразительных глаз. Я приподнялся. Ко мне
тотчас же подошли.
– Виталис… – произнес я слабым голосом.
– Он зовет своего отца, – сказала девочка,
по-видимому, старшая из детей.
– Нет, это не отец, а мой хозяин. Где он? Где Капи?
Если бы Виталис оказался моим отцом, мне побоялись бы сразу
сообщить о случившемся. Но, узнав, что он был только моим хозяином, они
рассказали мне следующее.
Калитка, возле которой мы свалились, вела в сад к садовнику.
Около двух часов ночи садовник, собираясь ехать на рынок, открыл ее и увидел
каких-то лежавших под соломой людей. Он попросил их встать, чтобы дать проехать
тележке. В ответ послышался лай Капи, но ни один из нас не шевельнулся. Нас
пробовали растолкать, но мы не двигались. Тогда решили, что дело неладно.
Принесли фонарь и увидели, что Виталис мертв, а я чуть жив. Только благодаря
Капи, который лежал на моей груди и этим немного согревал меня, я не замерз
окончательно и еще дышал. Меня отнесли в дом садовника и положили в постель.
Шесть часов я не приходил в сознание. Затем кровообращение восстановилось, и я
очнулся. Несмотря на мое тяжелое состояние, я сразу понял весь ужас случившегося.
Виталис умер!
Пока человек в серой куртке – это и был сам садовник –
рассказывал мне обо всем, маленькая девочка не спускала с меня глаз. Когда ее
отец сообщил, что Виталис умер, она поняла, каким ударом была для меня эта
новость. Быстро подбежав к отцу, она схватила его за руку, а другой рукой
указала на меня, издав при этом какой-то странный звук. Это были не слова, а
скорее нежный вздох, полный сострадания. Впрочем, жест ее был настолько
красноречив, что слова были излишни. Я почувствовал в ее взгляде большую
симпатию и, впервые после разлуки с Артуром, испытал неизъяснимое чувство
доверия и нежности, как в те времена, когда на меня ласково смотрела матушка
Барберен.
– Что поделаешь, моя маленькая Лиза, – сказал
отец, наклоняясь к девочке, – необходимо было сказать ему правду! Все
равно это сделала бы полиция.
Из его дальнейшего рассказа я узнал, что пришлось позвать
полицейских и те унесли Виталиса.
– А где Капи? – спросил я садовника, когда тот
замолчал.
– Капи?
– Да, Капи, наша собака.
– Не знаю, она исчезла.
– Нет, она побежала за носилками, – заметил кто-то
из детей.
Садовник и дети вышли в соседнюю комнату и оставили меня
одного. Я машинально встал. Моя арфа лежала в ногах постели. Я надел ремень на
плечо и тоже направился в соседнюю комнату. Нужно было уходить, но куда? Я
этого не знал, но чувствовал, что уходить надо. Прежде всего, живого или
мертвого, я должен был увидеть Виталиса.
Лежа в постели, я ощущал только сильную ломоту и головную
боль, но когда я встал на ноги, то почувствовал такую слабость, что принужден
был ухватиться за стул. Передохнув минутку, я толкнул дверь и очутился перед
садовником и его детьми.
Они сидели за столом возле очага, в котором ярко горел
огонь, и обедали. Запах супа напомнил мне о том, что я уже давно ничего не ел.
Мне стало нехорошо, и я пошатнулся.
– Тебе плохо? – спросил садовник соболезнующим
тоном.
Я ответил, что чувствую себя слабым и прошу разрешения
минуточку посидеть возле огня. Но я не столько нуждался в тепле, сколько в
пище. Запах супа, стук ложек, чавканье обедавших еще больше увеличивали мою
слабость.
Если бы у меня хватило смелости, я бы попросил себе тарелку
супа. Но я скорее умер бы от голода, нежели признался в том, что мне хочется
есть. Маленькая девочка, которую отец называл Лизой, сидела напротив меня и,
вместо того чтобы есть, пристально смотрела на меня.
Вдруг она встала из-за стола и, взяв свою тарелку с супом,
принесла ее мне. У меня не было сил говорить, и потому я хотел рукой отстранить
ее, но отец Лизы не дал мне этого сделать.
– Кушай, мальчик! Если Лиза что-нибудь предлагает, она
это делает от всего сердца. Кушай, а если будет охота, ешь и вторую.
Я в несколько секунд проглотил суп. Когда я положил ложку,
Лиза, стоявшая и упорно глядевшая на меня, тихонько вскрикнула, но на этот раз
это было похоже не на вздох, а на выражение удовольствия. Потом, взяв тарелку,
она протянула ее отцу, а когда тот налил ее до краев, снова передала ее мне с
такой нежностью и ободряющей улыбкой, что я, несмотря на свой голод, на
мгновение забыл о супе.
Как и в первый раз, я быстро опустошил тарелку. Улыбка, с
которой дети смотрели на меня, сменилась откровенным смехом.
– Да у тебя, оказывается, превосходный аппетит! –
заявил садовник.
Я почувствовал, что краснею до корней волос. Боясь
показаться обжорой, я ответил ему, что вчера не обедал.
– Но ты завтракал?
– И не завтракал.
– А твой хозяин?
– Он также ничего не ел.
– Значит, он умер не только от холода, но и от голода.
Еда подкрепила меня. Я встал, собираясь уйти.
– Куда ты идешь? – спросил меня садовник.
– Я хочу увидеть еще раз Виталиса.
– У тебя есть друзья в Париже?
– Нет.
– Земляки?
– Тоже нет.
– Где вы остановились?
– Нигде. Мы только вчера пришли в Париж.
– Что ты будешь делать?
– Играть на арфе, петь песенки и этим зарабатывать на
хлеб.
– Лучше вернись на родину, к своим родителям.
– У меня нет родителей.
– Ты сказал, что умерший старик тебе не отец.
– Родного отца у меня нет, но Виталис был для меня
настоящим отцом.
– А где твоя мать?
– У меня нет матери.
– Тогда у тебя есть родные: дядя, тетка, двоюродные
братья или сестры? Кто-нибудь же есть?
– Никого нет.
– Откуда же ты?
– Хозяин нанял меня у мужа моей кормилицы. Вы были
очень добры ко мне, и я благодарю вас от всего сердца. В воскресенье я приду к
вам и сыграю на арфе. Дети могут потанцевать, если пожелают.
С этими словами я направился к двери. Но едва я сделал
несколько шагов, как Лиза взяла меня за руку и, улыбаясь, показала на арфу.
– Ты хочешь, чтобы я сыграл?
Она кивнула головкой и весело захлопала в ладоши.
– Ну что ж, – согласился отец, – сыграй ей
что-нибудь.
Я взял арфу и, несмотря на то что на сердце у меня было
очень тяжело, начал играть тот красивый вальс, который исполнял довольно бегло.
Мне хотелось доставить удовольствие этой маленькой девочке с такими ласковыми
глазами.
Вначале она только слушала, пристально глядя на меня, а
потом начала отбивать такт ножками. Затем, как бы подхваченная музыкой,
принялась кружиться по кухне. Она не умела танцевать и не делала обычных па, но
грациозно и весело кружилась в такт музыке.
Сидя у камина, отец не сводил с нее глаз. Он казался
растроганным и хлопал в ладоши. Когда я окончил вальс и остановился, Лиза
подошла ко мне и очень мило сделала мне реверанс. Потом, постучав пальчиками по
арфе, она этим попросила меня сыграть еще.
Тогда я начал играть и петь ту неаполитанскую песенку,
которой меня научил Виталис.
При первых аккордах Лиза опять встала передо мной. Губы ее
шевелились, как будто она про себя повторяла слова. Когда я запел последний,
особенно грустный куплет, она отступила на несколько шагов и с плачем бросилась
к отцу.
– Довольно, – сказал тот.
Тогда я повесил арфу на плечо и направился к двери.
– Куда ты собираешься идти? – снова спросил меня
садовник.
– Сначала хочу увидеть Виталиса, а затем буду делать
то, чему он меня научил: играть на арфе и петь.
– Так ты решил продолжать это занятие?
– Ничего другого я не умею делать.
– Тебя не пугают большие дороги?
– У меня нет дома.
– Неужели ночь, которую ты только что пережил, не
заставит тебя одуматься?
– Мне бы, конечно, хотелось иметь свой теплый угол и
спать на кровати, но ничего не поделаешь.
– Ну что ж, ты можешь иметь и то и другое. Оставайся у
нас. Конечно, тебе придется много трудиться: рано вставать, целый день работать
киркой, – одним словом, в поте лица зарабатывать кусок хлеба. Но зато тебе
не придется ночевать под открытым небом, рискуя умереть где-нибудь под забором.
А когда ты будешь есть свою похлебку, она покажется тебе особенно вкусной
потому, что ты сам ее заработал. Мне кажется, что ты хороший мальчик и мы
полюбим тебя как родного.
Удивленный этим предложением, я не сразу понял, в чем дело.
– Ну что же, решай, подходит это тебе? – спросил
садовник.
Я находился в отчаянном положении. Только что умер человек,
с которым я прожил несколько лет и который относился ко мне как родной отец. Я лишился
и своего любимого друга – умного, доброго Капи. Предложение садовника принять
меня в свою семью утешило и ободрило меня. Значит, не все для меня потеряно я
могу начать новую жизнь.
Меня очень привлекала возможность жить в семье: эти мальчики
станут моими братьями, хорошенькая малютка Лиза будет моей сестрой.
В моих мечтах я не раз представлял себе, что нахожу
родителей, но я ни разу не подумал о том, что у меня могут быть братья и
сестры. И вот теперь я мог их иметь.
Я быстро скинул с плеча ремень арфы.
– Это достаточно красноречивый ответ, – улыбнулся
садовник. – Вижу, мое предложение тебе понравилось. Повесь арфу вот сюда,
на гвоздь, а в тот день, когда ты захочешь уйти от нас, ты ее снимешь. Только,
по примеру ласточек и соловьев, выбирай подходящее время года, чтобы пуститься
в путь.
– Я уйду от вас только для того, чтобы разыскать
Виталиса.
– Правильно, – согласился садовник.
Дом, у калитки которого мы свалились, принадлежал садовнику
по фамилии Акен. В то время, когда я попал к нему, вся его семья состояла из
пяти человек: отца, двух сыновей – Алексиса и Бенжамена и двух дочерей –
Этьеннеты и самой младшей, Лизы.
Лиза была немая, но немая не от рождения. Она потеряла дар
речи после какой-то болезни в возрасте четырех лет. Это несчастье не повлияло
на ее умственные способности; напротив, она была очень развита и не только все
понимала, но и могла хорошо объясняться жестами. В бедных семьях, да и вообще
во многих семьях, больной ребенок часто бывает заброшен и нелюбим. Но Лиза
благодаря своему мягкому и доброму характеру избежала этой участи. Братья
относились к ней так, что она не чувствовала своего несчастья, отец не мог на
нее наглядеться, старшая сестра ее обожала.
Матери у них не было. Жена садовника умерла через год после
рождения Лизы, и с того дня старшая сестра Этьеннета заменила в семье мать. Она
не могла посещать школу: ей нужно было готовить пищу, чинить одежду отца и
братьев, нянчить маленькую Лизу. Несмотря на то что Этьеннета сама была еще
ребенком, ей приходилось работать целый день, вставать рано, чтобы приготовить
завтрак для отца, отправляющегося на рынок; ложиться поздно, позже всех, так
как после ужина надо было убрать посуду и постирать белье; летом в свободные
минуты она еще занималась поливкой цветов, а зимой вставала ночью и накрывала
посадки соломой, чтобы они не замерзли. Все эти заботы не оставляли Этьеннете
времени на то, чтобы играть и смеяться, как другие дети. В четырнадцать лет ее
кроткое, милое личико было уже задумчивым и печальным.
Повесив арфу на указанное место, я начал рассказывать о том,
как мы, усталые и голодные, возвращались в Париж, не найдя приюта в каменоломне
Жантильи. Внезапно я услышал, что кто-то скребется в наружную дверь, а затем
раздался жалобный визг.
– Капи! – воскликнул я.
Лиза быстро подбежала к двери и открыла ее. Капи бросился ко
мне и, когда я взял его на руки, стал с радостным визгом лизать мне лицо. Он
весь дрожал.
– А как же быть с Капи? – спросил я у Акена.
– Капи останется с тобой.
Капи, как бы поняв наши слова, соскочил на землю и поклонился,
прижав лапку к груди. Это сильно рассмешило всех детей, особенно Лизу, и чтобы
их позабавить, я хотел заставить Капи показать какой-нибудь из его фокусов. Но
Капи меня не послушался. Прыгнув мне на колени, он сперва начал ласкаться, а
затем потянул меня за рукав курточки.
– Капи требует, чтобы я пошел с ним.
– Он хочет отвести тебя к твоему хозяину. Полицейские,
которые унесли Виталиса, сказали, что им нужно расспросить меня и что они
придут днем, когда я отогреюсь и проснусь. Но мне не терпелось поскорее узнать
все о Виталисе. Быть может, он вовсе не умер, как предполагали?
Видя мое беспокойство и угадывая его причину, Акен сам свел
меня в полицейский участок. Там ко мне обратились с вопросами, на которые я
стал отвечать только после того, как убедился, что Виталис умер. Относительно
себя я сказал, что родителей у меня нет и что Виталис нанял меня у мужа моей
кормилицы, заплатив ему какую-то сумму денег.
– А что ты будешь делать теперь? – спросил меня
полицейский комиссар. Здесь вмешался Акен:
– Я возьму его к себе в семью, если вы разрешите.
Комиссар не только охотно дал садовнику это разрешение, но
еще и поблагодарил его за доброе дело.
После этого полицейский комиссар предложил мне рассказать
все, что я знал о Виталисе. Мне это было довольно трудно – я ведь и сам почти
ничего не знал о его прошлом. Единственным фактом, поразившим меня в свое
время, было восхищение молодой дамы, вызванное пением Виталиса. Но тут мне
вспомнились угрозы Гарафоли, и я подумал, что не следует раскрывать тайну
Виталиса, если он сам скрывал ее при жизни.
Но разве легко ребенку утаить что-нибудь от полицейского
комиссара? Эти люди так ловко умеют допрашивать! Через пять минут комиссар
заставил меня рассказать все, что я пытался скрыть.
– Надо свести мальчика на улицу де-Лурсин, –
приказал он полицейскому. Вы подниметесь с ним наверх и подробно расспросите
Гарафоли.
Мы пошли втроем: полицейский, Акен и я. Я сразу узнал дом и
легко нашел дверь на четвертом этаже. Маттиа там не оказалось – по всей
вероятности, он уже находился в больнице.
Увидев полицейского и меня, Гарафоли испугался и побледнел,
но быстро успокоился, когда узнал, в чем дело.
– Значит, бедный старик умер? – спросил он.
– Вы его знали?
– Очень хорошо.
– Тогда расскажите все, что вы о нем знаете.
– Его звали не Виталисом, а Карло Бальзани. Если бы вы
жили в Италии лет тридцать пять – сорок тому назад, одно это имя сказало бы вам
все. Карло Бальзани был знаменитым певцом и пользовался огромным успехом. Он
пел на всех европейских сценах: в Неаполе, в Риме, в Милане, в Венеции, во
Флоренции, в Лондоне и в Париже. В один несчастный день артист потерял голос и
не смог оставаться в театре. Однако надо было как-то жить. Он перепробовал
несколько профессий, но ему не везло. Постепенно опускаясь все ниже и ниже, он
сделался дрессировщиком собак. Он очень гордился своим прошлым и скорее умер
бы, чем допустил, чтобы люди узнали о том, что блестящий певец Карло Бальзани
превратился в нищего Виталиса.
Вот какова была разгадка той тайны, которая так сильно
интересовала меня!
Бедный Карло Бальзани – мой добрый, любимый, дорогой
Виталис!
|
