ГЛАВА XX. РАЗОРЕННАЯ
СЕМЬЯ
Я уже говорил, что весной Акен разводил левкои. Когда они
отцветали, их сменяли другие цветы, потому что у хорошего садовника ни одно
местечко в саду не должно пустовать. После левкоев Акен выращивал огромное
количество махровых астр, фуксий и олеандров, и наши парники были полны ими.
Чтобы цветы расцветали к определенному сроку, требуется особое уменье. Кроме
того, это стоит огромных трудов и забот.
В начале августа наш сад был в превосходном состоянии. На
открытом воздухе зацветали махровые астры, а в парниках, прикрытых рамами,
распускались олеандры и фуксии. Пышные кусты были сверху донизу покрыты
бутонами.
Все росло прекрасно, и Акен, потирая руки, радостно говорил:
– У нас будет хорошая выручка.
Мы немало потрудились в течение лета, не отдыхая даже по
праздникам. Теперь, когда все было готово, отцу захотелось нас побаловать. Он
решил в ближайшее воскресенье поехать всей семьей в Аркейль, к своему другу,
такому же садовнику, как он сам.
В этот день мы собирались окончить работу часа в три или
четыре, а часам к пяти-шести быть в Аркейле. Затем, пообедав там, вернуться
обратно и пораньше лечь спать, чтобы с понедельника со свежими силами снова
приняться за работу.
Мы все очень радовались предстоящей увеселительной прогулке.
В четыре часа Акен запер ворота сада и весело крикнул:
– В дорогу! Капи, вперед!
Взяв за руку Лизу, я пустился бежать. Капи бросился вдогонку,
весело лая и прыгая вокруг нас. Он, вероятно, думал, что мы снова отправились в
путь по большим дорогам, чему он очень обрадовался.
Мы все разоделись по-праздничному, и люди оборачивались,
чтобы посмотреть на нас. Не знаю, как выглядел я, но Лиза в голубом платьице,
соломенной шляпке и серых парусиновых башмачках была прелестна. Ее глаза и
личико выражали неподдельное оживление и радость.
Время прошло незаметно, но к концу обеда кто-то из детей
заметил, что небо покрылось черными, зловещими тучами. Мы обедали на открытом
воздухе, под большим деревом, и сразу поняли, что надвигается гроза.
– Ребята, надо возвращаться домой, – сказал Акен.
При этих словах все в один голос закричали: «Уже?» Лиза, конечно, ничего не
сказала, но протестовала жестами.
– Может подняться ветер и опрокинуть рамы, –
продолжал отец. – Собирайтесь скорей!
Мы не возражали: все отлично знали, какую ценность
представляют для садовника стеклянные рамы. Если ветер побьет стекла, Акен
будет разорен.
– Я пойду быстрее вперед с Алексисом и Бенжаменом, –
сказал Акен. – Пусть Реми, Этьеннета и Лиза идут вслед за нами.
Они поспешно удалились. Мы с Этьеннетой не могли идти скоро,
так как нам приходилось приноравливаться к шагам Лизы. Теперь нам было не до
смеха, мы не прыгали и не радовались.
Гроза надвигалась, небо становилось все чернее, ветер
поднимал тучи пыли. Вдали гремел гром, и раскаты его все приближались.
Успеем ли мы вернуться домой до грозы? Главное, успеют ли
дойти Акен с Бенжаменом и Алексисом? Мы рисковали только промокнуть, а им нужно
было вовремя убрать рамы, чтобы ветер не мог опрокинуть и разбить их.
Гром гремел все чаще и чаще, стало совсем темно. Ветер рвал
облака, и с минуты на минуту мог начаться ливень. Вдруг среди раскатов грома мы
услышали какой-то страшный и непонятный шум.
Это пошел град. Сначала падали отдельные крупинки, а затем
начался настоящий ливень. Нам пришлось спрятаться в подворотню. В одну минуту
улица стала белой, словно покрылась снегом. Град был величиной с голубиное
яйцо. Он падал с оглушающим грохотом, и к нему присоединялся звон разбитого
стекла. Вместе с градом с крыш летели на улицу куски толя, штукатурка и
разбитая черепица, которые выделялись темными пятнами на белом фоне.
– Что будет с нашими рамами? – воскликнула
Этьеннета.
– Быть может, отец успел прийти вовремя, – ответил
я.
– Если даже они вернулись домой до того как пошел град,
все равно они не успели покрыть рамы соломой, и теперь, наверное, все
разбито, – продолжала она.
– Но, говорят, град бывает местами.
– Мы слишком близко от дома, чтобы можно было на это
надеяться. Если он с такой же силой обрушился на сад, то все погибло. Боже мой,
отец так рассчитывал на продажу цветов и ему так нужны сейчас деньги!
Град продолжался недолго, всего несколько минут, и так же
внезапно прекратился, как начался. Облака неслись теперь по направлению к
Парижу, и мы решились наконец выйти из нашего убежища.
Очень скоро мы подошли к дому. Ворота были открыты настежь,
мы побежали в сад.
Какое ужасное зрелище представилось нашим глазам! Все было
разбито, исковеркано, изломано: рамы, цветы, куски битого стекла, град – все
смешалось в какую-то бесформенную массу. В этом саду, таком цветущем и
прекрасном еще сегодня утром, валялись только одни жалкие обломки. Мы долго не
могли разыскать отца. Наконец мы нашли его у большого парника, все стекла
которого были разбиты. Совершенно убитый, он сидел на маленькой скамейке
посреди обломков. Алексис и Бенжамен стояли перед ним.
– Бедные мои дети! – воскликнул Акен, услышав по
звуку стекла, хрустящего под нашими ногами, что мы подошли. – Бедные мои
дети!
И, схватив Лизу на руки, он горько заплакал. Это была
катастрофа. Вид ее был ужасен, а последствия – еще хуже.
Вскоре я узнал от Этьеннеты и мальчиков, как безвыходно было
положение их отца.
Десять лет тому назад Акен взял в аренду этот сад и выстроил
дом. Тот, кто сдал этот участок в аренду, дал также ему взаймы денег на покупку
необходимого инвентаря и оборудования. Акен был обязан выплатить долг в течение
пятнадцати лет. До сих пор, благодаря усердной работе и экономии, он регулярно
вносил платежи. Кредитор[10] между
тем только и ждал задержки платежа, чтобы отобрать у него участок, и дом, и
инвентарь, конечно, оставив себе уже погашенный за десять лет долг. Он и
согласился на эту сделку в расчете на то, что в течение пятнадцати лет наступит
такой момент, когда Акен не сможет внести деньги в срок. Таким образом, давая
взаймы, он ничем не рисковал.
Катастрофа ускорила приближение дня, которого уже давно
ожидал кредитор. Что теперь будет?
Очень скоро мы узнали ответ на этот вопрос. На следующий
день после того, как не был внесен очередной платеж, к нам явился человек,
одетый в черный костюм, и предъявил Акену какую-то бумагу. Это был судебный
исполнитель.
Теперь Акен почти не бывал дома. Куда он уходил, не знаю.
Нам он ничего не рассказывал. По всей вероятности, он бегал по судам. Я со
страхом думал о суде. Виталис ведь тоже судился, и я знал, чем это кончилось.
Но Акену пришлось ждать результатов суда гораздо дольше, чем Виталису.
Прошла часть зимы. Мы, конечно, не могли застеклить рамы и починить
парники, а потому занялись разведением овощей и цветов, не требующих большого
ухода. На этом мы не могли много заработать, но все-таки кое-какой доход
получили бы. Однажды вечером Акен вернулся еще более расстроенный, чем обычно.
– Все кончено, дети!
Я хотел выйти, так как понял, что он хочет сообщить что-то
очень важное. Но он меня остановил:
– Разве ты не член нашей семьи? Хоть ты и мал, но уже
хлебнул достаточно горя, а потому поймешь меня Дети, я должен с вами
расстаться.
Мы все были в отчаянии. Лиза вскарабкалась к нему на руки и,
плача, целовала его.
– Вы понимаете, конечно, что добровольно я ни за что не
оставил бы таких хороших ребят, как вы, и мою славную малютку Лизу, – и он
нежно прижал ее к себе. – Но мне присудили выплатить долг. Денег у меня
нет, а продажа имущества не покроет моего долга. Поэтому мне придется сесть в
долговую тюрьму и пробыть там пять лег.
Мы все горько заплакали. – Очень печально, но ничего не
поделаешь. Закон остается законом. Пять лет! Как вы проживете без меня столько
времени, бедные мои дети?
Наступило молчание.
– Я много думал и вот что решил. Реми напишет в Дрези,
моей сестре Катерине, чтобы она поскорее приехала. Она женщина практичная,
рассудительная и поможет нам принять наилучшее решение.
В первый раз в жизни писал я письмо, да еще такое тяжелое и
печальное.
Все сказанное Акеном было очень неопределенно, но тем не
менее в его словах таилась для нас какая-то надежда. Тетушка Катерина должна
была приехать, она женщина умная, и нам казалось, что этого достаточно, чтобы
разрешить все наши затруднения.
Однако полицейские явились раньше ее.
Акен собирался пойти в город, к одному из своих друзей,
когда пришла полиция, чтобы отвести его в долговую тюрьму. Акен страшно
побледнел и попросил у полицейских разрешения проститься с детьми.
Я побежал в сад за мальчиками. Когда мы пришли, Акен держал
Лизу на руках, и она горько плакала. Один из полицейских шепнул ему что-то на
ухо, но что именно, я не расслышал. – Да, – ответил отец, – вы
правы, так нужно. Он быстро встал, опустил Лизу на пол, хотя она цеплялась за
него и не хотела выпускать его руки. Затем поцеловал Этьеннету, Алексиса и
Бенжамена. Я стоял в углу и плакал. Он позвал меня:
– А почему ты, Реми, не хочешь со мною проститься?
Разве ты мне не сын?
Огорченные и растерянные, мы не знали, что предпринять.
– Не провожайте меня, – приказал отец.
И, вложив Лизину ручку в руку Этьеннеты, он быстро вышел.
Я хотел было пойти за ним, но Этьеннета остановила меня. Мы
стояли совершенно убитые посреди кухни, плакали и не знали, что нам делать.
В таком состоянии и застала нас тетушка Катерина, которая
приехала через час после того, как увели Акена. Она оказалась женщиной весьма
энергичной и решительной. Когда-то тетушка Катерина служила кормилицей в
Париже. Она хорошо разбиралась в людях и умела устраиваться. Для нас это было
большим облегчением, когда она взяла на себя заботу о нашей судьбе.
Не прошло и недели после ее приезда, как наша участь была
решена: поскольку дети были слишком малы, чтобы жить и работать самостоятельно,
их решили взять к себе родные. Лиза должна была ехать к тетушке Катерине,
Алексис – в Варс, к дяде-шахтеру, Бенжамен – к другому дяде, садовнику в
Сен-Кантене, а Этьеннета – к тетке, жившей на берегу моря, в Эснанде. Я слушал,
ожидая, когда очередь дойдет до меня. Так как тетушка Катерина молчала, я
спросил:
– А я?
– Ты ведь нам не родной.
– Я работал вместе со всеми. Спросите Алексиса и
Бенжамена, умею ли я работать.
– Кушать ты тоже умеешь, не правда ли?
– Он наш, он принадлежит к нашей семье! –
закричали дети.
Лиза подошла к тетушке и умоляюще сложила руки Ее жест был
красноречивее слов.
– Моя маленькая, – обратилась к ней тетушка
Катерина, – ты просишь, чтобы он поехал с тобой? Но, видишь ли, в жизни не
всегда делаешь то, что хочешь. Ты моя родная племянница, и если мой муж
окажется недоволен твоим приездом, мне стоит только сказать ему: «Она нам
родня. Кто же пожалеет ее, как не мы?» То же самое могут сказать и другие
родные. Родственников принимают, а чужих нет. Нам самим еле хватает на жизнь.
Возражать было нечего, она говорила правду. Я ведь им не
родной – разве я мог чего-нибудь требовать!
Тетушка Катерина никогда не меняла принятых ею решений. Она
предупредила, что нам придется расстаться завтра, а пока что велела ложиться
спать. Как только мы вышли в другую комнату, дети окружили меня, а Лиза с
плачем бросилась мне на шею. Тогда я понял, что они помнили обо мне и жалели
меня Вдруг мне пришла в голову неожиданная мысль.
– Послушайте, – сказал я, – хотя ваши
родственники не признают меня, но ведь вы считаете меня своим?
– Да, ответили все хором, – ты всегда будешь нашим
братом.
Лиза вместо слов сжала мне руку и так выразительно взглянула
на меня, что слезы навернулись у меня на глазах.
– Хорошо, я буду вашим братом и сумею это доказать.
– Что ты решил делать? – спросил Бенжамен.
– Я не хочу поступать на место – ведь тогда мне
пришлось бы остаться в Париже и не видеться с вами. Я опять стану бродячим
музыкантом, возьму свою арфу, буду ходить из города в город и навещать вас всех
по очереди. Я не забыл своих песенок и танцев и сумею этим заработать на хлеб.
По выражению их лиц я понял, что мое предложение всем
понравилось. Мы долго еще разговаривали, строили планы на будущее, вспоминали
прошлое.
Наконец Этьеннета настояла на том, чтобы мы легли. Все плохо
спали эту ночь, в особенности я.
На следующий день рано утром Лиза повела меня в сад, и я
понял, что она хочет мне что-то сказать.
– Ты хочешь поговорить со мной? – спросил я ее.
С помощью жестов и мимики она объяснила мне, что сначала я
должен узнать, как устроятся Этьеннета, Алексис и Бенжамен, а затем прийти в
Дрези и обо всем рассказать ей. Увидев, что я ее понял, она улыбнулась.
Отъезд был назначен на восемь часов утра. Тетушка Катерина
наняла извозчика, чтобы отвезти детей сначала в тюрьму – проститься с отцом, а
затем на железную дорогу.
В семь часов Этьеннета тоже позвала меня в сад.
– Мы расстаемся. Я хочу подарить тебе на память эту
маленькую шкатулку. Здесь нитки, иголки и ножницы, они пригодятся тебе в
дороге. Ведь меня не будет с тобою, чтобы пришить тебе пуговицу или поставить
заплатку. Когда ты возьмешь шкатулку в руки, ты вспомнишь о нас.
После того как Этьеннета ушла обратно в дом, ко мне подошли
Алексис и Бенжамен.
– У меня есть две монеты по сто су, – сказал
Алексис, – и я непременно хочу, чтобы ты взял себе одну из них.
Я стал было отказываться, но Алексис сунул мне в руку
большую серебряную монету.
Бенжамен тоже не забыл меня и подарил мне свой любимый
ножик. Я был сильно растроган этим выражением их привязанности.
Вещи уже были погружены на извозчика Я кликнул Капи,
который, увидав меня с арфой, радостно залаял. Он понимал, что мы возвращаемся
к старой жизни и что теперь он сможет снова бегать на свободе.
Настала минута расставания. Тетушка Катерина нас торопила.
Она усадила Этьеннету, Алексиса и Бенжамена и велела мне посадить Лизу к ней на
колени. Так как я продолжал стоять неподвижно возле коляски, она тихонько
оттолкнула меня и захлопнула дверцу.
– Поцелуйте за меня отца!.. – закричал я и горько
заплакал.
– Едем! – крикнула тетушка Катерина извозчику.
Лошади тронулись.
Сквозь слезы я видел Лизу, посылавшую мне воздушные поцелуи.
Затем коляска повернула на другую улицу и скрылась за облаком пыли. Все было
кончено.
Облокотившись на арфу, я долго стоял и смотрел им вслед,
затем надел ремень арфы через плечо Капи при виде хорошо знакомого ему движения
тотчас же насторожился, вскочил и уставился на меня своими блестящими глазами.
– Капи, вперед!
|
