ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА I. ВПЕРЕД!
Перед тем как пуститься в дальнее странствование, я решил
повидать того, кто в эти последние годы заменял мне отца. Хотя я никогда не
бывал в долговой тюрьме и не знал, где она находится, я не сомневался в том,
что разыщу его.
Опасаясь вызвать недовольство полицейских, я привязал Капи
на веревку, что, по-видимому, очень обидело его. Так, держа Капи на привязи, я
отправился на поиски долговой тюрьмы.
Никогда в жизни не видел я ничего более отвратительного и
унылого, чем ворота этой тюрьмы. Перед тем как войти в нее, я на мгновение
остановился; мне казалось, что эти ужасные ворота, закрывшись за мной, никогда
больше не раскроются.
Меня привели в приемную, куда скоро вышел Акен.
– Я ждал тебя, дорогой Реми! – ласково обратился
он ко мне. – И побранил Катерину за то, что она не привезла тебя вместе со
всеми детьми.
Я был очень огорчен и подавлен в тот день, но его слова меня
несколько утешили.
– Дети говорили мне, – продолжал он, что ты хочешь
снова сделаться бродячим музыкантом. Разве ты забыл, как чуть не умер от холода
и голода у нашей калитки?
– Нет, я ничего не забыл.
– Но тогда с тобой был твой хозяин. А бродить такому
мальчику, как ты, одному совсем не годится.
– У меня есть Капи.
– Конечно, Капи – преданный пес, но ведь это только
собака. Как же ты думаешь зарабатывать деньги?
– Буду петь и играть, Капи будет показывать фокусы.
– Послушай, Реми, не делай глупостей, поступай на
место. Ты уже умеешь хорошо работать, и тебя всякий возьмет с радостью. А это
много лучше, чем шататься по большим дорогам.
Слова Акена сильно смутили меня, тем более что я и сам не
раз уже думал об этом. Но как будет огорчена Лиза, если я не приду! Она решит,
что я разлюбил или забыл ее. Ведь сама она за эти два года проявила ко мне
столько любви и внимания! Теперь настал мой черед отблагодарить ее за все.
– Разве вам не хочется получать весточки от ваших
детей? – спросил я.
Он пристально посмотрел на меня, потом, схватив меня за
руки, сказал:
– Послушай, мальчуган, я должен поцеловать тебя за твои
слова! Они доказывают, что у тебя доброе сердце.
Мы были одни в приемной и сидели рядом на скамейке. Я бросился
в его объятия, и мы некоторое время молчали.
Вдруг Акен стал рыться в кармане жилета и вынул оттуда
большие серебряные часы, висевшие у него на кожаном ремешке:
– Мне хочется дать тебе что-нибудь на память. Вот мои
часы, я дарю их тебе. Они не имеют никакой ценности, иначе бы я их уже давно
продал. Идут они тоже не очень важно. Но это единственная вещь, которая у меня
осталась.
С этими словами он передал мне часы. Когда я стал
отказываться от такого замечательного подарка, он с грустью добавил:
– Часы мне здесь не нужны. В тюрьме время тянется
медленно, и я умру от тоски, если буду его считать. Прощай, милый Реми, обними
меня еще раз! Ты славный мальчик, оставайся всегда таким.
Кажется, он взял меня за руку, чтобы проводить к выходу. Я
был так взволнован и расстроен, что не помню, как очутился на улице.
Долго, очень долго стоял я у ворот тюрьмы, не будучи в
состоянии двинуться с места. Вероятно, я стоял бы так бесконечно, если бы
случайно не наткнулся рукой на какой-то круглый и твердый предмет в кармане.
Тут я вспомнил о своих часах. Часы! У меня есть собственные часы, какое
счастье! Я могу по ним узнавать время. Посмотрев на часы, я увидел, что было
ровно двенадцать. Тогда, бросив прощальный взгляд на угрюмые стены, я решил,
что пора двинуться в путь.
Прежде всего мне надо было купить карту Франции. Я знал, что
карты продаются на набережных Сены, и отправился туда. Долго не мог я найти
такую, какая мне требовалась: я хотел, чтобы она была наклеена на полотно,
легко складывалась и стоила как можно дешевле. Наконец я выбрал одну, такую
старую и потрепанную, что торговец уступил мне ее за семьдесят пять сантимов.
Теперь меня ничего больше не задерживало, и я решил как
можно скорее выбраться из Парижа. Проходя недалеко от улицы де-Лурсин, я
невольно вспомнил о Гарафоли, Маттиа, Рикардо и моем бедном дорогом Виталисе,
погибшем из-за того, что он не захотел меня отдать этому жестокому падроне.
Вдруг я заметил мальчика, в изнеможении прислонившегося к
церковной ограде; мне показалось, что это маленький Маттиа. Те же печальные
глаза, выразительные губы, тот же покорный и кроткий вид, такая же, как у того,
огромная голова и смешная, карикатурная фигура.
Желая получше разглядеть мальчика, я подошел ближе.
Действительно, это был Маттиа. Он тоже узнал меня, и на его бледном лице
появилась улыбка:
– Ты приходил к Гарафоли как раз перед тем, как я попал
в больницу. С тобой был старик с седой бородой. Ах, как у меня в тот день
болела голова!
– Ты все еще живешь у Гарафоли? – спросил я его.
Прежде чем ответить, Маттиа оглянулся по сторонам и шепотом сказал:
– Гарафоли в тюрьме. Его арестовали за то, что он до
смерти избил Орландо.
Мне доставило большое удовольствие узнать, что Гарафоли
сидит в тюрьме.
– А что сталось с детьми?
– Не знаю. Меня не было, когда арестовали Гарафоли.
После того как я вышел из больницы, Гарафоли решил, что бить меня невыгодно,
так как я от этого часто болею, и отдал меня напрокат в цирк Гассо. Ты знаешь
цирк Гассо? Нет? Ну ладно, это не настоящий, большой цирк, но все-таки цирк. Им
нужен был ребенок-акробат. Я пробыл у папаши Гассо до этого понедельника, но
теперь он отослал меня обратно к Гарафоли, потому что у меня постоянно болит
голова и мне трудно проделывать различные акробатические фокусы. Вернувшись на
улицу де-Лурсин, я не нашел там никого. Квартира оказалась запертой, а сосед
рассказал мне, что Гарафоли сидит в тюрьме. Вот я пришел сюда и не знаю, куда
идти и что делать.
– А почему ты не хочешь вернуться в цирк?
– Потому что цирк уехал в Руан. А как я могу дойти
пешком до Руана? Это слишком далеко, денег у меня нет. Ведь я со вчерашнего дня
ничего не ел.
Я и сам был небогат, но у меня имелось немного мелочи, и я
мог помочь этому несчастному ребенку.
– Подожди меня здесь! – крикнул я Маттиа и побежал
к булочнику, лавка которого находилась на углу улицы.
Вскоре я вернулся с краюхой хлеба и подал ее мальчику. Он с
жадностью набросился на хлеб.
– А что ты намерен делать дальше?
– Не знаю.
– Но ведь что-нибудь надо делать!
– Я собирался продать мою скрипку. Я бы ее продал
раньше, да уж очень мне жалко с ней расставаться. Скрипка – единственная моя
радость. Когда мне становится грустно, я ищу местечко, где меня никто не
слышит, и играю для себя.
– Отчего ты не играешь на улицах?
– Играл, но мне никто ничего не подает. Я уже знал по
опыту, как часто это бывает.
– А ты? – спросил Маттиа. – Что ты делаешь
теперь?
Мне захотелось похвастаться, и я гордо ответил:
– Я – хозяин труппы.
– Ах, если бы ты согласился… – робко произнес
Маттиа.
– На что?
– Взять меня в твою труппу. Пришлось признаться в том,
что вся моя труппа состоит из одного Капи.
– Ну что ж! Какая важность, нас будет двое. Умоляю
тебя, возьми меня, иначе мне придется умереть с голоду!
Умереть с голоду! Не все понимают, что означают эти слова. У
меня от них больно сжалось сердце. Я уже знал, как умирают с голоду.
– Я играю на скрипке, – продолжал Маттиа, –
кувыркаюсь, танцую на канате, прыгаю через обруч и пою. Я буду делать все, что
ты захочешь, и я буду тебя слушаться. Я не прошу платы, только корми меня. Ты
можешь меня бить, если я буду плохо исполнять свои обязанности, я на это
согласен. Единственно, о чем я прошу, не бей меня по голове, потому что голова
у меня очень чувствительная.
Слушая Маттиа, я чуть не заплакал. Как сказать ему, что я не
могу взять его в свою труппу? Ведь со мной он так же легко может умереть с
голоду, как и один. Я старался убедить его, но он ничего не хотел слушать.
– Нет, – возразил он, вдвоем не умирают с голоду,
потому что один помогает другому. Тот, у кого есть, дает тому, у кого
нет, – вот как ты сделал сейчас.
Я перестал колебаться. Без сомнения, я должен был ему
помочь.
– Хорошо, идем. Ты будешь моим товарищем. И, надев арфу
на плечо, я воскликнул:
– Вперед!
Через четверть часа мы уже вышли из Парижа.
Ветер подсушил дорогу, и идти по затвердевшей земле было
легко и приятно.
Погода стояла чудесная, весеннее солнце ярко светило в
голубом безоблачном небе. Трава начинала зеленеть, и кое-где уже показались
маргаритки и цветы земляники, поворачивающие свои венчики к солнцу. В садах
среди нежной листвы виднелись кисти нераспустившейся сирени, а когда дул легкий
ветерок, нам на голову с высоких стен летели лепестки желтых левкоев.
В садах, в придорожных кустах, на больших деревьях – всюду
слышалось веселое пение птиц, и ласточки летали над самой землей в погоне за
невидимыми мошками.
Путешествие наше началось хорошо. Я уверенно шагал по сухой,
твердой дороге. Капи бегал вокруг нас и лаял на проезжающие экипажи, на кучи
булыжника – лаял на всё и на всех, лаял попусту, только ради одного
удовольствия полаять. Маттиа молча, о чем-то размышляя, шел рядом со мной; я не
прерывал его молчания, потому что мне тоже надо было о многом подумать.
Куда мы шли таким решительным шагом?
По правде сказать, я и сам не знал. Мы шли просто вперед,
наугад. Ну, а дальше?
Я обещал Лизе сперва повидать ее братьев и Этьеннету, а
затем навестить ее. Но я не условился с ней, кого я должен увидеть первым:
Бенжамена, Алексиса или Этьеннету. Я мог начать с любого, то есть идти по
своему выбору на запад, на север или на юг.
Так как мы вышли из Парижа на юг, то идти к Бенжамену было
не по дороге. Оставалось сделать выбор между Алексисом и Этьеннетой.
Была еще одна причина, заставлявшая меня идти на юг: я хотел
повидаться с матушкой Барберен. Если я давно не говорил о ней, то это не
значит, что я ее забыл. Много раз я думал о том, чтобы написать ей и сказать:
«Я помню о тебе и по-прежнему люблю тебя». Но я знал, что
она не умеет читать, и безумно боялся, что письмо попадет в руки Барберена.
Что, если Барберен благодаря моему письму отыщет меня, опять
возьмет к себе, продаст новому хозяину, совсем не похожему на моего Виталиса?
Уж лучше умереть с голоду, нежели подвергнуться подобной опасности. Но если я
считал невозможным написать матушке Барберен, то мне казалось, что я могу
как-нибудь повидаться с ней. Теперь, после того как у меня появился товарищ,
сделать это было гораздо проще. Я пошлю Маттиа вперед, он пойдет к матушке
Барберен и под каким-нибудь предлогом заговорит с ней. Если она будет одна, он
расскажет ей все обо мне. Тогда я безбоязненно войду в тот дом, где протекло
мое детство, и брошусь в объятия моей кормилицы. Если же, наоборот, Барберен
окажется дома, Маттиа попросит матушку Барберен пойти в какое-нибудь укромное
местечко, где я с ней и повидаюсь.
Все эти планы я строил, продолжая идти, и потому шел молча.
Решить столь важный вопрос оказалось делом нелегким, а кроме того, я должен был
отыскать на нашем пути такие города и деревни, где бы мы имели возможность
сделать хорошие сборы. Для этого самое лучшее было обратиться к карте.
Я вынул ее из мешка и разложил на траве. Довольно долго я не
мог ориентироваться. Вспомнив, каким образом делал это Виталис, я в конце
концов так составил маршрут, чтобы обязательно пройти через Шаванон.
– Что это за штука? – спросил Маттиа, указывая на
карту.
Я объяснил ему, что такое карта и для чего она служит, почти
дословно повторив то, что мне когда-то говорил Виталис.
Маттиа внимательно слушал, глядя мне в глаза.
– Для этого надо уметь читать.
– Понятно. А разве ты не умеешь читать?
– Нет.
– Хочешь научиться?
– Очень!
– Ну что ж, я тебя выучу.
Так как я уже развязал свой мешок, мне пришла в голову мысль
осмотреть его содержимое. К тому же мне очень хотелось показать Маттиа свои
сокровища, и я высыпал все на траву.
У меня оказалось три полотняных рубашки, три пары чулок, пять
платков все в полной исправности, и пара немного поношенных башмаков. Маттиа
был поражен моим богатством.
– А что у тебя есть? – спросил я.
– Скрипка и то, что на мне.
– Ну что ж, поделим все пополам, раз мы с тобой
товарищи: у тебя будут две рубашки, две пары чулок и три носовых платка. Но
зато и мешок будем нести поочередно. Согласен?
Теперь, когда я снова сделался артистом, я решил, что мне
необходимо принять соответствующий вид; поэтому я открыл шкатулку Этьеннеты и
достал оттуда ножницы.
– Пока я буду приводить в порядок штаны, –
обратился я к Маттиа, – ты мне сыграешь на скрипке.
– С удовольствием.
И, взяв скрипку, он заиграл.
В это время я храбро вонзил ножницы в штаны немного ниже
колен и принялся их резать. Это были прекрасные штаны, из такого же серого
сукна, как жилет и куртка. Помнится, я был очень доволен, когда Акен мне их
подарил. Я совсем не думал, что порчу их обрезая, – напротив, мне
казалось, что теперь они станут еще лучше.
Сперва я слушал Маттиа и резал штаны, но вскоре отставил
ножницы и весь обратился в слух. Маттиа играл почти так же хорошо, как Виталис.
– Кто тебя выучил играть на скрипке? – спросил я.
– Никто, и все понемногу. Главное, я сам постоянно
упражнялся.
– А кто выучил тебя нотам?
– Я не знаю нот, я играю по слуху.
– Тогда я научу тебя играть по нотам.
– Ты, должно быть, знаешь все на свете?
– Ну еще бы! Ведь я глава труппы.
Мне тоже захотелось показать Маттиа, как я умею играть. Я
взял арфу и запел свою неаполитанскую песенку.
Тогда Маттиа, не желая оставаться в долгу, громко выразил
свое одобрение. Но нельзя было дольше терять время на взаимные комплименты и
играть для собственного удовольствия – надо было подумать о том, чтобы
заработать на ужин и на ночлег.
Я завязал мешок, и Маттиа надел его себе на плечи. Теперь в
первой попавшейся на пути деревне мы должны были устроить первое выступление
нашей труппы.
– Научи меня твоей песенке, – попросил
Маттиа. – Я попробую аккомпанировать тебе на скрипке. У нас должно хорошо
получиться.
Когда мы пришли в деревню и стали искать подходящее место
для представления, мы увидели через открытые ворота одной фермы, что двор ее
полон разряженных людей. У всех были цветы, перевязанные лентами: у мужчин – в
петлицах, у женщин – приколотые к поясам. Очевидно, здесь происходила свадьба.
Мне пришла в голову мысль, что эти люди будут очень рады музыкантам и,
вероятно, захотят потанцевать. Тогда я тотчас же в сопровождении Маттиа и Капи
вошел во двор. Держа шляпу в руке и сделав большой поклон (поклон Виталиса), я
предложил наши услуги первому попавшемуся мне на глаза крестьянину.
Толстый парень с красным, как кирпич, лицом, в туго
накрахмаленном воротничке, доходившем ему до ушей, добродушно улыбнулся. Он мне
ничего не ответил, но, повернувшись, засунул оба пальца в рот и так
пронзительно свистнул, что Капи испугался.
– Эй вы там! – закричал он. – Что вы думаете
насчет музыки? К нам явились музыканты.
– Музыку, музыку! – закричали мужчины и женщины.
– По местам для кадрили!
И в несколько минут танцоры расположились посреди двора,
разогнав по сторонам испуганную домашнюю птицу.
– Умеешь ли ты играть кадриль? – спросил я шепотом
по-итальянски Маттиа.
– Да.
И он наиграл мне ее на скрипке. Оказалось, что я тоже ее
знал. Мы были спасены.
Из какого-то сарая выкатили двухколесную тележку, поставили
ее на возвышение и заставили нас влезть на нее.
Хотя мы с Маттиа никогда не играли вместе, мы недурно
справились с кадрилью. Правда, наши слушатели не были требовательны и не
обладали тонким слухом.
– Не играет ли кто-нибудь из вас на корнете? –
спросил нас краснощекий толстяк.
– Я, – ответил Маттиа. – Но у меня его нет.
– Я вам сейчас достану. Скрипка хороша, но слишком уж
нежна.
– Разве ты играешь и на корнет-а-пистоне?[11] – опять по-итальянски
обратился я к Маттиа.
– И на трубе, и на флейте, и на всем, на чем можно
играть.
Маттиа оказался настоящим сокровищем. Вскоре корнет-а-пистон
был принесен, и мы снова принялись играть кадрили, польки, вальсы, но главным
образом кадрили. Мы играли без передышки до самой ночи. Мне это было нетрудно,
но Маттиа, утомленный путешествием и долгими лишениями, очень устал. По
временам он бледнел, как будто ему становилось дурно. Но он продолжал играть,
изо всех сил дуя в трубу. Наконец не только я, но и невеста заметила его
бледность.
– Довольно, – объявила она, – малыш устал.
Теперь раскошеливайтесь.
– Если вы позволите, – сказал я, соскочив с
тележки, – я поручу сделать сбор нашему кассиру.
И я бросил шляпу Капи, который взял ее в зубы. Капи много
хлопали за то изящество, с каким он раскланивался, собирая деньги. Но что было
еще лучше, ему давали помногу. Я шел за ним и видел, как серебряные монеты
падали в шляпу. Последнюю монету – пять франков – положил жених.
Какое счастье! Но это было не все. Нас пригласили в кухню,
хорошо угостили и положили спать в риге, на соломе.
На следующий день, когда мы покидали этот гостеприимный дом,
наш капитал равнялся двадцати восьми франкам.
– Это благодаря тебе мы столько заработали, мой милый
Маттиа, – сказал я своему товарищу. – Я один не мог бы заменить целый
оркестр. Оказывается, я поступил не так уж глупо, взяв тебя в свою труппу.
С двадцатью восемью франками в кармане мы чувствовали себя
настоящими богачами и, когда пришли в следующую деревню, могли спокойно сделать
некоторые необходимые покупки. Во-первых, я купил у торговца железом корнет-а-пистон,
стоивший три франка. Он, конечно, был не новый и не красивый, но после того как
мы его вычистили, стал хоть куда. Затем я купил красные ленты для чулок и
старый солдатский мешок для Маттиа.
Мы поделили вещи поровну и разложили их в два мешка, а затем
отправились дальше.
Дела наши шли отлично. После покупок у нас осталось еще
около двадцати франков. Наш репертуар был настолько разнообразен, что мы могли
по нескольку дней жить в одном и том же месте. За это время мы так подружились
с Маттиа, что чувствовали себя вдвоем очень хорошо.
– Знаешь, – говорил он мне смеясь, – такой
хозяин труппы, как ты, – просто чудо. Ты даже не дерешься!
– Значит, ты доволен?
– Доволен ли я? Да с тех пор как я покинул родину, я
первый раз в жизни не мечтаю о больнице!
Наши успехи окрылили меня и внушили мне новые планы. Прийти
к матушке Барберен только за тем, чтобы обнять ее, казалось мне недостаточным.
Мне хотелось чем-нибудь отблагодарить ее за заботы обо мне. Теперь, когда я
стал зарабатывать, я мог сделать ей подарок. Но какой? Я недолго думал. Только
один подарок мог осчастливить ее и обеспечить ее старость: эта корова взамен ее
любимой Рыжухи.
Какая радость была бы для матушки Барберен, если б я подарил
ей корову, и в то же время какая это была бы радость для меня! Но сколько может
стоить корова? Об этом я и понятия не имел. К счастью, узнать это было
нетрудно. В харчевнях нам приходилось часто встречаться с торговцами рогатым
скотом. Но когда я обратился с вопросом к одному погонщику волов, тот
расхохотался мне прямо в лицо. Стуча кулаком по столу, он подозвал хозяина
харчевни:
– Знаете ли вы, о чем меня спрашивает этот маленький
музыкант? Сколько стоит корова – не большая, не слишком жирная, но очень
хорошая корова? Что еще от нее требуется – она должна быть ученой!
Раздался взрыв смеха, но меня это ничуть не смутило:
– Она должна давать хорошее молоко и не слишком много
есть.
– А может быть, нужно, чтобы она позволила себя водить
на веревке, как твоя собака?
После того как он вдоволь нахохотался и истощил свои
остроты, он вступил со мной в деловой разговор. Оказывается, у него имелась на
примете подходящая корова: смирная, которая давала много густого молока и почти
не требовала корма. Если я выложу на стол пятьдесят экю,[12] эта корова будет моей.
Пятьдесят экю составляло сто пятьдесят франков, а до такой
суммы мне еще не хватало очень много.
Сможем ли мы ее заработать? Если нам будет везти так, как
сейчас, сможем постепенно скопить полтораста франков. Но на это требовалось
время. Тогда у меня в голове родилась новая мысль. Что, если вместо Шаванона мы
пойдем сперва в Варс и за это время еще подработаем?
Утром я поделился своей новой идеей с Маттиа, который не
возражал.
– Пойдем в Варс, – согласился он. – Мне
любопытно посмотреть рудники, и я не прочь побывать там.
|
