ГЛАВА IV. РОДНОЙ ДОМ
– Что же сказал мэр? – спросила нас матушка
Барберен, когда мы вернулись. Мы его не видели.
– Почему?
– Я встретил друзей и зашел с ними в харчевню, а когда
мы оттуда вышли, идти к мэру было уже поздно. Ничего, сходим к нему завтра.
Последние слова Барберена успокоили меня. Раз мы завтра
должны снова идти к мэру, значит он не согласился на предложение Виталиса.
Несмотря на угрозу Барберена, я бы, конечно, сказал матушке
о моих подозрениях. Но, как нарочно, Барберен весь вечер не уходил из дому и не
оставлял нас ни на одну минуту вдвоем. Я лег спать, так и не найдя возможности
поговорить с ней.
Засыпая, я решил, что расскажу ей все завтра утром. Но когда
я проснулся, матушки Барберен уже не было дома. – Где мама?
– Она пошла в деревню и вернется только после полудня.
Не знаю почему, но ее отсутствие сильно встревожило меня. Накануне вечером она
никуда не собиралась. Не отдавая себе отчета в угрожающей мне опасности, я
смутно ее предчувствовал.
Барберен посматривал на меня как-то загадочно, что меня еще
больше тревожило. Желая избежать этих взглядов, я вышел в сад. В этом небольшом
садике росло все необходимое для нашего хозяйства: картошка, бобы, капуста,
морковь и репа. В нем, казалось, не было ни одного свободного местечка. Однако
матушка отвела для меня маленький уголок. Здесь я посадил много разных
растений, трав, мхов, выкопанных мною в тех местах, где я пас корову.
В нашем саду не было ни аллей, посыпанных песком, ни длинных
клумб, выровненных по шнурочку и засаженных редкими цветами. Прохожие не
останавливались, чтобы полюбоваться на него поверх изгороди подстриженного
терновника. Но я сам трудился над ним, я устроил его по своему желанию и когда
говорил о нем, то с гордостью называл его «моим садом».
Прошлым летом я собрал и посадил в нем различные цветущие
растения, которые должны были скоро распуститься. На жонкилиях уже появились
бутоны, начинавшие желтеть. У фиалок показались маленькие лиловые лепестки, а в
середине сморщенных листов примулы уже виднелись бутоны. Как они будут цвести?
Меня это очень интересовало.
Но был один уголок моего сада, за которым я наблюдал с
чувством большим, чем простое любопытство, – можно сказать, даже с
некоторым волнением.
В этой части сада я посадил земляные груши;[3] мне сказали, что они гораздо вкуснее
картофеля. Не говоря ничего матушке Барберен, я посадил в моем саду эти
корнеплоды. Когда они пустили ростки, я уверил ее, что это цветы. В один
прекрасный день, когда они созреют, я в отсутствие матушки выкопаю земляные
груши и сварю их. Как я это сделаю, я сам не знал хорошенько, но в моем
воображении эта подробность меня мало смущала.
Как будет изумлена матушка! Как она будет довольна! Ведь
вместо надоевшей картошки у нас будет новое, вкусное блюдо, и матушка не будет
так грустить о продаже бедной Рыжухи. А кто изобрел это новое блюдо?
Я, Реми. Значит, и я могу принести какую-то пользу.
Понятно, что я с большим вниманием следил за ростом моих
земляных груш. Ежедневно я приходил взглянуть на тот уголок, где они были
посажены. От нетерпения мне казалось, что они никогда не вырастут.
Я стоял на коленях, уткнувшись носом в землю, когда услыхал,
что кто-то нетерпеливо окликнул меня. Это был Барберен. Что ему нужно? Я
поспешно вернулся в дом. Каково же было мое изумление, когда я увидел перед
собой синьора Виталиса и его собак!
Я мгновенно понял все. Виталис пришел за мной, и для того
чтобы матушка Барберен не могла за меня заступиться, Барберен услал ее с утра в
деревню.
Чувствуя, что мне нечего ждать сочувствия от Барберена, я
подбежал к Виталису.
– Умоляю вас, не уводите меня! – закричал я и
зарыдал.
– Слушай, малыш, – сказал он ласково, – тебе
но будет плохо со мной. Я не бью и не обижаю детей, а мои воспитанники, с
которыми тебе придется жить, чрезвычайно милы и забавны. О чем тебе жалеть?
– Матушка, матушка!
– Во всяком случае, здесь ты не останешься, –
заявил Барберен, грубо хватая меня за ухо. – Выбирай сам: этот человек или
приют.
– Нет, я хочу только матушку!
– В конце концов, ты мне надоел! – закричал
Барберен в сильнейшем гневе. Если тебя нужно гнать отсюда палкой, то я так и
сделаю.
– Мальчику тяжело расставаться с матерью, за что же его
бить? У него есть сердце – и это хорошо.
– Если вы начнете его жалеть, он заревет еще пуще.
– Теперь перейдем к делу.
Сказав это, Виталис выложил на стол несколько серебряных
монет, которые Барберен мгновенно сунул в карман.
– Где его вещи? – спросил Виталис.
– Вот они, – ответил Барберен, показывая на
голубой бумажный платок, завязанный узлом.
Виталис развязал его и посмотрел, что там находится. В узле
оказались две рубашки и холщовые штаны.
– Это не то, о чем мы с вами условились. Вы должны были
отдать его вощи, а я вижу здесь только лохмотья. – Других у него нет.
– Если бы я спросил у ребенка, он ответил бы мне, что
это не так. Но я не хочу спорить. У меня нет времени, пора отправляться в путь.
Пойдем, малыш. Как тебя зовут?
– Реми.
– Идем, Реми. Возьми узелок и ступай впереди Капи.
Шагом марш!
Я умоляюще посмотрел на него, потом на Барберена. Оба они
отвернулись, а Виталис взял меня за руку. Надо было уходить. Когда я переступил
через порог нашего бедного домика, мне показалось, что я оставил в нем частицу
самого себя.
Я быстро огляделся вокруг, но мои глаза, затуманенные
слезами, не увидели никого, к кому бы я мог обратиться за помощью: ни на
дороге, ни в поле не было ни одного человека.
Я начал звать:
– Мама! Матушка!
Мне никто не ответил, и я горько разрыдался. Пришлось
следовать за Виталисом, который не выпускал моей руки.
– Счастливого пути! – крикнул Барберен и вернулся
в дом.
Все было кончено.
– Ну, Реми, пойдем же! – ласково потянул меня за
собой синьор Виталис.
Дорога, но которой мы шли, поднималась зигзагами в гору, и
на каждом повороте я мог видеть домик матушки Барберен, который постепенно
становился все меньше и меньше. Я часто бегал по этой дороге и знал, что, когда
мы дойдем до верхнего поворота, я увижу домик в последний раз, а затем, как
только мы пройдем несколько шагов по ровному месту, его уже больше не будет
видно.
Мы поднимались довольно долго и наконец добрались до вершины
горы. Виталис по-прежнему не выпускал моей руки.
– Позвольте мне немного отдохнуть, – попросил
я. – С удовольствием, мой мальчик.
Он опустил мою руку и в то же время многозначительно
взглянул на Капи, который, очевидно, понял его. Тотчас же, как это делают
пастушьи собаки, Капи встал позади меня. Я понял, что Капи мой сторож и если я
попытаюсь сделать хотя бы одно движение, чтобы удрать, он схватит меня за ногу.
Я уселся на краю дороги, обсаженной дерном. Капи улегся
рядом.
Внизу расстилалась долина, по которой мы только что шли. А
еще дальше одиноко стоял тот домик, где протекло мое детство. Его нетрудно было
отыскать среди деревьев, потому что в это время небольшая струйка дыма выходила
из трубы и поднималась вверх, почти достигая нас. Мне показалось, что с этим
дымом до меня донесся запах сухих дубовых листьев, что я сижу у нашего очага, на
маленькой скамеечке, а ветер, забравшись в печную трубу, выбивает дым мне прямо
в лицо. Несмотря на далекое расстояние и большую высоту, все предметы, хотя и в
уменьшенном виде, были отчетливо видны. Единственная курица, которая у нас еще
осталась, ходила взад и вперед по навозной куче. Отсюда ее можно было принять
за маленькую птичку. За углом дома я видел грушевое дерево с искривленным
стволом, на котором я любил кататься верхом. Дальше, рядом с ручьем,
протекавшим светлой ленточкой по зеленой траве, находился мой отводной канал. Я
выкопал его с огромным трудом, для того чтобы приводить в движение колесо
мельницы, которую я сам сделал. Колесо это, увы, ни разу не повернулось,
несмотря на все мои старания. Все там было по-прежнему, все находилось на своих
обычных местах: и тачка, и плуг, сделанный из кривого сучка, и ящик, где я
растил кроликов, и садик, мой дорогой садик…
Кто увидит, как зацветут мои милые цветочки? Кто будет
ухаживать за моими земляными грушами? Конечно, Барберен, противный и злой
Барберен.
Один только шаг – и все исчезнет навсегда…
Вдруг на дороге, ведущей от деревни к дому, я заметил белый
чепчик. Он исчез за деревьями, потом быстро появился снова. На таком далеком
расстоянии я мог различить только белый чепчик, который, подобно светлой весенней
бабочке, мелькал среди ветвей. Но в иные моменты сердце видит лучше и дальше,
чем самые зоркие глаза. Я узнал матушку Барберен. Это она, я был в этом уверен,
я это чувствовал.
– Ну что, – спросил меня Виталис, – идем
дальше?
– Подождем еще, прошу вас!
– Значит, мне сказали неправду, и ноги у тебя слабые.
Ты уже устал. Это сулит нам мало хорошего.
Но я ничего не ответил, а все глядел и глядел.
Да, это была матушка Барберен: ее чепчик, ее синяя юбка.
Она быстро шла, словно торопилась как можно скорее вернуться
домой. Подойдя к калитке, она толкнула ее и быстро вошла во двор.
Я тотчас же вскочил, забыв о Капи, который прыгал вокруг
меня.
Матушка Барберен недолго оставалась в доме. Она тотчас же
вышла оттуда и принялась бегать по двору взад и вперед, протягивая руки.
Несомненно, она искала меня.
Я рванулся вперед и громко закричал:
– Мама! Мама!
Но мой крик не долетал до нее и не мог заглушить журчанье
ручья.
– Что с тобой! Ты сошел с ума? – спросил меня
Виталис.
Я молчал, не отрывая глаз от матушки Барберен. Но она не
знала, что я нахожусь так близко от нее, и не думала о том, что ей следует
только взглянуть наверх, чтобы увидеть меня. Она пробежала через двор,
вернулась на дорогу и стала повсюду искать меня. Я закричал еще сильнее, но и
на этот раз безуспешно.
Тогда Виталис понял, в чем дело, и подошел ко мне. Он сразу
заметил белый чепчик.
– Бедный малыш! – пробормотал он вполголоса.
– Умоляю вас, позвольте мне вернуться! – закричал
я, ободренный его словами.
Но он взял меня за руку и заставил спуститься на дорогу:
– Ты уже отдохнул. Идем!
Я хотел вырваться, но он крепко держал меня. – Капи,
Зербино! – позвал Виталис.
Собаки окружили меня. Пришлось следовать за Виталисом.
Пройдя несколько шагов, я обернулся, но мы уже перевалили
через вершину горы, и я не увидел больше ни нашей долины, ни нашего домика.
Одни голубоватые холмы, казалось, поднимались до самого неба.
|
