ГЛАВА XVIII. ТОРГОВЦЫ
КРАДЕНЫМИ ВЕЩАМИ
Дни проходили за днями, недели за неделями, и наконец
наступило время, когда наша семья должна была выехать из Лондона и начать
разъезжать по Англии.
Повозки были заново выкрашены и нагружены теми товарами,
какими собирались торговать летом. Чего-чего там только не было, и удивительно,
как все эти вещи поместились в двух повозках. Из окна повозки я и Маттиа
наблюдали, как выгружались из люка многочисленные тюки, попавшие во Двор
Красного Льва столь необычным способом. Наконец товары были уложены, лошади
куплены, где и как неизвестно, но они прибыли, и все было готово к отъезду.
Отец, считая, что мы с Маттиа неплохо зарабатываем игрой на
скрипке и арфе, решил взять нас с собой в качестве музыкантов. О своем решении
он объявил нам только накануне отъезда.
– Вернемся во Францию! – сказал Маттиа. –
Воспользуемся первым подходящим случаем и сбежим!
– Почему нам не поездить по Англии? Быть может, мы
встретимся с госпожой Миллиган.
– Потому что с нами непременно случится беда!
Снова мы едем по большим дорогам. Но теперь я не могу
свободно идти, куда хочу, и делать, что мне вздумается: мы связаны с семьей
Дрискол.
С чувством большого облегчения покидал я Лондон. Я не увижу
больше Двор Красного Льва и этот люк, который невольно притягивал мои взгляды.
Сколько раз ночью я внезапно просыпался от кошмара – мне чудился красный свет
потайного фонаря, проникающий к нам через маленькое окошко повозки.
Мы шли пешком вслед за повозками и вместо зловонных запахов
и нездоровых испарений Бэснал-Грина вдыхали теперь чистый воздух полей.
Красивые окрестности, по которым мы проезжали, хотя и не назывались «зелеными»,
доставляли нам большое удовольствие своей свежей зеленью и веселым щебетанием
птиц.
Уже в первый день нашей посадки я увидел, как производилась
продажа так дешево приобретенных вещей. Мы приехали в большое село и
остановились на площади. Одну из стенок повозки опустили и устроили нечто вроде
прилавка, куда выставили на показ любопытным покупателям все товары.
– Обратите внимание на цены! Какие низкие цены! –
кричал отец. – Более дешевых вы нигде не найдете. Так как я сам никогда не
плачу за товары, то и могу продавать их дешево. Я не продаю, а отдаю задаром!
Обратите внимание на цены! Смотрите, какие цены!
И я слышал, как люди, отходя, говорили:
– Товары, должно быть, краденые.
– Да он и сам этого не скрывает.
Если бы покупатели взглянули на меня, то по моему красному
от стыда лицу поняли бы, что их предположения правильны.
Люди не видели, как я покраснел, зато Маттиа прекрасно это
заметил и вечером заговорил со мной, хотя обычно избегал откровенных разговоров
об этом предмете.
– Как можешь ты переносить такой позор? – спросил
он меня.
– Молчи, пожалуйста, если не хочешь сделать меня еще
более несчастным.
– Я вовсе не хочу этого. Я хочу, чтобы мы вернулись во
Францию. Еще раз говорю тебе, с нами случится беда. Чувствую, что это
произойдет очень скоро. Пойми же, полиция рано или поздно должна
заинтересоваться, почему господин Дрискол продает свои товары по такой низкой
цене…
– Маттиа, умоляю тебя!..
– Нет, я должен открыть тебе глаза. Тогда всех нас
арестуют, тебя и меня также, хотя мы с тобой ни в чем не виноваты. Но нам
трудно будет это доказать. Разве мы не едим хлеб, купленный на деньги от продажи
краденых товаров? Нас всех посадят в тюрьму, и ты не только не сможешь найти
свою настоящую семью, но не сможешь также сообщить госпоже Миллиган о
преступных замыслах Джеймса Миллигана. Удерем, пока не поздно!
Никогда еще слова, уговоры и просьбы Маттиа так сильно не
волновали меня. Размышляя о них, я говорил себе, что нельзя дольше колебаться,
что необходимо наконец принять какое-то определенное и твердое решение.
Неожиданные обстоятельства сделали то, что я сам не решился сделать. Через
несколько недель после нашего отъезда из Лондона мы приехали в город, в
окрестностях которого должны были происходить скачки. В Англии скачки – большой
народный праздник. Уже за несколько дней до начала к месту скачек со всех
концов страны съезжаются уличные гимнасты, цыгане, странствующие торговцы,
устраивающие здесь нечто вроде ярмарки. Мы тоже спешили принять участие в
ярмарке: Маттиа и я как музыканты, а семья Дрискол как торговцы. Но вместо того
чтобы прибыть на поле, где должны были проходить скачки, отец остановился в
самом городе, надеясь, вероятно, более выгодно распродать товары. Так как мы
приехали рано и не принимали участия в устройстве выставки товаров, то я и
Маттиа пошли посмотреть на скаковое поле, которое было расположено довольно
близко от города.
Мы вышли в степь, в обычное время безлюдную и пустынную, а
теперь сплошь застроенную наспех сколоченными бараками, где разместились
различные кабачки, лавки и даже гостиницы. Повсюду виднелись палатки, стояли
повозки и горели костры, вокруг которых толпились люди в живописных одеяниях.
У одного из таких костров, над которым висел котелок, мы
увидели нашего друга Боба. Он очень нам обрадовался. Боб приехал на скачки с
двумя товарищами-акробатами и намеревался дать здесь несколько представлений.
Но их подвели музыканты, они почему-то не явились; теперь Боб боялся, что их
выручка сильно уменьшится. Боб предложил нам заменить отсутствующих музыкантов,
обещая поделить заработанные деньги поровну между всеми участниками и даже
выделить одну долю на Капи. Я понял, что Маттиа очень хочется выручить Боба, а
так как мы вольны были делать все, что нам заблагорассудится, при одном лишь
условии приносить деньги домой, то я с удовольствием согласился. Было решено,
что завтра с утра мы явимся в распоряжение Боба и его друзей.
Но когда мы вернулись в город и я рассказал отцу о нашем
намерении, тот неожиданно возразил.
– Капи завтра понадобится мне самому – вам придется
идти без него.
Эти слова очень обеспокоили меня: не хочет ли он взять Капи
на какое-нибудь гнусное дело? Но отец тотчас же рассеял мои опасения.
– У Капи гонкий слух, – сказал он, – и он
прекрасный сторож. Его надо оставить при повозках, так как в этой сутолоке нас
легко могут обокрасть. Идите к Бобу, а если задержитесь до поздней ночи, то
найдете нас в «Харчевне большого дуба».
«Харчевня большого дуба», где мы провели предыдущую ночь,
была расположена на расстоянии одного километра от скачек, в пустынной и
мрачной местности. Хозяевами ее были муж и жена, наружность которых отнюдь не
внушала доверия. Найти эту харчевню даже ночью было нетрудно – туда вела прямая
дорога.
На следующее утро я сам погулял с Капи, накормил и напоил
его, чтобы быть уверенным, что он не останется весь день голодным; потом
привязал его к повозке, которую он должен был стеречь.
Затем мы с Маттиа отправились на скаковое поле и тотчас же
принялись играть. Мы играли до самого вечера. Кончики пальцев у меня так сильно
болели, словно были исколоты шипами, а Маттиа так много дул в свой
корнет-а-пистон, что с трудом дышал. Боб и его товарищи без устали показывали
нам свои фокусы, и мы не имели права от них отставать. Я надеялся, что с
наступлением вечера мы отдохнем, но вместо этого мы перешли из палатки в
большой, наспех сколоченный из досок кабачок, где выступления возобновились.
Так продолжалось до полуночи. Я еще извлекал какие-то звуки из своей арфы, но
уже плохо соображал, что играю. Маттиа был не в лучшем состоянии. Двадцать раз
Боб объявлял, что это последнее представление, и двадцать раз все начиналось
снова.
Наши товарищи устали еще больше, чем мы. Некоторые из
номеров начали у них срываться. И вдруг большой шест, который служил им для
упражнений, упал на ногу Маттиа. Боль была настолько сильная, что Маттиа
закричал. К счастью, повреждение оказалось несерьезным. Нога была ушиблена,
кожа на ней содрана, но кость была цела. Тем не менее идти Маттиа не мог.
Как тут быть?
Мы решили, что он останется ночевать в повозке Боба, а я
один пойду в «Харчевню большого дуба». Мне необходимо было узнать, куда
направится завтра семья Дрискол.
Несмотря на усталость, я шел быстро и довольно скоро пришел
в «Харчевню большого дуба». Но напрасно искал я наши повозки. Около харчевни
стояли какие-то жалкие двуколки с холщовым верхом, большой барак из досок и две
крытые фуры, откуда при моем приближении раздалось рычанье хищных зверей, но
повозок семьи Дрискол нигде не было видно. Повертевшись вокруг харчевни, я
заметил свет в одном из окон и, предполагая, что там еще не все спят,
постучался. Хозяин, отталкивающее лицо которого я заметил еще накануне, отворил
дверь и направил фонарь прямо на меня.
Я видел, что он узнал меня. Но вместо того чтобы впустить
меня в дом, он спрятал фонарь за спину, огляделся вокруг и прислушался.
– Ваши повозки уехали, – зашептал он. – Отец
велел вам догонять его в Луисе, не теряя времени. Счастливого пути!
И, не прибавив больше ни слова, он захлопнул дверь перед
самым моим носом.
Я уже настолько знал английский язык, что мог понять эту
фразу. Но одного, и самого главного, я не понял. «Луис» – сказал хозяин
харчевни, а что это: город или местечко? И где он находится? Да если бы я и
знал, где находится Луис, я все равно не мог сейчас идти туда, так как мне
пришлось бы тогда бросить больного Маттиа. Невзирая на переутомление, я
пустился в обратный путь и через полтора часа лежал уже в повозке Боба, рядом с
Маттиа.
Рассказав ему в нескольких словах о том, что произошло, я
немедленно заснул. Сон восстановил мои силы. Утром я проснулся, готовый идти в
Луис, если только Маттиа сможет сопровождать меня.
Выйдя из повозки, я подошел к Бобу, который встал раньше
меня и теперь разводил костер. Я смотрел, как он, стоя на четвереньках, изо
всех сил дул на огонь. Вдруг мне показалось, что я вижу Капи. Но моего Капи
почему-то вел на поводке полицейский.
Пока я задавал себе вопрос, что бы это значило, Капи, почуяв
меня, сильно рванулся и вырвался из рук полицейского. Мгновенно он очутился
возле меня. Полицейский подошел к нам.
– Это ваша собака? – спросил он.
– Моя.
– Тогда я должен вас арестовать. – И он крепко
схватил меня за руку.
Увидев это, Боб поспешил к нам.
– Почему вы хотите арестовать этого мальчика?
– А вы что, его брат?
– Нет, я его друг. – Сегодня ночью мужчина и
мальчик с помощью приставной лестницы проникли в церковь святого Георгия. С
ними была эта собака, которую они посадили их караулить. Но ворам помешали. Они
были захвачены врасплох и удрали через окно, оставив собаку в церкви. Я был
уверен, что собака поможет мне найти жуликов, и вот теперь уже поймал одного. А
где твой отец? Я ничего не ответил: я был убит.
Однако я прекрасно понял, что произошло: Капи был взят у
меня не для охраны повозки, а для того, чтобы стеречь и предупредить тех, кто
будет обкрадывать церковь. Повозки уехали поздно ночью потому, что кража была
обнаружена и пришлось скорее спасаться бегством.
Но я должен был теперь позаботиться о себе. Какова бы ни
была их вина, надо защищаться и доказать свою непричастность, надо объяснить,
что я делал этой ночью.
Пока я размышлял таким образом, Маттиа, услыхав шум и наш
разговор с полицейским, выскочил из повозки и, хромая, подбежал ко мне.
– Скажи ему, что я не принимал участия в краже, –
попросил я Боба. – Ведь я был с вами до часу ночи. Затем пошел в «Харчевню
большого дуба», поговорил с ее хозяином и тотчас же вернулся сюда.
Боб перевел мои слова полицейскому, но они его нисколько не
убедили, скорее наоборот:
– Как раз в четверть второго ночи воры и забрались в
церковь. А если мальчик ушел отсюда в час или несколькими минутами раньше, как
вы утверждаете, он вполне мог оказаться в церкви в это время.
– Но отсюда до города ходьбы больше четверти
часа, – возразил Боб.
– Ну, а если он бежал? – сказал полицейский – И
кто мне докажет, что он ушел ровно в час?
– Я могу вам поклясться! – воскликнул Боб.
– Вы? – усмехнулся полицейский. – Сперва
следует узнать, чего стоит ваше показание. А пока что я забираю мальчишку, он
объяснит все на суде. Маттиа кинулся ко мне. Я подумал, что он хочет поцеловать
меня на прощанье.
– Мужайся, – шепнул он мне, – мы тебя не
оставим! И только после этих слов он поцеловал меня. – Возьми Капи! –
обратился я к Маттиа по-французски.
Но полицейский понял меня:
– Нет-нет, собака останется у меня. Она помогла мне
найти одного – поможет найти и других. Меня арестовывали не в первый раз, но
теперь я испытывал какой-то особенный мучительный стыд. Тогда меня обвинили в
краже своей собственной коровы, и мне нетрудно было доказать несправедливость
подобного обвинения. Но в настоящее время я как бы действительно являлся
сообщником воров.
Камера, куда меня заперли, нисколько не походила на ту
деревенскую тюрьму, где я сидел в первый раз. Это была уже настоящая тюрьма.
Единственное окно было загорожено толстыми железными прутьями; о побеге нечего
было и думать. В камере имелась только скамья для сиденья и койка для спанья.
Я упал на эту скамью и долгое время сидел в полном унынии.
Как ужасно было мое настоящее и как пугало меня будущее!
«Мужайся, мы тебя не оставим!» – сказал Маттиа. Но что может
сделать Маттиа? И даже Боб, если он захочет ему помочь?
Я подошел к окну и раскрыл его, желая попробовать железные
прутья, находившиеся снаружи; они были вделаны в камень. Стены камеры были
около метра толщиной, пол выложен каменными плитами, а дверь покрыта железом.
Окно выходило на узкий и длинный двор, упиравшийся в высокую стену, не менее
четырех метров высотой. Из такой тюрьмы нельзя убежать даже с помощью самых
преданных друзей.
Пережитые волнения не позволили мне заснуть всю ночь,
несмотря на то, что я сильно устал накануне. Я не мог прикоснуться к еде,
которую мне принесли, зато накинулся на воду. Каждые четверть часа
прикладывался я к кружке и пил из нее большими глотками, но никак не мог
утолить жгучую жажду и уменьшить горечь во рту.
Когда ко мне в камеру вошел тюремщик, я очень обрадовался.
Меня тревожил вопрос, скоро ли меня поведут на допрос – вернее, скоро ли я
смогу оправдаться.
С этим вопросом я и обратился к тюремщику, который показался
мне не злым человеком. Он очень охотно ответил мне, что суд назначен на завтра.
В свою очередь, он также начал меня расспрашивать.
– Как забрались вы в церковь? – спросил он. Я
запротестовал против этого обвинения и заявил ему, что даже не входил в
церковь. Он недоверчиво посмотрел на меня и, пожав плечами, сказал с
возмущением:
– До чего испорчены мальчишки в Лондоне?
И вышел.
Его слова жестоко поразили меня. Если даже тюремщик не
поверил мне, то поверит ли мне судья? К счастью у меня есть свидетели, они
будут показывать в мою пользу, и судья обязан их выслушать. Но для этого они
должны явиться в суд, а явятся ли они, неизвестно.
Ах, как я был глуп, когда не верил предчувствиям и опасениям
Маттиа!
На следующее утро тюремщик вошел в мою камеру и принес мне
кувшин с водой и таз. Он предложил мне умыться, сказав, что скоро я должен
предстать перед судом, и прибавил, что приличный вид часто бывает лучшим
средством защиты.
Тщательно умывшись, я хотел сесть на скамью, но усидеть на
одном месте не мог и начал кружить по камере, как зверь в клетке.
Я стал обдумывать, как мне защитить себя и как отвечать
судье. Но я был в таком смятении, что не мог заставить себя думать о
предстоящем; в моем усталом мозгу проносились всевозможные нелепые мысли.
Тюремщик вернулся и приказал мне следовать за ним. Пройдя несколько коридоров,
мы очутились перед маленькой дверью, которую он открыл.
Теплый воздух пахнул мне в лицо, я услышал неясный гул.
Перешагнув через порог, я очутился в зале суда. Это была
большая, высокая комната с широкими окнами, разделенная на две половины: одна
предназначалась для судей, другая для публики.
Судья сидел на высоком возвышении. Ниже перед ним сидело еще
трое судейских: это были секретарь суда, сборщик штрафов и прокурор. Прямо
передо мной находился человек в мантии и парике, как выяснилось позднее – мой
адвокат.
На другом возвышении я увидел Боба, обоих его товарищей,
хозяина «Харчевни большого дуба» и других незнакомых мне людей. Напротив них
сидел арестовавший меня полицейский и рядом с ним еще несколько человек. Я
понял, что все это были свидетели. В толпе я увидел Маттиа. Наши глаза
встретились, и я сразу почувствовал прилив мужества. Друзья обо мне
позаботились, меня будут защищать. Я не должен унывать: я должен, в свою
очередь, защищаться.
Прокурор начал речь; в немногих словах, так как,
по-видимому, очень торопился, он изложил суть дела: «Совершена кража в церкви
святого Георгия. Воры – мужчина и мальчик – проникли в церковь через окно с
помощью приставной лестницы. С ними была собака, которую они привели для того,
чтобы она могла предупредить в случае опасности. Запоздавший прохожий – было
уже четверть второго – увидел в церкви свет, он прислушался и услыхал какой-то
шум. Прохожий тотчас же разбудил церковного сторожа, и они вместе с другими
людьми пошли к церкви. Пока открывали дверь, воры убежали через окошко, оставив
собаку, которая сама не могла выбраться по лестнице. Полицейский Джерри нельзя
не похвалить его за сообразительность и усердие – привел собаку на скаковое
поле, и там она узнала своего хозяина находящегося сейчас на скамье подсудимых.
На след второго вора уже напали».
Высказав далее свои соображения о моей виновности, прокурор
замолчал, и какой-то резкий голос закричал: «Тише!»
Тогда судья, даже не повернувшись ко мне, словно он говорил
с самим собой, спросил мою фамилию, возраст и профессию.
Я отвечал по-английски, что мое имя Фрэнсис Дрискол и что я
живу в Лондоне со своими родителями в Бэснал Грине, Двор Красного Льва. Потом я
попросил позволения говорить по-французски, объяснив судье, что я вырос во
Франции и в Англии нахожусь всего несколько месяцев.
– Не пытайтесь меня обмануть, – произнес сурово
судья, – я знаю французский язык.
Я перешел на французский и стал объяснять, что я ни коим
образом не мог быть в церкви в час ночи, потому что в это время находился на
скаковом поле, а в половине третьего – в «Харчевне большого дуба».
– А в час с четвертью где вы были? – спросил
судья. – В дороге.
– Это как раз и требуется доказать. Вы говорите что
находились на дороге к «Харчевне большого дуба», а обвинение держится того
мнения, что вы находились в церкви. Если вы ушли со скакового поля на несколько
минут раньше часа, вы вполне могли встретиться с вашим сообщником, он мог ждать
вас с приставной лестницей около церковной стены, а после кражи побывать в
«Харчевне большого дуба».
Я пытался доказать ему, что это невозможно, но видел что
судья мне не верит.
– Объясните нам, каким образом ваша собака очутилась в
церкви, – спросил меня судья.
– Я и сам не могу этого понять. Собаки со мной не было.
Уходя утром, я привязал ее к нашей повозке.
Больше я ничего не прибавил, так как побоялся дать им
какие-нибудь улики против отца. Я посмотрел на Маттиа, он сделал мне знак
продолжать, но я молчал.
Тогда вызвали сторожа церкви святого Георгия и предложили
ему поклясться в том, что он будет говорить правду. Это был толстяк небольшого
роста, с очень величественным видом, несмотря на свое красное лицо и сизый нос.
Он начал подробно рассказывать, как он был возмущен и
встревожен, когда его внезапно разбудили и сказали, что в церковь залезли воры;
как он стал поспешно одеваться и даже оторвал от жилетки две пуговицы, как
прибежал в церковь, открыл дверь и увидел… кого? – собаку!
Мой адвокат, молчавший до сего времени, вдруг поднялся,
тряхнул париком, поправил мантию на плечах и попросил слова.
– Кто вчера вечером запирал дверь церкви? –
спросил он.
– Я, – ответил сторож. – Это моя обязанность.
– Очень хорошо. А вы можете поклясться в том, что не
заперли сами в церкви эту собаку, о которой идет речь?
– Если бы собака была в церкви, я бы ее заметил. –
У вас хорошее зрение?
– Зрение нормальное.
– А не вы ли шесть месяцев назад уткнулись носом в
телячью тушу, повешенную перед лавкой мясника?
– Не вижу смысла задавать подобные вопросы такому
человеку, как я! – закричал сторож, позеленев от злости.
– Будьте любезны ответить на этот вопрос, допустив, что
он имеет какой-то смысл.
– Действительно, я налетел на тушу, которую ни с того
ни с сего выставили перед витриной мясника.
– Значит, вы ее не заметили. – Я о чем-то
задумался. – Вы запирали церковь после того, как пообедали?
– Конечно.
– А на телячью тушу вы наскочили тоже после обеда?
– Но…
– Вы хотите сказать, что в тот день вы не обедали?
– Нет, я обедал. – А за обедом какое пиво вы
пьете: слабое или крепкое?
– Крепкое.
– А сколько бутылок?
– Две.
– А больше двух никогда не пьете?
– Иногда выпиваю три.
– А случается, что вы пьете по четыре или по шесть
бутылок?
– Очень редко.
– А после обеда вы пьете грог?[18]
– Иногда пью.
– Вы любите крепкий грог или слабый?
– Не слишком слабый.
– А сколько стаканов вы выпиваете?
– Смотря по обстоятельствам.
– Можете ли вы поклясться в том, что не выпиваете
иногда по три или даже по четыре стакана?
Сторож побагровел от злости и ничего не ответил, а адвокат
сел и, садясь, сказал:
– Допрос этого свидетеля показал нам, что собака могла
быть заперта в церкви им самим. Он после обеда бывает порою так задумчив, что
не замечает даже телячьих туш. Вот все, что я хотел выяснить.
Если бы я мог, я бы расцеловал моего адвоката.
Действительно, почему Капи не мог быть случайно заперт в церкви? А если сторож
сам его запер – значит, не я его туда привел и, следовательно, не я виноват.
Единственная улика против меня отпадала.
После сторожа давали показания люди, пришедшие с ним в
церковь. Но они ничего ровно не видели, кроме открытого окна, через которое
убежали воры.
Потом выступали свидетели с моей стороны: Боб, его товарищи,
хозяин харчевни. Все они показывали, где я находился в тот вечер и в какое время.
Но один пункт, притом самый важный: в котором часу я ушел со скакового поля –
так и остался невыясненным.
По окончании допроса судья спросил меня, не хочу ли я еще
что-нибудь добавить, предупредив, что я могу и не говорить, если не нахожу
нужным.
Я ответил, что я невиновен и всецело полагаюсь на
правосудие.
Судья прочел вслух протокол показаний, а затем объявил, что
меня должны перевести в другую тюрьму. Там я буду ждать решения, следует ли
передать мое дело в суд присяжных.
Суд присяжных!
Я упал на скамью. Почему я не слушался Маттиа!
|
